Банда

— Действительно, — пробормотал Пафнутьев.

— Но шуму за стеной было много.

— Музыка?

— Какая к черту музыка! Крики! Но была и музыка, тут ты, папаша, правильно подметил. Сначала, вроде, ругались, сосед орал так, что у меня мурашки по спине побежали; Потом затих.

Свет я не включала, сидела в темноте, дверь и окна заперла. Но слышимость у нас неплохая. Слышу, открывают дверь на балкон, выходят, переговариваются. Хотела и сама выглянуть, но сообразила, что это мне ни к чему.

— Что они с ним сделали?

— Не понятно? Разжевать? — с неожиданной злостью спросила Вика. — Сбросили вниз. А что было дальше, ты знаешь лучше меня, дальше уже ты должен рассказывать. Хотя подожди... Минут через пять начали ко мне в дверь звонить. Но я не открыла. Притворилась, будто меня и дома нет. Но дрожала, как... Как в постели.

— Представляю, — кивнул Пафнутьев.

— Да? — удивилась Вика. — Ну ладно, это потом... Взяла секач на кухне и думаю: так — если вломятся, буду рубить, не глядя, по чему попаду... Но до этого не дошло.

— Так и не открыла?

— Нет. Ушли.

— Значит, здесь они не были?

— Сюда не приходили.

Что-то странное прозвучало в словах Вики, да и в выражении ее лица осталась какая-то неопределенность.

— Ну, давай, заканчивай, — сказал Пафнутьев, посмотрев на часы — пленки в диктофоне оставалось минут на пять. — Чем все кончилось?

— Сегодня утром, когда вышла из дому... Во дворе увидела машину. Уже почти прошла мимо, как дверца распахнулась и меня просто втащили внутрь. И поговорили. Рассказали мне то же самое, что и ты... Сосед, дескать, крепко напился, воспылал чувствами и решил пробраться в мое гнездышко через балкон... Но не рассчитал сил и свалился. Был пьян потому что... И предупредили, что со мной случится то же самое, если в этом засомневаюсь. А я и не сомневаюсь, — сказала Вика с вызовом. — И кому угодно скажу, что нет у меня на этот счет никаких сомнений. Так что их скромное пожелание я выполнила.

— Машина была новая?

— Машина? Нет. Подержанная и хорошо подержанная. А вот номер у нее был новый. Он прямо светился на солнце. В глаза мне зайчики от этого номера ударили, поэтому и обратила внимание.

— Цифры запомнила?

— Нет... Но в номере была девятка, это я помню. А когда меня внутрь втащили... Тут уж не до номеров. Выжить бы...

— А ребят сможешь узнать?

— Мы же договорились, папаша!

— Нет-нет, никаких встреч с ними не будет, никаких опознаний устраивать не собираюсь. Спрашиваю так... Для общего развития. Узнаешь?

— Может быть... Не уверена. Аккуратненький такой, коротко подстриженный мальчик сидел за рулем. Мотор работал. Втащили меня на заднее сиденье. Ну, думаю, попалась птичка, сейчас начнется любовь да ласка. Но у них ко мне был только разговор.

— Сколько их было, кроме водителя?

— Двое. Один полненький такой парнишка, невысокий... Да, упитанный мальчик. Второй длинный, тощий, старше. И длинные волосы. Они у него под береткой были, но когда я начала дергаться, я же решила спасать свою девичью честь... Так вот, беретка у него свалилась и волосы оказались на плечах.

— Красивые волосы?

— Красивые? — задумалась Вика. — Нет. Немытые и нечесаные. Это я запомнила. Каштановые. Не черные и не светлые. Я, конечно, все, что им хотелось, пообещала. Они вытолкнули меня и уехали. Толстяк, правда, еще успел полапать немножко.

— Это как? — не понял Пафнутьев.

— Похватал за всякие места, которые ему показались на мне наиболее удачными. У меня же есть несколько таких мест, верно?

— Скромничаешь, — усмехнулся Пафнутьев. — Ты вся из этих мест состоишь.

— Ну, папаша! — с восхищением протянула Вика. — Я от тебя такого не ожидала... Глазастый!

— Эти ребята не звонили?

— А что, позвонят?

— Могут. Но ты будь спокойна. Ни на одной бумаге разговор наш не изложен, никто кроме нас с тобой не знает, что я здесь был. Но тебе бы уехать на месячишко... Куда угодно. Есть такое место?

— Найдется. Скучать не будешь?

— Буду. Ты же незабываема, Вика. И прекрасно это знаешь. Слушай, уезжай, прошу тебя. Не тяни. Лучше сегодня. У тебя же каникулы? Вот и отлично. Ребята они отчаянные, жизнь у них начинается нервная... — Пафнутьев услышал, как в кармане раздался слабый щелчок диктофона — пленка кончилась. — Хватай такси — ” на вокзал. Лучше без вещей. Сумка и все, чтобы никому в голову не пришло, что уезжаешь. И на билет время не трать, в кассе не толкайся, не светись. Сразу в вагон, договаривайся с проводником и мотай. Вот мой телефон, — подвернувшейся ручкой на клочке газеты он написал несколько цифр. — Прибудешь на место, заскучаешь — дай знать. Телефон домашний. На службу не звони. Все поняла?

— Да, я сообразительная, хотя с виду этого и не скажешь.

Пафнутьев поднялся, еще раз осмотрел комнату, будто проверяя, не забыл ли чего. В прихожей оглянулся.

— Хорошая ты девушка, Вика... Мужа бы тебе раздобыть...

— Бери меня, я вся твоя!

— Я подумаю, конечно... Но ты ведь сообразительная и сама понимаешь... У меня несколько другие вкусы, — Пафнутьев посмотрел на ее малиновое трико, прическу.

— А я изменюсь! Не веришь?

— Почему... Ты можешь. Тогда и поговорим. Через месяц. Пока, Вика, — он легонько тронул ее за локоть.

— Пока, папаша! Простите... Павел Николаевич!

— Ого! Меняешься прямо на ходу! До скорой встречи. Вика!

Пафнутьев вышел, закрыл за собой дверь и, лишь услышав щелчок замка, направился к лифту.

Большой самолет тяжело накренился на одно крыло, и опасливо охнувшие пассажиры увидели прямо перед собой в боковых окошечках землю, кромку леса, прямую дорогу с бегущими машинами, а пассажиры с другой стороны с неменьшим страхом смотрели в небо, пустое и безжизненное. ИЛ уверенно и грузно шел на посадку. Свободная, прожженная солнцем бетонка расстилалась перед ним до самого горизонта.

Загорелый пассажир в белой рубашке с подкатанными рукавами приник к окошку, рассматривая пригородные строения. Лицо его было нестарым, довольно добродушным, но, казалось, на нем многовато кожи, как на морде у крупной породистой собаки. Да, Голдобов возвращался из отпуска. Два часа назад он покинул сочинское побережье, с сожалением последний раз взглянул из самолета на сероватую от зноя полоску пляжа, усыпанную точечками тел. Он чувствовал себя готовым к поступкам и решениям.

Самолет выровнялся, за бортом мелькнула выжженная и порыжевшая трава, запыленные аэродромные фонари, колеса коснулись бетонки, самолет тряхнуло и по салону, напоминающему зрительный зал, средних размеров, пробежал вздох облегчения. Голдобов улыбнулся, показав крупные, чуть редковатые зубы.

Пассажиры засуетились, не в силах совладать с собой, начали расхватывать вещи, стремясь побыстрее покинуть помещение, где два часа томились, маялись и надеялись выжить. Выжили. Голдобов закрыл глаза и откинулся в кресле. Пусть торопятся, ругаются, оттаптывают друг другу ноги. Все равно дома он будет первым. Его ждут, его встречают, у него все в порядке.

Голдобов разрешил себе подняться из кресла, когда в самолете почти никого не осталось. Набросив пиджак на руку, в другую взяв небольшой кожаный чемоданчик с наборным замочком, свободно прошел по мягкой ковровой дорожке, спустился по ступенькам на первый этаж — он умел ценить эти мимолетные удовольствия. У самого выхода, ослепленный солнечным светом, он, тем не менее, увидел стюардессу, которая всю дорогу баловала его холодной минеральной водой, поцеловал ей руку, шало глянул в глаза.

— До скорой встречи, Наташенька. Еще полетаем?

— С вами? Хоть на край света! — весело ответила девушка, беззаботностью скрывая серьезность ответа.

— Договорились, — кивнул Голдобов и сбежал по трапу. Не ожидая душного автобуса, он зашагал через летное поле к зданию аэропорта, прекрасно сознавая, что нарушает порядок. В этом не было желания выделиться, нет. Он просто хотел избежать автобусной толчеи, а кроме того, великодушно давал встречающим возможность увидеть его заранее и не метаться в потной нервной толпе.