Невидимые руки

Я отнес поднос в комнату, освободил для него место на стеклянном столике перед диваном и сел рядом с ней. По «ящику» передавали какую-то дискуссию, я узнал некоторых участников, но не слышал, о чем они говорили. Попробовал заставить ее есть, но она отказалась. Я прибавил звук, вышел на кухню и снова наполнил бокал. Мне показалось, что она опять убавила звук, когда я вернулся, но не был в этом уверен.

— Что это такое? — Я кивнул в сторону обеденного стола.

— Персидская шуба.

— Зачем она тебе?

— Пробую починить.

— Разве она тебе нужна сейчас?

— Разошелся шов.

Я распустил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, в комнате было душно.

— У тебя жар? — спросил я.

Она сидела, подтянув плед к подбородку. Я попробовал подправить плед, но она только еще плотнее закуталась. Я переключил канал, скоро начнется выпуск новостей. Она молчала. Спустя какое-то время она поднялась, ее мобильный телефон скользнул при этом на пол.

— Ты придешь? — спросила она.

На ней была ночная рубашка, теперь я это видел.

— Скоро.

— Завтра тоже пойдешь к ней?

— К кому?

— Ты знаешь, о ком я.

— Не знаю.

— Значит, пойдешь, — сказала она. — Ну хоть бы честно признался, Кристиан, вместо того чтобы вешать мне лапшу на уши.

Я включил бра после ее ухода, свет резанул глаза. Я поднял ее мобильный телефон, нажал на «Отправленные сообщения», дошел до моего имени. Строчки покатились, получился столбик, у которого не было конца, за последним именем опять первое, и так бесконечное число раз.

Взяв пульт, я несколько раз переключил каналы, на одном из них только что начался фильм. Титры скользили по лобовому стеклу и капоту автомобиля, который медленно ехал по улице. Казалось, на блестящем капоте отражаются огни неоновой вывески. Я остался смотреть, но не вникал в интригу, а только машинально отмечал все ошибки сценариста, когда он старательно описывал работу полиции. Попробовал представить себе, сколько полицейских, вместе взятых, было во всех фильмах, которые мне довелось посмотреть. Попытался представить их в виде толпы, целого моря людей, которое походило на волнующееся под ветром пшеничное поле, некоторые в форме, другие в гражданской одежде. Потом я подумал обо всех фильмах про полицейских, которые снимались и, наверное, всегда будут сниматься, по крайней мере до тех пор, пока в мире совершаются преступления, пока в мире творится зло, с которым кто-то должен бороться, восстанавливая справедливость.

На следующий день в газете появилась короткая новость, один столбик всего, и маленькая фотография, та самая, которую печатали все газеты в первые дни после ее исчезновения. Фотография была из семейного альбома и выбрана не потому, что была самой лучшей, а потому, что была самой последней. Снимок сделан в кафе боулинг-клуба, и на фотографии, как я знал, по бокам стояли ее подруги, она держала в руке стакан газировки, но здесь остались только голова и часть плеча, в результате увеличения все совершенно неузнаваемое. Зрачки были ярко-красными. Почему не взяли на себя труд обработать фото? Ну кто сможет узнать этого красноглазого монстра в ребенке, встреченном в толпе на улице? Никто не сможет. В течение первых недель шел поток сообщений. Звонили из всех уголков страны, звонили даже из-за границы, ее встречали в фойе кинотеатров, на автобусных остановках, на железнодорожных станциях, в аэропортах, в кафе, в автомобилях и автобусах, среди ночи на улицах, в переулках — местах скопления проституток, в парках, где торговали наркотиками, видели одну и вместе с каким-то провожатым. Один пожарный, вышедший на пенсию, позвонил из Греции и уверял, что видел ее на пляже, в бикини синего цвета, в сопровождении немецкой супружеской пары, которая внимательно следила за каждым ее шагом.

«НИКАКИХ СЛЕДОВ. Прошел год с момента исчезновения Марии (14)» — так было написано под фотографией. Эти скобки сопровождали ее со дня исчезновения. Она перестала быть Марией, она превратилась в «Марию (14)». Ее изъяли из мира живых в тот день, когда первые газеты опубликовали эту новость.

Заявление об исчезновении поступило вечером 27 апреля. Однако родители хотели, чтобы это как можно дольше не попадало в средства массовой информации. Как будто тут пролегала невидимая пропасть между надеждой и глухим отчаянием. До тех пор, пока не было сообщений в газетах, они верили, что она вдруг позвонит и попросит их заехать за ней в какое-то место. Но наконец всем стало ясно, что тянуть дольше нельзя и следует обратиться за помощью к соседям по району, по городу, к соотечественникам со всей страны, и обратного пути не стало. В спешке была созвана импровизированная пресс-конференция. На протяжении трех недель самые крупные газеты вели отдельную рубрику «Дело о похищении Марии». Потом все было сведено к проскальзывавшим иногда заметкам, периодически публиковалась страница, где суммировались все данные расследования до этого момента, чаще новость выражалась словами: «Ничего нового». Шум улегся. Со временем все дошло до полной тишины, до молчания, оказалось разобранным на части, словно строительные леса, которые уже нельзя снова пустить в ход.

Всё, если не считать безмерного ужаса ее родителей.

Вместо двадцати сотрудников следственного управления стали работать двенадцать. Вместо двенадцати восемь. Вместо восьми трое. Вместо троих один.

Двадцать — это означало, что ее найдут, возможно травмированную, но живую или же — кто знает — без повреждений, через несколько часов, через несколько дней… Вопрос был только в том, когда она вернется к своей матери.

Двенадцать — это означало, что надежды найти ее живой больше нет, но была уверенность найти труп, а затем установить того человека или тех людей, которые будут признаны виновными в похищении, приведшем к насильственной смерти.

Восемь — были последними, кто верил, что найдут ее тело, спрятанное где-нибудь в подвале, на мусорной свалке, на дне лесного озера, и что найдут, но не обязательно, а скорее — никогда не найдут того или тех, кто туда ее бросил.

Трое детективов должны были подготовить дело к закрытию, так чтобы не обидеть родственников. Они должны были собрать все данные и систематизировать их, чтобы можно было поднять бумаги в тот день — через неизвестное количество лет, — когда весенняя оттепель обнажит ее тело в месте, где искать ее никому не приходило в голову.

Эти трое были моими предшественниками, все это они должны были сделать. Так какого рожна мне нужно было в это дело вникать? Что выпадало на мою долю?

Рисберг объяснил мне, что им нужен от меня свежий взгляд, нужен пересмотр всех материалов человеком, который не участвовал в расследовании ранее. Зачем? Чтобы с чистой совестью закрыть дело. Последние полгода в деле практически не было продвижения. Моей задачей было суммировать анализ улик, сделать выводы и сдать дело в архив. Нужно было документально доказать, что все возможности расследования исчерпаны. В отчете должны написать, что в «Деле о похищении Марии» полиция сделала все, что было в ее силах. Юрист потом приложит заключение, что на основании чрезвычайно скудного материала, собранного следствием, очень трудно, если не сказать совершенно невозможно, предъявить обвинение кому бы то ни было из числа упомянутых в деле фигурантов, никто из которых не пошел на добровольное признание.

Я даже не сразу узнал ее голос, когда поднял трубку у себя в кабинете. Она сказала, что была в полной растерянности после моего ухода. Она ходила по квартире и думала о том, что именно ей тогда надо было мне сказать, что она хотела бы сказать еще, кроме того, что она уже сказала. Она не может вспомнить, сказала она, о чем мы говорили, сомневается, что было, а что не было сказано, не знает, привел ли наш разговор к чему-нибудь, не знает, что теперь будет. Спрашивала, не можем ли мы встретиться еще раз, сесть и спокойно поговорить обо всех деталях, и не потому, что она потребует от меня чего-то дополнительного, сверх того, что я в состоянии сделать, заверила она меня, а просто чтобы у нее имеется пища для размышлений. Она так и сказала — «пища для размышлений». Она не спала всю ночь, лежала и думала, пока не забрезжил рассвет. Не было никакой возможности успокоиться, все плыло перед глазами, она не способна сосредоточиться, не могу ли я помочь ей, чтобы она могла собраться с мыслями?