Правитель империи

В зале стояла такая тишина, что казалось, люди боятся шелохнуться, вздохнуть. Вдруг в одном из задних рядов резко встала девушка, девочка, почти ребенок — щупленькая, маленькая, с головой, покрытой золотистыми кудряшками.

— Браво, русский, все — правда, все точно так и есть. Или кто-нибудь может оспорить хоть единое его слово? У меня отец там, во Вьетнаме… И за что? За что?! — она захлебнулась в рыданиях, закрыв лицо ладонями.

Никто не повернулся на ее голос. Все продолжали сидеть, потупив глаза, в абсолютном молчании.

— Теперь о любви и партийном диктате. Моя жена может рассказать в подробностях о том собрании, на котором решалась наша судьба, — Виктор едва заметно улыбался, выжидательно смотрел на Аню.

— Как же, как же! Присутствующим здесь родителям будет особенно интересно об этом услышать, — поддержала его она, пытаясь отыскать взглядом женщину, задавшую вопрос. — Нас познакомили минут за пять до собрания. Потом часа полтора обсуждали достоинства и недостатки каждого из нас. Потом единодушно постановили: «Пара подходящая. А посему — быть ей образцово-показательной коммунистической семьей». Нас, разумеется, и не подумали спросить. Решили — и точка. Так это у нас делается. Вы спросите а любовь? А при чем тут любовь? Любовь — это буржуазный предрассудок. так вот и живем — сколько уже лет прошло. Выполняем решение собрания, крепим изо всех сил семью, ячейку государства.

— Надеюсь, вы понимаете, что это был всего лишь розыгрыш, заторопился Виктор, видя, что аудитория не принимает иронию Ани. Поверьте, нам трудно всерьез отвечать на подобные вопросы. Они звучат для нас фантастически нелепо. Извините.

«Неужели все молодые американцы такие нелюбопытные? думала Аня, пока Виктор отвечал на вопросы. — неужели все они так слепо верят тому, о чем пишут их газеты и трубят их телевидение и радио. Неужели их социальная активность мертва? Страшно. Это же своего рода атрофия вкуса к жизни. Модная западная болезнь, исток которой — пресыщение». Она вспомнила разговор с вице-ректором во время вечеринки на дому у одного из профессоров университета.

— Студенческая жизнь в университете зависит от того, что происходит в окружающей социальной среде, — сказал тогда вице-ректор, поглаживая галстук. — Знаете, как у океанских волн — бывает апогей девятой волны, а бывает и абсолютный штиль.

— Значит, сейчас… — Аня умышленно не завершила фразу.

— Штиль! — сделал это за нее с удовольствием вице-ректор и понюхал пальцы. — Абсолютный штиль.

Вспомнила она и трактовку характера среднего американца, которую слышала от модного нью-йоркского писателя. «У вас в России больше преподавателей английского языка, чем у нас студентов русского. Вы всегда интересовались всем, что происходит в мире. Американец поглощен своей семьей, своим домом, своим автомобилем. Ну, в лучшем случае, его может в какой-то степени интересовать его сосед. И не более того. Вот почему, скажем, война во Вьетнаме была с самого начала крайне непопулярна. Это была не его война. Какое ему дело до Вьетнама?».

Народу в зале заметно прибавилось перед самым началом кинофильма. Кроме документальных, Виктор привез свой и Анин любимый художественный «Сорок первый». Однако не была еще прокручена и половина ленты, а Виктор с недоумением обнаружил, что люди тихонько и медленно покидают зал.

— Может ли быть, что мы настолько психологически несовместимы? — с горечью прошептала Аня. — Смотри, им не нравится то, что мы считаем почти шедевром.

Виктор молчал. «Ну, хорошо, предположим, что сейчас в студенческом движении явный спад, — думал Виктор. — Вполне возможно. не может быть, по-моему, одного — такого студенчества, у которого интереса к жизни, в широком смысле, нет или почти нет. Правда, студенты одного колледжа — это еще не студенчество. Но, дьявол их побери, где же огонь в глазах? Где те ребята, которые сжигали призывные повестки во Вьетнам? Где те парни и девушки, те отчаянно смелые бунтари, которые бросали правду в лицо администрации, не думая о последствиях?».

Уже в фойе Виктора и Аню нагнал парень борцовского телосложения. Он откашлялся. Заговорил страстно, быстро: «Вы не судите по нашему колледжу о всех студентах страны. Здесь учатся в основном отпрыски „денежных мешков“. Я ни за что в жизни сюда бы не попал, если бы не благотворительный фонд моего штата для одаренной молодежи. Но таких, как я, здесь всего 19 человек. Девушки и юноши настоящей студенческой Америки, поверьте мне, это сила. Они против войны. они против расизма. Они хотят дружить с молодыми ребятами из Советского Союза. так и передайте дома — мы хотим жить в дружбе».

Он крепко пожал руку Виктору и Ане и исчез в одном из коридоров.

На улице одинокий пикетчик уныло отмеривал шаги. Светила огромная, ласковая луна. Сквозь дремотную тишину кэмпуса изредка, как бы нехотя, пролетали призывные трели каких-то птиц. Пролетали и замирали в кронах деревьев. Аня и Виктор прогуливались перед сном по дорожке вдоль баскетбольных площадок. Чей-то голос из кустов позвал негромко: «Ты идешь, Паула?». И снова все стихло.

«Как хорошо, что здесь есть такие парни, — подумала Аня. — Только вот много ли их?». Вслух сказала:

— Странно как-то. Что, спят все, что ли? При такой луне, при таком тепле, при таких райских запахах?

— Вот как раз сейчас ты очень ошибаешься, — тихонько рассмеялся Виктор и, чувствуя, что рука Ани, которую он держал, напряглась, быстро поцеловал ее в щеку, потом в губы. Просто им здесь надоедает за день. И сейчас они сели в машины и разъехались кто куда. На озера — помнишь, мы довольно долго ехали вдоль них. В местные пабы. На киностоянки. наконец, просто куда-нибудь в окрестные леса. ты помнишь, как мы с тобой любили бродить летом ночью при луне по Нескучному?

— Тоже мне, публика! Бензин не жалеют, шляются в своих автоколымагах по ночам, — проворчала Аня. И, отвернувшись от Виктора, улыбнулась. Ибо сама сознавала, что не права…

— Как ты думаешь, много здесь таких парней, как этот, последний? все же не удержалась она от вопроса.

— Хотел бы надеяться, что немало, — ответил Картенев. Очень хотел бы…

И еще он подумал, что на чикагском телевидении ему выступать было куда интереснее, чем в этом сытом и таком благополучном, таком безмятежном «Храме наук». В тысячу раз труднее. Но и интереснее. Тогда последний телефонный вопрос был, пожалуй, единственным нейтральным, не враждебным. «Сэр, что произвело на вас наибольшее впечатление в Америке?» Картенев молчал, задумавшись. Ведущий мельком взглянул на часы.

— На ответ у вас есть двадцать пять секунд. Итак, что произвело на вас самое сильное впечатление в этой стране?

— Да, да, — словно перебирая в уме воспоминания, сказал Виктор медленно, негромко. — Конечно, встречи с американцами.

Если бы время позволило, он рассказал бы о мимолетной встрече в Бауэри. Они ехали на автомобиле в Нью-Йорк с Левой Елиным, вторым секретарем консульского отдела. В город попали в начале шестого вечера. Час «пик» только начинался, но машины уже ползли со скоростью сонной улитки. Ему захотелось размяться. Лева оставался за рулем, а Виктор вышел и побрел по тротуару вдоль каких-то довольно мрачных строений — не то складов, не то покинутых жильцами домов из-за их явно аварийного состояния. Прямо поперек тротуара лежали люди. Стояла теплая осень. Лежавшие спали, курили, спокойно разглядывали вереницы автомобилей. Одеты они были по-разному: в старые, видавшие виды тройки и дырявые свитера и изрядно потрепанные джинсы. У одних под головой лежал кирпич, другие укрывались несколькими толстенными газетами. Трудно было определить возраст этих людей. Все были с могучей щетиной, темно-серыми от пыли и сажи лицами. И никто не обращал никакого внимания на «одинокого чудака», который по своей собственной доброй воле решил глотать клубы копоти вони, дабы «познать истину». так Виктор сам думал о себе и, улыбаясь, неспешно продолжал идти. Он не заметил, как перед ним возникла фигура высокого, тощего старика. С красными воспаленными веками, длинными космами сальных седых волос, одетый в неопределенного цвета рваную рубаху, в пижамные штаны, которые поддерживала повязанная поверх них бумажная бечевка, он являл собой в высшей степени странное и, вместе с тем, живописное зрелище. Картенев остановился. Какое-то время они изучали друг друга.