Набат-3

— А санитары? — вкрадчиво спросил он, выгадывая время.

— Остались там, — просто ответил новенький и кив­нул за спину.

Толмачеву не понравилось, как изучал сто новенький. Так обычно он разглядывал пациентов.

— Проходите, садитесь, — справился с собой Толма­чев, жестом указав на стул рядом со столом. Взялся за авторучку, хотя минуту назад писать не собирался. При­ходилось собираться с мыслями, случай незаурядный.

Он успел разглядеть новенького. Небольшой, по, глав­ное, чистый лоб, серые внимательные глаза. 11о опыту свое­му Толмачев убедился, что такие глаза вполне сходят за эк­ран компьютера, выдающего решения, но никак не за книж­ку для чтения натуры. Он стушевался от взгляда новенького. Такими пе владеют супермены или вожди, у них тренаж, имидж, если хотите, у новенького другое — заря жен н ость свыше. Опытом чтения такой информации Толмачев не об­ладал и чувствовал прилив раздражения.

— Ну-с, — отложил он авторучку, заставив себя сосре­доточиться. — Как мы себя чувствуем? Жалобы есть?

— Это серьезный вопрос или из вежливости? — Воп­рос на вопрос. — До прибытия сюда мое здоровье было вполне нормальным. Если со мной не станут обращаться, как с моим соседом, надеюсь остаться в полном, здравии.

— Ну-ну-ну! — услышав осмысленную речь, запротес­товал Толмачев и начал открещиваться, махая руками. — Дорогой мой, давайте заниматься каждый своими делами.

— Это какими же? — спокойно разглядывал em но­венький.

— Я буду назначать лечение, а вы исполнять, я буду задавать вопросы, а вы отвечать. Надеюсь, вы понимаете, в какое заведение попали? — стер улыбку Толмачев, он оправился. — Миндальничатьни с кем пе собираюсь. Имя, отчество, фамилия?

Он впервые лак в лоб спрашивал пациента. По непи­саным правилам, если в лечебницу попадал пациент без сопроводительных документов, выяснять подробности пер­сонал не имел права. Чего вдруг понесло Толмачева, за­щитная реакция сработала или желание принизить новень­кого, только он рисковал.

• — Запишите: Иванов Иван Иванович. Или что-то вроде.

— Я не понимаю вас., — насторожился Толмачев. Пой­мал мысль, что он когда-то уже пресмыкался перед этим человеком.

— Вы нарушаете порядок, — оставался спокойным пациент. — В свое время я курировал ваше заведение и знаю, как это делают. Давайте продолжать в том же духе.

Главврача ставили на место, и кто?

Что ж, — сказал он, опершись обеими руками на стол. — Тогда па сегодня достаточно. Женя! — крикнул он в орди­наторскую по соседству. Вошла Сичкина. Аминазин через день, френолон, неделя постельного режима и пере­вести в одиночку. — И посмотрел на новенького с усме­шечкой, означавшей одно: там слов не тратить по-пусто­му, где можно власть употребить.

Назад Судских вели двое дюжих санитаров. Он и рань­ше недоумевал, зачем в подобных заведениях держат здо­ровенных лоботрясов. Харч? Зарплата? Ерунда. Зарплата мизерная, харч отвратный. Здесь другое — возможность власть употребить. Сломать. Подчинить. Надругаться, про­ще говоря.

«А этого я вам пе позволю. — дач себе зарок Судских. — Никаких провокаций».

Они уже познакомились с Забубённым, перемолвились словом, и система принудительного подавления психики, и без того знакомая по прежним оперативным отчетам, прояснилась во всех деталях. Забубённый был старожи­лом и знап многое. Нейролептики методично расшатыва­ли нервную систему, и спустя полтора-два месяца можно демонстрировать подопечного. Диагноз подтверждался: глу­бокое психическое заболевание, нуждается в постоянном лечении.

Защиты от психотропных вну тривенных препаратов нет. Это не таблетки, не выплюнуть. Постепенная утрата же­лания двигаться, ступор, безразличие. Если человека умыш­ленно выбрасывают из жизни — а Судских выброшен из времени, — насильственная психиатрия расправляется с любым индивидуумом. А нет человека — нет проблемы.

Слишком много знает Судских. И впереди и сзади сво­его времени. От него избавлялись. Не от бунтаря-одиноч­ки, трибуна-говоруна, надоевшего управителям, — он один из всезнающих людей и стране, генерал могущественного ведомства, о каких громко не говорят. Выстрел — это гром­ко. В этом ведомстве невинная на первый взгляд забава с девочками в сауне может стать гаубичным ударом даже пе по шалуну, а по тому, кто выше. Судских ли не знать, какими мерзостями окружен глава страны. Но его дело не затвор автомата передергивать, а делать анализ, и вот он стал проявлять симпатии и антипатии. Звериный страх «рыжей команды» президента перед неминуемым наказа­нием дал о.себе знать и заточении Судских. Убивать опас­но, у Судских есть единомышленники, а отправить на из­лечение — это можно. Ни да ни нет.

Надо продержаться. Но как?

Из разговора с Забубённым Судских понял, что от пси­хотропных препаратов зашиты пет. Медленная смерть.

— Но вы-то держитесь? — спрашивал Судских.

— На смекалке, — невесело отвечал Забубённый. — В армии медбратом служил, и кое-какой опыт с лекарства­ми появился. Солдат только на смекалке держится. Спирт есть, тогда можно психотропы нейтрализовать, только не сломаться в первый момент и обмануть врача. Спирта ист, тогда разогреться надо до седьмого пота, потужиться, вро­де как на горшке. Но тихо-тихо, чтобы персонал не засек, а все симптомы показывать, ломать дурочку. Первый па- пор врача переживешь — дальше легче.

«Парень ломаться не намерен, — удовлетворенно за­метил Судских. — Я тоже».

— У меня женьшень при себе есть, — доверился он Забубённому. — Поможет в пашем случае?

— Глце как! — обрадовался сосед. — Жевать понемножку после инъекции и побольше водичкой запивать. В нашем отделении госпиталя врач служил толковый, плюнул в кон­це концов на службу и демобилизовался, так он меня про­светил немного, а про женьшень вообще чудеса рассказы­вал. Знаете, кого мы с ним из сумасшедшего армейского отделения спасли? Генерала Бойко, он по демонстрации от­казался стрелять но приказу обкома в восемьдесят седьмом, продержался генерал, роль сумасшедшего освоил и вышел почти в норме. Жаль, его потом гэбисты пристукнули, кино еще было такое...

«Ошибается сосед», — не стал разубеждать Судских. Он знал и деталях эту историю: генерала пришили по за­данию первою секретаря обкома, осуществлял замести­тель министра обороны. Оба ныне живут легально во Фран­ции, отошедши отдел, но дело на них есть. До поры до времени. Придет время...

О себе сосед много не рассказывал, Судских узнат его с двух-грех фраз. Знает он депутата Забубённого, о котором за­были, едва тот исчез, О таких говорят: сожрали. Мир праху его.

Для себя Судских решил сразу: выберется сам из су­масшедшего тупика и Забубённого вытащит. Только бы продержаться, иначе некому будет потом читать обвини­тельный приговор тем. кто устроил из страны сумасшед­ший дом. Только бы продержаться!

В палате он покорно лег на кровать, задрал рукав для укола. Жгута у медсестры не было. «Не внутривенный, — мысленно поблагодарил судьбу Судских. — Уже легче».

— Не руку мне, под лопатку. — велела Сичкина.

— Сестра, — тихо обратился к пей Судских, задирая рубаху, — я знаю вашу судьбу.

— А к нам простые смертные не попадают, — дала попять Сичкина, что уловки пациентов знает давно. — Наполеоны всякие, властелины мира, один даже самым богатым человеком был...

— Вам начертано выйти замуж за профессора Луцеви­ча, — закончил Судских.

Шприц в руке Сичкипой дрогнул.

— Кто вам сказал?

«В точку!» — похвалил себя Судских и ответил:

— Пока вы мне не поверили. И это случился не завтра.

— А когда? — Она поддалась на пророчество.

— Года через три-четыре. Сейчас вы только на пятом курсе... заочного отделения. Потом ординатура, совмест­ная работа.