Правитель империи

Бжезинский продолжал говорить увлеченно, артистично; сопровождал свою речь эффектными жестами, перемежал хорошо отрепетированными паузами. Джерри, казалось, мирно дремал.

Однако в душе его медленно нарастало чувство досады. Оно ширилось, ширилось, грозило перейти в раздражение — желчное, открытое.

«Фигляр, — едва сдерживая себя от гневных реплик, думал Джерри. Болтун, самовлюбленный и самонадеянный. Он же ведь ни разу в России сам не был, с живыми русскими, кроме перебежчиков, не обмолвился ни словом. А какой апломб, гонор какой! Сколько же всяческой дряни намешала природа в одном человеке. И для нас это не просто человек. Это один из лучших наших советологов! Во всяком случае, в усердии и способностях ему никак не откажешь. А в итоге что же получается? Злоба его ведет к искажению истины, к непониманию, к невежеству. А ведь он и ему подобные лезут и попадают! — в советники администрации, белого Дома по проблемам Советского Союза. Рекомендации готовят — по культурным, военным, политическим, экологическим аспектам наших отношений. Создаются — на основе таких вот „рекомендаций“ тактические, стратегические планы. Страшно когда судьбы сверхждержавы покоятся на злобе и глубоком невежестве, тщательно прикрываемом тогой архиакадемической учености. Разумеется, я, Джерри Парсел, ненавижу Советы в тысячу раз больше, чем сей нищий университетский выскочка. Но я сохраняю при этом холодную голову и способность к объективному анализу. Без этого в сегодняшней „битве миров“ ошибки, просчеты и, наконец, скорое поражение обеспечены в абсолютной степени»…

Видя, как слушатели кивают головой, соглашаясь с его мыслями, Бжезинский улыбался. «Цели у нас разные, господа, думал он при этом. — Вы хотите максимально использовать мои мозги. И чтобы это стоило вам подешевле. Я хочу с вашей помощью обрести такое социальное положение, которое отвечало бы моему таланту». С детства Бжезинский был ярым антисемитом. И тщательно это скрывал. Однажды он сделал такую запись в своем дневнике: «Будь на то моя воля, я дал бы нацистам возможность пройтись по всей планете огнем и мечом и искоренить еврейство тотально». Прочитавшая эту запись случайно мама будущего профессора пришла в восторг: «Ты шляхтич самых голубых кровей, Збигнев». Зная, что среди десяти присутствующих толстосумов четверо — евреи, он улыбался им особенно умильно, думал: «Жиды пархатые! Тряхните неправедно набитой мошной. Помогите успешно провести кампанию по моим выборам в Конгресс. Какой вам от этого профит? Матерь божья Ченстоховска простит вам два-три самых гнусных ваших греха. Я попрошу ее об этом лично». Один из четырех, нью-йоркский банкир Менахим Гольдберг с открытой неприязнью наблюдал за Бжезинским. Он, конечно же, ничего не знал о тайных взглядах профессора по еврейскому вопросу. Но чисто интуитивно этот «шановний пан» с негромким голосом и манерами утонченного аристократа все больше и больше раздражал Гольдберга. «Скользкая дрянь, типичный университетский выскочка с амбициями Маркузе и потенцией Герострата, — размышлял он. — Скажите на милость, чем, чем он вызывает такую неодолимую неприязнь?». В это время Бжезинский в очередной раз улыбнулся — теперь Менахиму Гольдбергу. банкир с облегчением улыбнулся в ответ. «Улыбка, его улыбка — в ней все дело. Как я раньше не понял это? Скользкий… Сейчас, наверно, без таких не обойтись. Да и в мое время, лет пятьдесят назад, они, помнится, процветали. Только тогда они, кажется, не так активно лезли в науку. Все больше орали свои песни по пивным. Да, профессор…».

— Господа, я говорил достаточно долго, но даже вскользь не имел времени коснуться таких проблем, как национальная, новой советской элиты, военного лобби Кремля! Впрочем, все они — и многие другие — так или иначе освещены в тексте моего сегодняшнего сообщения, несколько экземпляров которого переданы секретарю мистера Парсела. Анализ, выводы, и рекомендации содержатся в особом приложении.

Первый же заданный ему вопрос заставил Бжезинского всерьез задуматься. Курт Рингельдорф, известный калифорнийский промышленник, щуплый человечек с холеной бородкой и усиками, спросил как бы невзначай: «Когда, по-вашему, началось интенсивное разложение советского общества и что этому способствовало решающим образом?». «Вы имеете в виду массовые репрессии тридцатых годов?» — выдержав паузу, осторожно ответил вопросом Бжезинский. «Нет», — усмехнулся едва заметно Рингельдорф, играя своими увесистыми золотыми очками. «Послевоенные неурожаи, карточная система, ленинградское „дело“ 1948 года?» — словно размышляя вслух, говорил профессор, улыбаясь Рингельдорфу. Тот надел очки и обратился к своим коллегам, а не к Бжезинскому: «Мои специалисты считают роковым для красной России то обстоятельство, что в ходе войны миллионы советских солдат побывали в Европе. Сами того не ведая, они стали носителями бацилл будущего распада. Эти бациллы — неосознанное восприятие преимуществ Запада, западных свобод, западного изобилия — вопреки войне». «Признаться, мы не думали о таком подходе к проникновению русских в Европу», — в голосе Бжезинского прозвучали нотки растерянности. «А вы подумайте», — порекомендовал Рингельдорф. Профессор тотчас согласился: «Сэр, ваш совет — ценная помощь многим ученым Колумбийского университета».

Второй вопрос задал король авиапромышленности Артур Уэст, худощавый, подвижной брюнет, похожий на состарившегося, но сохранившего спортивную форму легкоатлета: «Какое действительное значение, с вашей точки зрения, имело развенчание культа генералиссимуса Сталина — для России, для ее союзников, для Запада?». «Низвержение рукотворного бога, как правило, всегда болезненно. В случае со Сталиным это было подобно хирургической операции на мозге русских и их идеологических попутчиков во всем мире. С нашей точки зрения это событие было всесторонне позитивным. Утрата веры в какие бы то ни было авторитеты; нигилизм — национальное бедствие». «Но что-то же Советы и получили в результате этой акции?» — воскликнул Рингельдорф. «Безусловно, — ответил быстро Бжезинский. — Однако, я полагаю, нас вряд ли может обрадовать хоть малейший их выигрыш…».

Было без семи десять, когда Джерри без звонка и стука вошел в хижину Лайонела Дорси в кэмпусе «Снежный человек».

Парсел был приглашен к четверти одиннадцатого «на стакан вечернего горячего молока». Он несколько не рассчитал и прибыл раньше. «Подумаешь, всего несколько минут, мы слишком давно и хорошо знаем друг друга, чтобы точно выдерживать протокол на отдыхе», — с этими мыслями Джерри вошел в гостиную и увидел хозяина и двух гостей. Они о чем-то громко спорили, но при его появлении разом замолчали. Джерри расслышал только конец фразы: «…даже внедрим к нему своего человека». Лайонел поднялся ему навстречу, усадил, крикнул, чтобы старшая дочь Глория принесла еще молока. «Чего это он суетится? — думал Джерри, здороваясь, усаживаясь, заказывая вместо молока („Ну и порядки в доме!“) крепкий „мартини“. — Почтенные клиенты Пентагона собрались. Сам хозяин — глава корпорации по производству тяжелых бомбардировщиков. Карик Блейз — президент комопании „Тихоокеанские ракеты“. Дин Прайс — владелец нескольких десятков заводов электронной техники. Все трое местные, калифорнийцы».

— О чем разговор, дин, если это, разумеется, не тайна?

Прайс кашлянул, посмотрел на хозяина хижины. Тот переглянулся с Блейзом.

— А, это секрет Карика? — Джерри забавляла их растерянность.

— Ненавижу тайны, — буркнул Блейз.

— Мы говорили о тебе, — решился, наконец, Дорси. — ничего особенного, Джерри. О таких успехах в делах.

— О твоей дружбе с Джоном Кеннеди, — вставил Прайс. — О твоих последних вояжах в Россию, — заметил, отхлебнув с удовольствием молока, Блейз. — И твоих публичных восторгах по этому поводу.

— В Роще многие недоумевают, — протянул Лайонел, — уж не случилось ли… ну, как бы тебе это поточнее выразить…

— Не свихнулся ли я — вслед за моим другом Робертом Дайлингом?

Все промолчали, и Джерри с недоброй улыбкой продолжал: — Да, я высказался за торговлю с русскими. Я буду, клянусь Иисусом Христом, слышите? — буду торговать с ними, потому что мне, Джерри Парселу, это выгодно. Во многих отношениях. И мне начхать двести тысяч раз на то, как относятся к этому в Роще. Хочу знать — с каких пор удачный бизнес является признаком сумасшествия того, кто его ведет? Наконец, чем и кому не угодил Джон Кенеди?