Тайна леса Рамбуйе

— Очень правильная реплика, — похвалил Клод. — Хотя и не предусмотрена в моей пьесе.

— Тогда он приуныл, сказав, что своя жизнь ему недорога, но моей гибели не желает. На том все и застыло.

— Но, как вижу, вы оба весьма оживлены и в прекрасном настроении.

— Внешне — да. Однако я знаю, как страдает Дорт. Он буквально ломает голову над тем, как бы меня спасти.

— А вы?

— Смеюсь, говорю ему: «Разве я похожа на несчастную, которую нужно спасать? От кого, от обожающего мужа?» — «А если бы вдруг он исчез, пропал ваш супруг, — спрашивает он, — что бы вы стали делать?»

— Он убьет меня, Шанталь!

— Не дурачьтесь, Клод. Я ответила, что оставшуюся жизнь провела бы тогда здесь, в этом нормандском отеле, бродила бы с ним, с Дортом, по набережной, дышала ветром Атлантики и слушала стихи поэтов «Озерной школы».

— Великолепно! Он согласен?

— Ну, как вы думаете?

— Итак, Шанталь, кульминационный момент настал.

В гостиничном ресторане все трое теперь были за одним столом. Дорт приходил всегда раньше, ждал их и ничем не выдавал ни своей ревности, ни неприязни к Клоду, которого жалел и щадил за неумение поддержать литературную беседу. В тот решающий, по замыслу Клода, день они пили за обедом вина больше обычного. Клод волновался и подливал себе, а заодно и им; Шанталь была рассеянна и пила то, что ей наливали, машинально, Дорт — заодно со всеми, чтобы не отстать.

В конце обеда появился величественный, как английский лорд, метрдотель и на серебряном подносе подал Клоду телеграмму. Раскрыв ее, он побледнел, попытался встать, но как подкошенный рухнул в кресло.

— Что случилось, дорогой?

— Конец.

— Что случилось, месье Сен-Бри? Неприятности?

— Пропало все. Сгорел конный завод. Сгорели мои конюшни, лошади, рысаки. Не осталось ничего.

— Но они же застрахованы, месье Сен-Бри?

— Застрахованы. От несчастного случая и стихийных бедствий. А это, как сообщают, умышленный поджог. Страховка не полагается.

Шанталь, забыв о роли жены разорившегося коннозаводчика, с живым любопытством зрителя наблюдала за спектаклем.

— Мы разорены? — с деланным испугом спросила наконец она и вдруг рассмеялась. — Это нервное, простите меня.

И вытерла настоящие слезы.

— Полностью разорены. И в долгах.

Клод встал из-за стола и, пошатываясь, вышел из ресторана.

Дорт вскочил и бросился вслед за ним.

— Простите, мадам, я скоро вернусь.

Догнав в фойе Клода, он с силой взял его под руку.

— Не раскисайте, вы же мужчина, месье Сен-Бри. Это не конец вашей жизни.

Клод вздохнул, подумав: «Ой-ой-ой! Он меня снова жалеет и утешает».

— Что вы собираетесь делать?

— Когда?

— Вообще и в частности, после краха вашего предприятия.

— Газеты буду продавать. Вразнос. В кафе и барах. И Клод вспомнил старика разносчика газет, у которого недавно покупал вечерний выпуск «Фигаро» в каком-то ресторанчике в Париже.

— Я серьезно спрашиваю, что вы намерены делать теперь? — Он выделил голосом «теперь».

— Вы так спрашиваете, будто хотите мне предложить…

— Хочу! И предлагаю. Сколько вам нужно, чтобы все восстановить?

Клод посмотрел на горбуна, поднял глаза к лепному потолку, пошевелил губами и назвал сумму.

— Вы получите эти деньги.

— Да? С неба или из-под земли?

Дорт с силой ткнул себя пальцем в грудь.

— Я вам их дам!

— Вот как! Да вы, оказывается, миллионер и к тому же филантроп.

— Нет, месье Сен-Бри, не филантроп, не альтруист, а, как и все в нашем мире, человек корыстный. Я предлагаю сделку. Вы получаете деньги, а взамен — оформляете развод.

Клод сделал страшные глаза.

— То есть как развод, месье Дорт?

Дорт очень волновался и походил на отчаянного игрока, идущего ва-банк: лицо человека, одержимого идеей-фикс, глаза требовательные, даже злые.

— Как это так — развод? — уже мягче, чтобы не пугать Дорта, переспросил Клод. — Вы, должно быть, спятили.

— Официально — вот как, месье Сен-Бри. Со всеми формальностями. Я вам плачу деньги за развод. И все ваши лошадки, стойла, конюхи — снова при вас. А Шанталь — свободна. И поступит она со своей свободой так, как ей заблагорассудится. Таковы мои условия. Я не сумасшедший. А может быть — сумасшедший. Но раз в жизни — пусть!

Клода подмывало поломаться, поиграть комедию или несильно дать горбуну по физиономии. Но вдруг разом сделалось скучно и противно, хотя все случилось так, как хотел, как рассчитал, к чему вел.

— Хорошо, — сказал он утомленно и почувствовал, что на самом деле устал. — Я согласен. Давайте чек и забирайте жену.

— Я ее отнюдь не забираю, месье Сен-Бри! Просто она будет свободна от вас и пусть поступает, как ей угодно.

— Бросьте вы это, Дорт. — И Клод заговорил резко, с вызовом. — Не считайте меня дураком больше, чем я есть.

Или я не вижу ваши ужимки, домогательства? Мне бы давно пора вздуть вас, как следует, а я руку жму.

— Вы возбуждены, месье Сен-Бри. Понимаю ваше состояние.

— Еще бы! Потерять и конный завод, и жену.

— Но все в жизни поправимо. Считайте, что уже обрели потерянное имущество, а утрата женщины, как писал один поэт, непременно обещает обретение другой.

Но тут уж Клод не мог отказать себе в удовольствии поставить на место депутата Соседней страны, мэра и знатока английской поэзии.

— Писал это не «один поэт», месье Дорт, а Шелли, но совсем по другому поводу. Писаны эти строки о любящей женщине, которая жертвует собой ради счастья ее любимого с другой — настолько она его обожала и боготворила. Чувствуете разницу, месье?

Дорт был ошеломлен, и Клод даже забеспокоился, что его неожиданно прорвавшиеся познания могут расстроить сделку.

— Пишите же чек, месье Дорт. Дело есть дело.

Дорт покачал головой.

— Нет, нет! Чека не будет. Я привезу наличными. Мне так удобнее. Я должен съездить кое-куда, чтобы достать деньги.

— Езжайте. И возвращайтесь побыстрее, пока я не передумал.

«Как бы он сам не одумался!» — промелькнуло у Клода.

Шанталь не расспрашивала, зачем понадобилось жечь несуществующие конюшни и почему внезапно исчез Дорт.

Оставшись, наконец, вдвоем, они много гуляли по окрестностям и, как старые добрые друзья, которые не виделись много лет, рассказывали друг другу о себе. И Клод узнал, что муж Шанталь страдал нервным расстройством и покончил с собой, выбросившись из окна.

Они наобум, бесцельно бродили по узким безлюдным улицам Кобура, и Клоду казалось, что идут они по вымершей Помпее. И на душе было пусто. Как в самом городе, как в безлюдных кафе и чайных салонах.

— Вы очень любили своего мужа, Шанталь?

— Если скажу «да», то получится банальный односложный ответ, и вы ничего не поймете. Лучше я расскажу вам что-то о нем.

Она застегнула верхнюю пуговицу пальто, взяла Клода под руку.

— Жили мы в небольшом двухэтажном домике с множеством торшеров, светильников, бра. Одним словом, у нас всегда было светло и уютно. Дом мы снимали. И когда мужа не стало, я легко рассталась с домом, потому что вся мебель, картины и прочее были тоже арендованы.

Мой муж служил в государственном учреждении. Он был старше меня, гораздо старше, и имел выслугу лет.

Шанталь замолчала, остановилась, повернулась лицом к Клоду и, не выпуская его локоть, требовательно спросила:

— Скажите, в чем вы видите смысл жизни?

— Вообще или моей?

— Вашей!

— По-разному, Шанталь…

— Что значит — по-разному?

— В разное время по-разному. Юношей я видел смысл моей жизни в свершении великих подвигов. Но я чрезвычайно жестоко наказан за свои заблуждения… Есть такое явление природы — шаровая молния. Происхождение ее еще не выяснено. Огненный шар нежданно врывается в ваш дом — через открытое окно, форточку, дверь — и взрывается, испепеляя все внутри. Так было и со мной.

Клод помолчал, сам удивляясь точному сравнению, которое получилось экспромтом.

— После удара шаровой молнии обитель моих грез и мечтаний выгорела дотла. Но я, как видите, уцелел. Смысл моей жизни отныне не в том, чтобы отстроить новую, а разобраться в этом непознанном феномене — шаровая молния…