Тайна леса Рамбуйе

За Дортом шел рослый розовощекий швейцар в красной ливрее с двумя чемоданами. Они остановились у конторки портье.

— Карл Дорт! — очень громко и как-то задорно и весело сказал приезжий. — Я письмом заказывал номер с видом на море.

— Добрый день, месье Дорт. Ваш номер выходит окнами на Ла-Манш. Вот ключ, горничная вас проводит.

Пышная нормандка в национальном костюме с кружевами, похожий на обезьяну Дорт и атлет-швейцар двинулись к лифту.

— Это на каком же этаже? — опять громко спросил Дорт.

— На втором, месье.

— Великолепно!

Кажется, общителен, заключил Клод, держится просто — уже хорошо.

Первое впечатление оказалось правильным. В тот же вечер, проходя мимо стола, за которым ужинали Клод и Шанталь, Дорт поклонился и пожелал приятного аппетита. Дальше события развивались стремительно и точно по сценарию Клода. На следующий день, оставив Шанталь одну в вестибюле отеля, через час он нашел их оживленно беседующими.

Дорт быстро встал и протянул руку, растянув, как резиновый, свой невероятный рот.

— Карл Дорт, в некотором роде политический деятель Соседней страны. Мадам Сен-Бри рассказала мне о ваших лошадях. Я обожаю лошадей и с радостью ездил бы верхом.

Дорт широко растопырил длинные руки, сделавшись похожим на паука. Своим жестом он, видимо, хотел выразить сожаление, что не может ездить на лошадях.

— Но, увы и ах! Скажите, месье Сен-Бри, а какую породу…

«Этого еще не хватало!» — воскликнул про себя Клод.

— А не выпить ли нам чего-нибудь? — пришла на выручку Шанталь, не отводя своего пристального гипнотизирующего взгляда от Дорта. — Что вы предпочитаете, месье Дорт?

Горбун был откровенно польщен ее вниманием.

— Мы в Нормандии, в стране кальвадоса, мадам.

Они прошли в бар, и Клод по привычке направился было к стойке, где любил удобно расположиться на высоком табурете, упершись ногой в приступок. Но Шанталь взяла его под руку и повела к низкому мраморному столику. Когда расселись, Дорт с трогательной благодарностью проникновенно посмотрел на Шанталь — за этим столом, в кресле с высокой надежной спинкой, он чувствовал себя уверенно и был с ними на равных.

— Мы только что говорили с мадам Сен-Бри о Марселе Прусте. Я вполне согласен с ним в том, что наша внутренняя жизнь есть некий поток сознания. Помните, как в «Обретенном времени» он анатомирует своего героя?

Клод понюхал ароматный кальвадос и снисходительно улыбнулся.

— Месье Дорт, очень и очень извиняюсь, но никогда не держал в руках Марселя Пруста.

Дорт часто-часто заморгал.

— Вы не читали Пруста?

— Ну и что тут такого? — вмешалась в их разговор Шанталь. — Есть вещи, которые Клод не знает, он ведь всегда занят лошадьми, жокеями, скачками. У него свои интересы, свой круг имен.

— Да, моя дорогая! — Клод поцеловал ей руку. — У каждого свой круг, месье. К тому же сейчас столько развелось литераторов, что за всеми не уследишь.

— Но Пруст умер более полвека назад…

— Тем более, месье Дорт. Тем более!

Подошел портье.

— Месье Сен-Бри, вас к телефону.

И Клод надолго оставил их вдвоем.

— Вы не удивляйтесь, месье Дорт, — ласково говорила Шанталь присмиревшему вдруг собеседнику, — мой муж славный парень, но не больше. Хомуты, уздечки, седла, стойла — вот его мир, стихия и страсть. Простите уж его за Пруста. Ну что делать — не читал.

— У вас, извиняюсь, есть дети?

— Нет, месье Дорт.

— Тогда, я еще раз извиняюсь, что же вас связывает? Какие интересы?

— Никаких.

— Но как же так можно?!

— Итак, на чем же мы с вами остановились в творчестве Марселя Пруста, месье Дорт?

На следующий день Клод наблюдал из окна спальни, как они долго гуляли по набережной. Дорт что-то без умолку говорил, смешно вертел большой головой над маленьким туловищем, размахивал руками и был похож на рассерженную ворону. Шанталь слушала задумчиво, молчала, иногда кивала головой.

День был хмурый, ветреный. Косматые волны с воем набегали на безлюдный пляж, рыскали по нему, рвались к набережной, но перепрыгнуть гранитный барьер не могли и, глухо урча, откатывались назад. Эти двое, поглощенные беседой, похоже, не замечали ни тусклого дня, ни бушующей стихии. Без устали ходили они взад-вперед по мокрому розовому асфальту набережной, забыв про обеденный час.

— Мадам Сен-Бри простит мою нескромность, — театрально обратился к ней вечером Клод, — если я полюбопытствую — о чем с ней так увлеченно беседовал депутат?

— Об английских поэтах «Озерной школы».

Клод встрепенулся.

— О, мои любимые поэты! Вордсворд, Колридж, Саути. Жаль, что приходится разыгрывать невежду-лошадника, а то бы я прочел депутату познавательную лекцию о лейкистах и их влиянии на младшее поколение — Байрона, Шелли, Китса.

Шанталь покачала головой.

— Нет, Клод, познавательная лекция не требуется. У Дорта свое и весьма оригинальное видение жизни, искусства. К людям, к явлениям, словом, ко всему он подходит с болезненным состраданием, с жалостью, очень по-доброму. Право, странно как-то… Казалось бы, его надо жалеть, а жалеет он. Щедро жалеет, искренне. И стремится всем помочь, что-то исправить. Он и меня жалеет, что я с вами, и вас, как оказалось, тоже — за бедную конюшенную жизнь. Себя только не жалеет. Странный человек.

В другой раз, вернувшись из кинотеатра, куда Клод не пошел под предлогом срочного разговора с Парижем, Шанталь рассказала:

— Сейчас мы шли по улицам и молчали. Фильм был тяжелый. Даже не столько тяжелый, сколько жестокий и с доброй порцией мистики. Главный герой одержим предчувствием, что черные силы, ну, сатана, что ли, дьявол, которые против него, заключены в маленькой девочке, играющей в мяч. Почему — объяснить не может, но чувствует это и панически боится девочек с мячом. И вот однажды он едет с кем-то в открытой машине но проселочной дороге, и на пути предупреждение: «Впереди опасный мост — может рухнуть, проезд не рекомендован». «Даю голову на отсечение, что проеду, — говорит он, — у меня сильная машина и на скорости я буквально перепрыгну через этот мосток». Нажимает на газ и летит. Но он не заметил тоненькую стальную проволоку, натянутую через мост на уровне его шеи, и срезанная голова летит в пересохшее русло ручья. И тут откуда-то появляется маленькая кукольная девочка с бантом, берет голову за волосы и, прыгая, играет ею, как мячом. Прощаясь со мной, Дорт сказал: «Мой дьявол — это вы, мадам Сен-Бри. Как у того, который боялся девочку с мячом». Я удивилась, но он не стал объяснять.

— А где мы находимся, Шанталь, на какой стадии?

— Дорт влюблен. Это бесспорно.

— Влюбленный всегда стремится еще и влюбить в себя. При всех своих внешних недостатках Дорт не из робкого десятка. Он вас обволакивает по принципу Наполеона, говорившего: «Дайте мне ухо женщины, и она будет моя».

— Возможно. Но разница между Дортом и Наполеоном в том, что он не держит в голове расчета добиться победы своим красноречием. Когда он часами говорит со мной, то я вижу: нет ни игры, ни позы. Он чистосердечен и искренен.

Утром Клод объявил о своем отъезде в Париж по срочным делам.

— Надеюсь, вы не дадите скучать моей супруге? — сказал он на прощанье Дорту.

Через несколько дней по возвращении Клод нашел полную идиллию — влюбленный мэр и Шанталь обедали за одним столом, были веселы, держались по-дружески. При его появлении сконфузились и умолкли.

— Дорт объяснился, — сообщила вечером Шанталь. — Но очень хитро, полушутя-полусерьезно, как бы проверяя мою реакцию, — если отвергну, то, мол, буффонада.

— Но вы, надеюсь, не отвергли?

— Я ему тоже ответила в шутливом тоне и, кстати, совершенно искренне призналась, что мне будет недоставать наших прогулок и бесед. И тогда он отбросил наигранный тон и пошел напрямик, объявив, что все зависит от меня, — если захочу, то наша дружба не прервется никогда. Я, естественно, напомнила, что замужем, он возразил: «Вы и месье Сен-Бри не пара». И так далее. Одним словом, Дорт готов объясниться с вами, если я на то согласна. «Вы с ума сошли! — воскликнула я. — Вы не знаете Клода, он убьет и вас, и меня, обоих, в одну минуту».