Кровавая графиня

Тут со страшным криком из подвала выбежала Илона:

«В темнице нет ни одной живой души, хотя я там надежно заперла девушек!»

Госпожа и Фицко застыли, пораженные. Илона, заикаясь, стала рассказывать:

«Когда я возвращалась одна, без девушек, на меня бросился из темного коридора кто-то высокий, в маске и с ног до головы в черном. То был мужчина, я это определила по голосу, он сшиб меня наземь и стал бить и пинать: горе тебе, если еще раз застигну здесь!»

Алжбета Батори была вне себя от услышанного. А Фицко напряженно глядел перед собой, словно хотел глазами проникнуть в подземелье и сорвать покрывало с новой загадки.

Но вот уже близится полночь, время духов. Расстеленная постель дожидается меня — пора уложить на белых перинах усталое тело, терзаемое черными укорами.

Поздно вечером батрак поведал, что из замка доносятся плач и вопли. Кто знает, что там происходит именно в эту минуту, когда я заношу для будущего уже происшедшие события, вместо того чтобы собраться с силами и — пусть ценой собственной жизни — вступить в борьбу против тех, кто преступает законы Божии и человеческие, совершая вопиющие злодеяния.

Я страдаю так же, как страдал светлой памяти предшественник мой Андрей Бертони. Однако мучения мои не столь безутешны: пусть я по-стариковски бездействую, но вольные братья начеку. Ян Калина, Андрей Дрозд и Павел Ледерер молоды, полны сил и отваги, они не дремлют.

Да поможет им милосердное небо, которому я непрестанно молюсь, дабы не оставило оно разбойников, единственных радетелей правды и мстителей за несправедливость. Была бы справедливей высшая власть, они заслужили бы не наказания, а признания.

Невеста в грязи и погребенный конь

Писано мая первого дня в лето 1610 от Рождества Христова.

То была страшная ночь в замке.

Павел Ледерер с запавшими от бессонницы глазами поведал мне, что всю ночь он провел без сна в отчаянном бессилии, слушая крики несчастных девушек, привезенных из Прешпорка. Их уже только девять. Но и те не могут показаться на людях, ибо исцарапаны и изранены. Троих из них Илона с Каткой зарыли в канаве у садовой изгороди, рядом с Анной. Замучили их прошлой ночью до смерти…

Да благословит тебя небо, Ян Калина, за то, что тех других девушек спас из темницы прямо перед возвращением властительницы.

Сегодня ночью безбожные служанки привели еще девять девушек. Как я рад, что сегодня их спасут.

От гнева и возмущения рука дрожит и сильно бьется сердце.

Великое богохульство, несмываемый позор!

Уже в полдень я отправил к суперинтенданту Элиашу Лани в Великую Бытчу гонца с письмом, в котором рассказывал, какие ужасные вещи творятся в Чахтицах и как позорно унизили нашу веру, выставив на посмешище ее обряды. Но письмо мое попало не в Бытчу, а в замок, ибо Фицко выследил моего гонца, избил его до смерти и завладел посланием. Говорят, госпожа пробежала его, смеясь, а потом сказала:

«Передайте старому чернокнижнику, что не только Анна умела печь пироги с орехами, есть и другие пироги, которых он отведает»

Она и по-другому мне угрожала.

«Если он будет и впредь чинить такие козни против меня, я его тоже проучу. Определю к нему на постой пяток солдат, а в конце мая на Эржикину свадьбу позову другого священника!»

Что же произошло?

Утром в саду устроили торжественное погребение Вихря положили в огромный гроб, и вся прислуга и подданные по приказу госпожи пели духовные песни. Фицко вершил церемонию заместо пастора. Мужики опустили гроб в могилу. Алжбета Батори всплакнула, а когда погребение состоялось и все уже разошлись, она долго еще пробыла там в траурном платье, обливаясь слезами.

Какая извращенность, какой позор!

За этим событием тотчас же последовало другое.

Едва госпожа вернулась из сада в замок, она велела вывести всех лошадей, после чего, окинув их всех взглядом, выбрала одну. Вскочив на нее, неоседланную, вихрем вылетела со двора. К церкви как раз направлялась свадебная процессия.

«Дракон едет, дракон», — выкрикнул свадебный гость, первым заметивший ее. Процессия, точно вспугнутая стая, метнулась к домам и воротам.

Дорога перед Алжбетой Батори оказалась свободной, но, увидев стройную невесту, белую как лилия, она, говорят, позеленела от злобной зависти, направила на девушку коня и опрокинула ее в грязную лужу, оставшуюся на обочине дороги после ночного дождя.

Жених вскрикнул и, сжав кулаки, кинулся вдогонку, но графиня ускакала с бешеным хохотом.

Прости мне, Боже, прегрешения! Томит меня греховное сожаление, что несчастный жених не успел отомстить ей, дабы прекратить дальнейшие злодейства» и неправедность ее.

Мои прихожане не перестают возмущаться.

И все со страхом думают о том, что ждет нас впереди.

Ян Калина навестил меня сегодня и пожаловался, что вольным братьям жить на граде не по нутру, чувствуют себя как в тюрьме и мечтают только о горах и долинах, реках и своих лесных убежищах. Я попросил его найти без промедления кастеляна Микулаша Лошонского. Он должен безотлагательно идти к палатину и открыть ему глаза. Пора принять меры!

Ян Калина горюет, что его друзьям на граде неуютно. Но я буду рад, если все покинут это гордое убежище, поскольку пещеру в горах считаю местом более безопасным. У Фицко тысяча глаз, он выследит их. Сегодня от меня не ускользнуло, как пытливо провожал он глазами Яна Калину, переодетого нищим. Что-то подсказывает мне, что он уже выследил и новое убежище вольной дружины и ждет разве что войско. Не хочет спешить. Нападет уже после прихода ратников, когда будет уверен в победе.

Творец небесный, что же будет с нами, что будет с чахтичанами, над которыми нависла такая опасность, если падут последние их заступники. Можем ли мы возлагать хоть какие-нибудь надежды на поездку Микулаша Лошонского? Не убьют ли его злодеи раньше, чем он доедет до Прешпорка? А если и доедет, удастся ли ему убедить палатина?

Душа истерзана тысячами опасений и сомнений, остается лишь возносить молитвы за всех тех, кто защищает добро и страдает.

Защити, Господи, вольных людей, защити Микулаша Лошонского! Протяни спасительную длань над несчастными девушками в замке и не допусти, небесный Творец, не допусти победы греха и гибель добродетели и невинности.

Фицко в разведке

Писано мая 4 дня в лето 1610 от Рождества Христова.

Опасения мои сбылись. Фицко узнал Яна Калину. Три дня назад, когда Ян вечером уходил от меня, он и не думал, что навлечет опасность на себя и на своих товарищей, и потому пошел прямо на град, не замечая, что издали — по приказу Фицко крадется за ним Илона.

Как поведал Павел Ледерер, в ту же ночь Фицко отправился на град в разведку.

С сияющим лицом хвастался он затем Ледереру, как подземным коридором вышел на град. Остановился он у подъемной двери, ведшей из подземелья. И подслушал разговор Яна Калины с Андреем Дроздом.

«И знаешь, о чем они разговаривали?» — спросил Фицко Павла.

Павел Ледерер признался мне, что тут он замер от страха при мысли, что говорили они в данном случае и о нем.

«Откуда мне знать?» — ответил он Фицко в мучительной неуверенности.

«Они говорили о своих страхах, ха-ха-ха! — смеялся Фицко. — Боятся, приятель! Трупным запахом повеяло, словно они уже чуют свою погибель. Гадают, что будет, когда заявится войско!»

«И ты, Фицко, знаешь наверняка, что на граде все разбойники? Ты и остальных видел? — Павел хотел возбудить в Фицко сомнения и одновременно узнать, что он высмотрел. — Не забрели ли туда только Дрозд с Калиной так же, как и ты, просто на разведку?»

«Еще чего! Все они там, и дела их — хуже некуда, — гоготал Фицко. — А знаешь, что я открыл?»

Павел Ледерер опять побледнел: не проведал ли все же горбун, что он связан с лесными братьями?

У него отлегло от сердца, когда Фицко объявил, что среди разбойников объявился и Имрих Кендерешши.

«Не знаю, — скрежетал он зубами, — кому больше повезло оттого, что я его не увидел. А то бы кинулся на него, и один из нас навечно остался бы на подворье града».