Убить Зверстра

— Да?

— Да.

— Что-то я не слышал о таких, — ехидно прищурился Димка. — В кино все стреляют.

— В кино показывают, как не надо поступать.

Брат деловито почесал за ухом, соображая, и видно было, что он старался на совесть.

— А как называются хорошие солдаты?

— Дипломаты.

Это слово ему ни о чем не говорило. От крушения прежних представлений он снова заревел, приговаривая:

— Для плохих людей не делали бы пистолеты-ы-ы…

— Их делают для хороших, например, для спортсменов.

Сошлись на том, что сейчас Димка будет готовить себя для спорта, а в более сложных материях разберется, когда подрастет.

Да-а, я была менее покладистой, чем Димка. В итоге он имеет высшее образование, а я — среднее профессиональное. Страшно подумать, как могла бы сложиться моя судьба, не попади я к Ясеневой.

Мальчики, естественно, обратили на меня внимание и пытались улучить момент, чтобы познакомиться. Пока я выхаживала Дарью Петровну да бегала по ее следственным поручениям, я была для них недосягаема. Теперь же они окружали меня стайкой и после первых расспросов стремились выговориться сами. Они знали все друг о друге, и когда после короткого общего разговора кто-то один завладевал инициативой исповеди, остальные отходили в сторонку.

В один из вечеров мне попался нескладный рассказчик, и я успевала поглядывать на экран телевизора и одним ухом слушать его.

— Вчера в Новороссийске совершено еще одно преступление. Криминалисты, с которыми мы успели встретиться, относят его к разряду серийных, направленных на убийства подростков. В пять часов вечера гражданка Сухарева Елена Моисеевна, возвратившись с работы, обнаружила в квартире уже остывшие тела двух сыновей. Подростки были зверски убиты, изуродованы и упакованные в скотч. Здесь же находились трупы двух домашних собак. Характер преступления, действительно, позволяет предположить, что его мог совершить орудующий в городе маньяк, которого пресса окрестила Зверстром. Так Зверстр или не Зверстр? Отвечая на этот вопрос, оперуполномоченный городской прокуратуры Геннадий Леонидович Полевых отметил, что в данном случае убийство является двойным и совершено в доме, а не на улице. При этом замок на входной двери не был сломан, и это позволяет предположить, что дети хорошо знали убийцу, сами впустили его в квартиру. В связи с этим органами внутренних дел Октябрьского района разыскивается Сухарев Николай Антонович, отец подростков, который за две недели до убийства скрылся с места работы и временного проживания и нигде среди знакомых не появлялся. Всем, кто…

После этого сообщения я два дня не отходила от Ясеневой, старалась не только сама не проговориться об услышанном, но и не допустить, чтобы о нем ей сообщил кто-то другой. Дарья Петровна вошла в полосу спокойного творчества. Она давно закончила статью о Раюке, и я тут же в отделении отбарабанила ее на старой «Оптиме» и отнесла в редакцию заказавшего ее журнала «Время». Больше срочных работ не было, и она позволила себе впадать в неопасные (легкие!) формы поэтического транса, развивая в них мысль о том, что февраль — холодный, неуютный месяц, он всех разъединяет, люди укрываются в жилищах и теряются в его сумрачной стихии. Только лирическая героиня да ее возлюбленный находят приют под покровом февраля, ибо теперь обезлюдившие подлунные пространства принадлежат им безраздельно.

Я не бегала по вечерам на посиделки, а терпеливо сопела, сидя на кровати и беззлобно читая роман Бушкова «Бульдожья схватка», польстилась на подзаголовок «Сентиментальный роман». Дело продвигалось с трудом, потому что там, где разговор заходил о сантиментах, перед глазами возникала Алешкина рожица, страсть как волнующая меня. Я отвлекалась от чтения, в левой части груди что-то начинало сжиматься и горячеть. Говорят, что там находится сердце.

На третий вечер к нам пожаловала мадам Дубинская, белая, как смерть, хотя лично я назвала бы смерть бесцветной, потому что она убивает краски жизни, к которым не как самая последняя относится и белая. Так вот. У нее дрожали посиневшие, обескровленные губы, и она не говорила, а сипела.

— Имела намерение подлечить тут нервы, — изрекла она от порога, словно упрекала нас в том, что это дело у нее напрочь не выгорает, так оно и оказалось впоследствии. — Знаете, как бывает после тяжелой утраты? Хочется тепла, ощущать, что тобой кто-то занимается. А тут Елизавета Климовна, сестрички — все такие внимательные. Создавалась иллюзия, что у меня все хорошо, — тянула она непонятную мне поначалу резину.

— Чего это вы, едва войдя, ударились в разглагольствования? — почти агрессивно спросила я, нам не подходили такие настроения.

— Николашу обвиняют в убийстве собственных детей, — брякнула та с перепугу, как с воза упала.

Ну почему мир так тесен! Почему-у?

Я онемела, лишь отчаянно подмигивала и, предостерегая, строила ей ужасные гримасы. Когда это не помогло, отважно шагнула навстречу, фактически это был бросок на амбразуру. Куда там! Она не способна была воспринимать окружающее, если под этим подразумевать меня, а заодно и некоторых других. Из всех нас, обитателей отделения — больных и медперсонал — ее выбор решительно пал на Ясеневу, и теперь, не отклоняясь от курса, Жанна Львовна перла к ней напролом. Ей важно было переложить на плечи Ясеневой свои неприятности, и пока она этого не сделала, — оставалась невосприимчивой к внешнему миру, как глухарь на весеннем току.

— Но я же верю Алиночке! Он был неотлучно возле нее все эти дни, все ночи. Слушайте, это только ненормальный так быстро может оставить Алиночку, она — прелесть. Они нашли удивительную гармонию друг в друге и не расставались. Поверьте, — она поднесла к яремной впадине трагически сжатые руки, — он не мог этого сделать.

Надо отдать должное Ясеневой и тому лечению, которое провела Гоголева. Дарья Петровна моментально усекла, что я скрываю от нее какую-то информацию, и словно сама отстроилась от нее: ни кивка, ни вопроса, ни порыва к сочувствию. Как сидела, так и осталась сидеть, лишь подняла голову и внимательно начала рассматривать говорившую.

Но это была маска, она отводила нам с этой дамой глаза, потому что по нервному трепету тонких ноздрей понятно было, что она впитывает услышанное с живейшим интересом.

Когда я поняла, что основная новость — о совершенном преступлении — сказана, стала и себе прислушиваться к ошарашившим меня деталям. Жанна Львовна долго плакала и причитала. Нового больше ничего не сказала, кроме того, что Сухарев Николай Антонович мог бы составить счастье ее дочери, несправедливо овдовевшей в столь молодом возрасте. Но над нею, по всему видно, довлеет рок, и теперь этого человека тоже пытаются отнять у нее самым вероломным, страшным образом.

Пока до меня доходил смысл услышанного, Дарья Петровна уже начала действовать. Она поднялась и уступила гостье свой стул.

— Присядьте. В нашей комнате это самое энергетически благоприятное место, — несла она модную околесицу. — Минуты через две вам станет легче.

С этими словами накапала в стакан с водой своих целебных настоек и подала его Дубинской.

— Выпейте.

— Голубушка, — подхватилась та, сжимая кисти рук Ясеневой, преданно заглядывая ей в глаза, пытаясь проникнуть на самые их донца. — Вы верите мне?

— Безусловно. Вы сядьте, сядьте.

— Да, да, — закивала Жанна Львовна и залпом выпила предложенное лекарство.

Она вытерла мокрые губы и облитую микстурой бороду голой рукой, отерла ее о халат и, наконец, угомонилась, взирая с преданностью и невысказанной надеждой на Ясеневу.

— Вы в состоянии ответить на два вопроса? — тихо и буднично спросила та.

— Да, конечно. Благодаря вам — вы меня успокоили. Спасибо, — из гостьи вновь посыпался горох слов.

— Кому-нибудь, кроме нас с Ирой, вы говорили о Сухареве и Алине?

— То есть, что она с ним знакома?

— Нет, что он сейчас находится у нее?

— Не говорила. Я и вам этого не говорила.

— Это неважно. А то, что Аля с ним знакома, — говорили другим людям?