Кровавая графиня

— Быстрее! Быстрее! — торопила ее Эржика. — Принеси воды, чистых тряпок и позови Майорову! Она здесь!

На лице Каты читалась радость и готовность, но она все еще медлила.

— Я от всего сердца помогу, знать бы только, что вы не выдадите меня…

— За все, что ты сделаешь, я в ответе. Только поторопись! — ответила Эржика.

Ката поспешила за всеми необходимыми вещами. Привела и Майорову. Та сперва отказывалась помочь несчастным, но угрозы Эржики возымели действие. Она расставила в гардеробной лечебные отвары и мази и боязливо принялась омывать, растирать и бинтовать раны девушек. Только бы не появилась Алжбета Батори! Вот было бы дело! Тогда держись, Майорова!

Эржика не только наблюдала за работой прачки и знахарки. Она и сама хлопотала вокруг девушек, поила их, кормила, разговаривала с ними ласково, и сердце у нее надрывалось от боли при виде этих несчастных.

— Она вонзила мне иголки под ногти, а когда я их вытащила, Дора так избила меня, что я сесть не могу!

— А мне разрезала кожу между пальцами!

— А мне прижгла ухо раскаленными щипцами для завивки волос!

Так жаловались измученные девушки. Эржика в ужасе всматривалась в раны, обезобразившие молодые девичьи тела. Душераздирающая картина! Но еще ужаснее была мысль, что во всех этих злодействах виновата ее мать!

Ее мать!

Вдруг Ката истошно закричала. Подойдя к девушке, лежавшей ничком у сундука, она было подумала, что измученная усталостью страдалица уснула. Ката встряхнула ее. Так как девушка не откликнулась, она перевернула ее на спину. И тут же отпрянула в ужасе.

— Она мертва! — простонала она и, всплеснув окровавленными руками, свалилась без памяти.

Все обратили взгляд к мертвой девушке.

Грудь у нее была обнажена. Черные локоны едва прикрывали ее, с искаженного ужасом лица недвижно смотрели выкатившиеся черные глаза. У девушки была разрезана грудь, и до того, как умереть, она, видно, судорожно сжимала ее худенькой рукой.

На крик и суету прибежал в гардеробную Беньямин Приборский.

Застыв в дверях, он закрыл ладонями лицо.

Майорова прикрыла труп девушки черным плащом чахтицкой госпожи, окропила Кату холодной водой, привела в чувство остальных девушек. Эржика недвижно стояла, опершись о сундук. Казалось, жизнь в ней неостановимо затухает: ноги дрожали, вот-вот откажут ей.

Беньямин подошел к ней как раз в то мгновение, когда она, прижав руку к сердцу, зашаталась и рухнула как подкошенный цветок. Он подхватил ее и почти на руках вынес из гардеробной.

В комнате, где они разместились, он опустил ее в кресло и стал гладить по лицу, волосам, не в состоянии произнести слова.

Эржика судорожно схватила его за руку, прижалась головой к его груди и разразилась рыданиями.

— Отец, увези меня отсюда!

— Но куда, Эржика?

— Куда угодно. Как можно дальше, чтобы забыть все это, все, что натворила моя мать. Чтобы навсегда забыть о ней!

— Значит, тебе уже известно, что это твоя мать?

— Она сама сказала мне об этом.

После минутного молчания она почувствовала, что в ней созревает твердое решение, — она перестала плакать, на глазах высохли слезы.

— Ты мой отец и Мария Приборская — моя мать! Я любила вас как родителей и буду любить до последнего часа. Пойдем! В стенах этого замка я задыхаюсь, сердце вот-вот разорвется.

Беньямин был человеком твердым, но душевным. Он любил свою воспитанницу, как родную дочь, и, проникаясь ее болью, с трудом сдерживал слезы. Но при этом оставался неумолимым: он не мог увезти отсюда Эржику, у него не было никаких прав на это. Особенно теперь, когда сердцем ее завладел человек недостойный — разбойник! Он не в силах присмотреть за ней — это было доказано прошлой ночью, — но и не способен взять на себя ответственность за то, что может произойти. Если владелица замка, узнав о незадачливой ночной вылазке, все же согласится опять отдать Эржику в Врбовое под его попечение, он будет считать себя самым счастливым человеком на свете.

— К сожалению, я не могу поступить по-твоему, Эржика!

Она посмотрела на него, и в ее взгляде было столько отчаяния, что сердце его содрогнулось.

— Я знаю, что ты не можешь этого сделать, — сказала она с горечью. — Твоя любовь ко мне недостаточно сильна, чтобы победить боязнь лишиться расположения госпожи.

Он молчал. Нет, не в боязни лишиться милости чахтицкой владычицы, а вместе с тем и всего остального, было дело. Он достаточно прочно обеспечил и свое дворянство и состояние на тот случай, если когда-нибудь Батори вздумалось бы лишить его своих милостей.

Нет, он боялся только за судьбу Эржики и ответственность за нее не хотел нести один. Он знал свою воспитанницу, а по ее сегодняшней выходке в врбовской усадьбе и вовсе убедился, какой любовью прониклась она к разбойнику. Чем может кончиться такая любовь? Нет, он не желал ей несчастья, не желал ей зла, но заботиться о ее счастье должна помочь мать…

Эржика подошла к нему, положила ему руки на плечи и заглянула так глубоко в глаза, словно хотела что-то прочесть на дне его души. В ее испытующем взгляде была нежность и верность детской любви.

— Прости мне, отец, что я обвинила — тебя в страхе и трусости. Я чувствую: ты любишь меня. Поэтому я открою тебе свое сердце, верю, что ты поймешь смятение и боль, царящие в нем. Когда я узнала, что в Врбовом я чужая, что моя мать — благородная госпожа, под чьей крышей я не имею права жить, поскольку каждому стало бы ясно ее падение, меня просто оторопь взяла. Кто был моим отцом — этого не знает даже мать, и я все время ощущаю себя существом, которому не следовало родиться на свет. Я была счастлива, покуда верила, что мои родители — Приборские. И была бы счастлива с ними даже в бедной крестьянской халупе. А теперь я вынуждена жить с сознанием, что отец мой неведомо кто, а мать — знатная дама, которая призналась мне в этом только сейчас и лишь украдкой проявляет ко мне материнские чувства. Свое родство со мной она должна скрывать и перед самым распоследним слугой. Я было смирилась с этим унизительным ощущением, вошла в положение матери и простила ее. И любила ее какой-то болезненней любовью, робко мечтала о ней. Но…

Помолчав немного, она заговорила еще взволнованнее:

— Я уже давно слышала о жестокостях Алжбеты Батори. Но я всегда видела перед собой серьезную, доброжелательную, пусть порой и строгую даму, не способную чинить несправедливость. И все, что о ней говорили, я считала клеветой, злыми вымыслами. И вдруг сегодня, отец, один вид этих измученных девушек в гардеробной убедил меня, что слухи о ее жестокости правдивы. Проживи я еще сотню лет, никогда не смогу забыть этой страшной картины… И меня невыразимо страшит, что она способна на эти нечеловеческие жестокости. Пойдем, отец, как можно быстрее уйдем отсюда! Я боюсь встречи с Алжбетой Батори. Меня бы обожгли ее поцелуи, я умерла бы в ее объятии… Она отринула меня перед людьми, я же отрину ее в своем сердце. Она не моя мать! Пойдем, отец, пойдем! — И она потащила его за рукав.

— Подожди, Эржика, — сказал он, смягчившись. — Я охотно увезу тебя, но ты должна мне дать одно обещание.

— Нет ничего на свете, чего бы я не обещала тебе!

— Хорошо, Эржика, — сказал он и, поколебавшись мгновенье, продолжил — Обещай мне, что вырвешь Андрея Дрозда из своего сердца, что не будешь больше думать о нем, а если случайно и встретишь его, то пройдешь мимо холодно и равнодушно.

Лицо ее вспыхнуло, глаза загорелись.

— Ты можешь вырвать у меня сердце, но нет на свете силы, которая вырвала бы из него мою любовь… Это единственное, чего я не могу обещать!

— Тогда мы остаемся здесь! — сказал Беньямин Приборский снова холодно и строго. Это новое признание ее любви к разбойнику вконец возмутило его.

— Я ни за что не останусь здесь? Дождись ее сам! — И она бросилась к дверям. На дворе стоит оседланный Вихрь, она вскочит на него и помчится к Андрею Дрозду! Уж он-то оставит ее у себя и будет беречь!

Но не успела она еще дотронуться до ручки двери, как Беньямин Приборский подскочил к ней и рванул назад.