Кровавая графиня

Гайдуки направились к старосте, а Эржа — к пастушьей хижине, опасаясь, что беглецы учуют опасность и снова улепетнут.

Вскоре в хижину вошел батрак старосты.

— Мой хозяин приказывает, — сообщил он удивленному пастуху, — чтобы ты немедля явился к нему вместе с тем мужиком и двумя женщинами, которых ты оставил у себя на ночь.

— А чем недоволен староста? — встревожился тот.

— Откуда мне знать? — ответил батрак.

Дурное предчувствие проснулось в душе пастуха. Неужто он провинился, приняв под свою крышу несчастных путников? Но приказ есть приказ, к тому же староста первый человек в селении, а пастух — последний.

Он открыл дверь чулана. Лесник, Магдула и Барбора, слышавшие разговор с батраком старосты, вышли вконец перепуганные. Было ясно: вызов к старосте не сулит ничего хорошего.

Как же получилось, что Барбара оказалась вместе с лесником и Магдулой? В лесу она, по совету Эржи, долго подстерегала лесника с дочерью. Но стоило ей подойти к ним поближе, как она, к своему великому удивлению, узнала в леснике, которого так боялась старушка, отца Павла — Яна Ледерера. Она тут же заговорила с ним и выяснила, кто на самом деле Эржа. И тут же решила присоединиться к старому Ледереру и Магдуле. Ее утешала мысль, что она будет рядом с отцом Павла и пойдет с ним, куда он решит. Сын, конечно, когда-нибудь отыщет отца, а вместе с ним и ее. Правда, Барбору неприятно поразило, что отец при напоминании о сыне нахмурился. Она стала горячо защищать Павла от обвинений отца.

— Нет, нет! Павел не может быть предателем! — повторяла она снова и снова. Но когда и Магдула, следуя ее примеру, стала защищать Павла, дьявол ревности нашептал Барборе бессмысленные подозрения. Она легко могла рассеять их несколькими вопросами, но не осмелилась задать их. Уж не стала ли Магдула причиной ожесточения Павла?

С этой поры она возненавидела Магдулу Калинову так, что с трудом скрывала свои чувства.

Ян Ледерер хмуро шагал рядом с Магдулой и Барборой к старосте. Мучившие его опасения тут же подтвердились, когда перед ними распахнулись ворота двора старосты.

За воротами они увидели гайдуков, к ним из-за укрытия подходила Эржа.

— Гайдуки, слушайте приказ чахтицкой госпожи! — крикнула она им. — Свяжите их! И вы, староста, послушайте: в вашей общине кашли приют трое беглецов. Это старик — лесник Ян Ледерер. По виду он честный, но в сердце его — сплошная ложь и притворство. Он должен был беречь имущество госпожи, а сам разворовывал его. А когда все выявилось, он убежал, а с ним и холопка Магдула и ее подружка, не знаю, как ее имя. У этой служанки чахтицкого замка тоже загребущие руки, и потому она тотчас пустилась в бега, как только кое-кто собрался дать ей по рукам.

— Я никогда ничьей служанкой не была! — обиженно крикнула Барбора. — Я Барбора Репашова, вдова мастера Шубы из Нового Места. И не сделала ничего, за что меня следует наказать. Никто не имеет права меня и пальцем тронуть!

— Ха-ха-ха! — засмеялась Эржа. — Язык у нее здорово развязан, да вот разума маловато. Какая ж это дочь новоместского мастера и вдова мастера Шубы, если она, точно нищенка, просит кусок хлеба и приют в пастушьей хижине? А вы, — указала она на Яна Ледерера и Магдулу, — еще, глядишь, скажете, что вы принц с принцессой, странствующие под видом бродяг, а?

Между тем гайдуки связали беглецов и затолкали в повозку. Чем больше те сопротивлялись, тем яростнее мутузили их гайдуки.

Эржа хорошо понимала: чем быстрее управятся гайдуки на старостином дворе, тем меньше шансов, что лубинчане освободят ее пленников. К старосте во двор уже сбежалась половина деревни — их презрительные замечания явно говорили о том, что никто не верит Эржиным обвинениям. Один из крестьян даже закричал, что знает Барбору Репашову. Эржа поняла, что пора ехать, и приказала гайдукам садиться в повозку да и сама примостилась среди них.

Гайдук вытянул лошадь кнутом, и упряжка, перед которой толпа неохотно расступилась, укатила из Лубины.

В то время как Ян Ледерер с Магдулой и Барборой встревоженно гадали, что их ждет впереди, Эржа пребывала в самом веселом расположении духа.

— Эх вы, головы садовые! — твердила она гайдукам. — Вам бы другим ремеслом заниматься. Что с того, что вы гайдуки? Ха-ха! Ну схватили вы деда и этих двух потаскух, везете их в замок, а кому за это заплатят? Мне, дурачье, мне, и к тому же, изрядно!..

Совет пятерых

В спальне Алжбета Батори мельком взглянула на себя в зеркало и ужаснулась своему виду.

Волнения последних дней и часы, полные тревоги и страха в подземелье, оставили на ней неизгладимые следы: пепельный цвет лица, круги под запавшими глазами, лоб в морщинах, угасший взгляд. Но ей было недосуг изучать более тщательно свое лицо, голод манил ее к столу с яствами.

Не успели Дора, Анна, Илона и Фицко утолить голод, как госпожа позвала их к себе в спальню, что было тоже знаком особого расположения. Они буквально расцвели от счастья, когда госпожа великодушным движением позволила им сесть.

— Мои самые верные слуги, — начала она торжественно, — я позвала вас, чтобы посоветоваться и решить, как оградить себя от этого чахтицкого сброда, который со дня на день все более наглеет. Он всячески угрожает замку, готов поджечь его, сровнять с землей, чтобы от нас, обитателей замка, остался один пепел на его обломках. Хочу поговорить с вами, как обуздать разбойников, чья дерзость уже не знает границ. Не будем обманывать себя: в последние дни они не раз и не два доказывали, что с ними надо считаться. Это более опасные враги, нежели все Чахтицы вместе взятые.

Она внезапно замолчала и сквозь стиснутые зубы процедила:

— Майорова!

У нее вдруг разболелась рана, нанесенная ей разбойником Вавро. Покалывание, которое она чувствовала уже в подземелье, переходило во все более резкую боль. На ее крик в спальню сунула нос Ката Бенецкая, которая ожидала приказаний в соседней комнате. Она сбегала за Майоровой, привела ее.

— Ты — обманщица! — закричала на Майорову Алжбета Батори, как всегда, когда снадобья той не совершали чуда. — Уверяла меня, что не буду даже чувствовать рану, а у меня она опять болит, ужасно болит!

— Милостивая графиня, — защищалась Майорова смиренно, — ничто не длится вечно, даже действие моего снадобья.

Боль сразу утихла, как только Майорова снова смазала и перевязала рану. Госпожа, успокоившись, отпустила ее.

— Слуги мои, — продолжала она, — по ноге моей вы видите, до чего все дошло! Гнусный злодей осмелился изувечить ногу Алжбеты Батори! А завтра злодеи могут посягнуть на ее жизнь и на жизнь ее верных служителей.

— На мою жизнь уже посягнули! — вырвалось у Фицко, у которого при воспоминании о могучих пальцах Андрея Дрозда так вскипела желчь, что он осмелился даже прервать госпожу.

Графиня рассмеялась:

— Что ж, Фицко, мне кажется, что эти разбойники тебя крепко полюбили, они даже отдают тебе предпочтение передо мной. Пожалуй, на тот свет они отправили бы тебя охотнее, чем меня.

— Руки коротки! — взорвался Фицко. — Это я с ними управлюсь…

— Я и себе этого желаю, — сказала она уже серьезно. — И тебе посоветую не попадаться более, точно дитя несмышленое, в руки разбойников. Ведь ясно, что получается: выставляя себя на посмешище и презрение, ты подвергаешь осмеянию и меня. И вас, Дора, Илона и Анна, это также касается: можете жизнь положить в схватке с этой нечистью, но если вас постигнет неудача, не ждите от — меня сочувствия!

Она могла этого и не говорить. Последние провалы лишили горбуна былой славы, он подвергся стольким насмешкам, что и половины хватило бы, чтобы каждая капелька крови в нем взывала к мщению.

И Алжбета Батори продолжала обсуждать со своими верными слугами создавшееся положение и дела, предстоящие в ближайшем будущем. Она сочтется со своими недругами, сохранит красоту и свежесть своего тела, остановит неумолимый бег годов!

И словно злые духи, вынырнувшие из преисподней и пожаловавшие в спальню чахтицкой властительницы, эти пятеро пособников, соревнуясь друг с другом, замышляли все новые и новые злодеяния.