Кровавая графиня

В избушке стояла тишина. Фицко и капитан уже примолкли. Встречались разве что глазами, в которых были ненависть и презрение. Когда открылась дверь, они от неожиданности сели.

— Откуда ты взялась, чертова баба? — заорал Фицко, вскипев оттого, что именно эта женщина застала его в таком жалком виде. Толков теперь не оберешься! Эржа расхвастается, что нашла его, наболтает всякого вздора про его несчастья и до смерти будет кичиться своими заслугами.

— Ну, ну, ну, не ершись, — успокоила его Эржа Кардош, — не то не видать тебе меня как своих ушей. Пожалеешь еще!

Он смирился, хотя с радостью задушил бы ее.

— Ах, бедняга, — ухмылялась она, — кажись, разбойники разговаривали с тобой не в белых перчатках!

Он заскрипел зубами.

— Что, али больно? — спрашивала она с притворным сочувствием. — Госпожа поможет, тут же пошлет за Майоровой в Мияву. Хорошо бы той переехать в Чахтицы, чтобы всегда быть у тебя под рукой.

Терпение горбуна лопнуло.

— Ты что языком мелешь, чертова баба?! Шагай быстрей за лесником и за девкой, не то выдеру тебе все волосенки. Не приведешь их — пойдешь прямехонько на «колоду»! А в замке скажи, чтобы за нами пришли гайдуки!

— Лечу, лечу, — сразу притихла Эржа, напуганная тем, что так дерзко обращалась к Фицко. Этот найдет сто способов, чтоб отомстить. — Тенью пойду за ними и ручаюсь тебе — не пройдет много времени, как они будут в Чахтицах!

В дверях она еще на миг задержалась:

— А знаешь, Фицко, я не так здорово зарабатываю, как ты. Взбодриться бы мне, да нечем…

— Раз в жизни могла бы и воды нажраться, — буркнул Фицко, однако вытащил из-за пазухи кошелек и бросил на пол несколько динариев.

Эржа Кардош жадно бросилась к раскатившимся монетам и, хватая их, бормотала:

— Без охоты даешь, ну да ладно, главное — даешь!

Сердце все-таки сильней

Микулаш Лошонский уходил от Яна Калины с тяжелым сердцем. Он поступил, конечно, по велению совести и клятвы своей, но сомнения мучили его. Что страшнее для него — гибель Калины или нарушенная клятва?

Чем дальше он уходил от темницы, тем более теснилось сердце, тем тяжелее становились ноги и все ниже поникала белая голова.

Он все медленнее подымался по ступенькам, все мучительней передвигал ноги. Подчас ему приходилось опираться о стену, отдыхать и набираться сил, чтобы продолжать путь. Рука, державшая факел, дрожала, он с беспокойством замечал, что и зрение у него слабеет, и силы совсем покидают его.

Факел неумолимо гаснет.

Боже!

Он не прошел еще и половины пути, а тело словно налилось свинцом. Дойдет ли он до своей горницы в башне града, спасет ли друга и несчастную девушку, которых там запер?

Страх за судьбу трех близких людей давил на него, словно огромная глыба. Под этой тяжестью он опустился на каменные ступени, одеревеневшая рука с факелом ударилась о холодную ступень, и факел выпал из разжавшихся пальцев. Он в отчаянии потянулся за ним и, напрягая последние силы, поднялся на ноги.

«Я должен, должен взойти наверх!» — твердила в нем проснувшаяся воля. Но это минутное возбуждение не способно было надолго взбодрить обессиленное тело.

Вскоре он снова присел и снова уронил факел. Тщетно протягивал он к нему руку: огонь покатился вниз по ступеням, словно тающая искра надежды. Старик оказался в густой смолистой тьме — и стало невыносимо тяжело.

И все же неумолимая воля толкала вперед. По его вине никто не должен погибнуть, на совести у него не могут быть погубленные жизни! Он уже полз на четвереньках, стиснув зубы, таща со ступени на ступень свое тело сквозь непроглядную тьму.

Еще ступень, еще! — подстегивал он сам себя. И тьма вокруг стала редеть: сквозь какую-то открытую дверь в подземную тьму просачивались лучи дневного света.

Дальше, дальше!

Холод пронизывал его до костей, и все же он продолжал ползти. У двери своей комнаты он сел, протянул руку к ключу, повернул его.

Ян Поницен тут же открыл дверь, и Микулаш Лошонский ввалился в комнату почти без чувств.

— Что случилось, друг? — Ян Поницен, испуганный его бледным лицом, запавшими остекленевшими глазами, помог ему дотащиться до кресла.

Как же изменился кастелян! Когда он отводил Яна Калину в темницу, это был полный сил мужчина, и вот душа его, кажется, прощается с телом.

Смочив водой белый платок, Мариша отерла старику лоб. Священник напоил его. И кастелян постепенно стал оживать. В мутных глазах засветилась жизнь, застывшее лицо помягчело, на нем появился легкий румянец.

— Друг мой, друг мой, — шептал он, легонько сжимая руку священника и с нежностью глядя на девушку. — Простите меня, простите, что я подверг вас такой опасности. Если бы я не дошел, вы могли погибнуть здесь от голода…

Священник с девушкой понимали, какая смерть им угрожала, но сейчас все их мысли были обращены к Калине…

— Что ты сделал с Калиной? — спросил Ян Поницен.

— Запер его в темнице, — ответил кастелян таким тоном, словно признавался в злодеянии.

— Ты желаешь ему смерти?

— Нет, нет! — выкрикнул кастелян. — Я хочу, чтобы он жил! — И кастелян указал на ключ, засунутый за пояс. — Друг, это ключ от темницы, возьми его. — И добавил. — Освободи Яна Калину, освободи его!

По следу беглецов

Эржа Кардош вышла из сторожки вся просветленная. Про себя все подсчитывала, сколько палинки купит за полученные динарии.

— Ох уж и сквалыга этот Фицко, — усмехнулась она, справившись с подсчетом, но сказать, что она осталась недовольной, тоже было нельзя. Для того чтобы как следует подкрепиться, этих динариев вполне достаточно.

Она поспешила за беглецами. Те как раз подбирались к опушке леса. Взгляд ее восхищенно следил за стройной фигурой Магдулы. Уж госпожа будет пощедрей Фицко, когда она приведет к ней это цветущее создание!

Земля была сырой, на кустах и сухой траве поблескивала утренняя роса, и она, подобрав юбку, стала ловко спускаться с косогора. По дороге мимо известковых печей как раз проходил паренек с заплечным мешком — по всему видать, подмастерье, ищущий работу.

— Эй, эй! — крикнула Эржа Кардош во все горло. — Постой, парень!

Подмастерье остановился.

— Хочешь заработать на халяву? — спросила она, подойдя к нему.

По виду его Эржа поняла, что он согласен и на нелегкий заработок, и потому приказала ему идти в замок и сказать гайдукам, чтобы отправлялись под Скальский Верх с телегой для Фицко и пандурского капитана, которых постигло несчастье — не могут они, дескать, встать на ноги.

Подмастерье загоготал так, что было слышно далеко окрест.

— Уж я-то знаю, какое несчастье их постигло! Так им и надо, ха-ха-ха! Ну ладно. Хоть я и иду из Чахтиц, а так и быть, ворочусь. Только кто же мне заплатит за труд?

— Фицко, можешь к нему на телеге приехать, — сказала Кардош и засмеялись еще громче, чем он.

Но смеялась она не как подмастерье, из злорадства — по поводу бед горбуна, — а потому, что представила себе физиономию этого скареда, когда подмастерье протянет к нему ладонь.

Парень, насвистывая, потопал назад в Чахтицы. Эржа припустилась наперерез через поле к лесу, где исчезли лесник с девушкой.

Солнце изрядно припекало, и она так торопилась, что по лбу струился пот. Она была рада, что по лесу проходит узкая просека, и вскоре перевела дух, завидев вдали между деревьями красную юбку Магдулы. Теперь она тайком следовала за ними, держась обочины дороги, и всякий раз отпрыгивала, словно белка, за дерево, как только преследуемые оглядывались.

Магдуле Калиновой было трудно смириться с мыслью, что приходится столь удаляться от матери и брата, по которому так соскучилась. Она с радостью разыскала бы разбойников, чтобы узнать, как живется матери, и успокоить ее. Бедная, она даже не знает, что с дочкой, жива ли, да и брат ее не ведает о том. Но в конце концов, хотя и с тяжким сердцем, она дала уговорить себя, что сейчас не самое подходящее время бродить по этому краю.

— Стоит Фицко попасть в замок, он тотчас же пошлет по нашему следу ораву соглядатаев, и они прочешут всю округу. Уж как пить дать найдут нас. И кто знает, где разбойники и когда мы доберемся до них? А хоть бы они нам и повстречались, нешто мало у них забот с твоей матерью? Мы слышали, как Батори угрожала чахтичанам, что нашлет на них войско. Тогда и вовсе лихо придется лесным братьям, и придется им немало сил положить, чтобы сохранить свои головы.