Кровавая графиня

— Надеюсь, его королевское величество не полагает, — оскорбленно спросил графа Няри палатин, — что я становлюсь защитником преступников и что их наказание не входит в мои планы?

— Король знает, — ответил граф Няри, — в каком тяжелом положении ты находишься, досточтимый друг, поэтому он хочет своим поручением, что является одновременно и приказом, пресечь твои колебания и вместе с тем взять и на себя часть ответственности за твое решение.

Палатин долго советовался с зятьями чахтицкой графини — Юраем Другетом[60] из Гуменного, главным земплинским жупаном, супругом Каты, и с Микулашем Зринским[61], супругом Анны.

— Друзья, — заключил палатин совещание, — я крайне сожалею, что не в силах оградить вас от этой боли. Мое решение наиболее щадящее, и я от всего сердца желаю, чтобы им были довольны как наши законоведы, так и король. Уверяю вас, что решение это я осуществлю при любых обстоятельствах, хотя Алжбета Батори пыталась лишить меня жизни, а вы, несмотря на мои настояния, не предотвратили совершение дальнейших преступлений в Чахтицах.

Зятья графини остались довольны.

Палатин с удивительной энергией взялся за дело, чтобы сохранить незапятнанным щит двух заслуженных родов, причем даже наперекор воле короля, кою и представил граф Няри.

— Эта порочная женщина не заслуживает такой жертвенности с моей стороны, — задумчиво говорил палатин своему секретарю, снова и снова возвращаясь к этому замыслу. — Мне следовало бы ее и сообщников ее привлечь к суду. Но у меня перед глазами ее дети, зятья и покойный муж, который был моим другом. Я не в состоянии заклеймить их всех, предав позору Алжбету Батори как многократную убийцу.

Юрай Заводский молчал. Чахтицкую графиню он и не защищал и не осуждал.

— Господин секретарь, — эта молчаливость раздражала палатина, — ты вместе с обедом, очевидно, проглотил и язык.

— Да простит меня ваша палатинская милость, — извинился секретарь, — но по известным причинам мне не положено влиять на ваше решение.

— Хорошо, — улыбнулся палатин в знак того, что прощает его, — но в качестве наказания я лишу тебя радости встретиться с Алжбетой Батори с глазу на глаз в последний день нынешнего года.

То было одно из самых приятных наказаний, какие только можно придумать.

— Я лишу тебя этой радости, поскольку тридцатого декабря мы удивим ее совместным посещением. В день, когда ты должен будешь с ней встретиться, я уже тайно повезу ее к Вранову.

Итак, палатин решил перевезти чахтицкую госпожу в ее врановский град, дабы там за ней приглядывали дочери до тех пор, пока буря не пронесется и ее сообщники не понесут самого сурового наказания. А потом пусть за ней навсегда закроются ворота какого-нибудь монастыря, чтобы там в самоотречении и немом раскаянии она провела остаток своей жизни и примирилась с Богом.

…Тридцатого декабря 1610 года один из разбойников, стоявших под Чахтицами на страже, влетел, запыхавшись, в приход, где вожаки вольницы и мятежного люда как раз судили-рядили о том, по какой причине Микулаш Лошонский так долго не возвращается.

— Палатин с великим кортежем приближается к Чахтицам, — оповестил разбойник.

Ян Поницен возликовал, и радостное известие о том, что палатин едет, чтобы навести порядок, молниеносно разнеслось по городу. Люди возбужденно собирались во дворе прихода.

— Сыны мои, — советовал Ян Поницен вожакам вольницы, — свое дело вы сделали, спасите себя. Прежде всего ты, Ян, ибо я убежден, что палатин держит на тебя сердце. Да и ни к кому из вас не проявит он снисхождения!

— Спасите себя, — просили Магдула, Эржика и Мариша, то же самое шептала Павлу Ледереру и Барбора, которая благодаря счастливой любви чудесным образом выздоравливала.

— Нет, — ответил Калина, — мы не побежим. Совесть у нас чиста!

Радостное ожидание палатина и его спутников омрачала лишь мысль об участи разбойников.

Палатин приехал. Ян Поницен встретил его с подобающими почестями и пригласил почтить его дом высочайшим присутствием.

Сопровождаемый Юраем Заводским, графом Няри, присоединившимся к кортежу в качестве доверенного короля, Юраем Другетом и Микулашем Зринским, зятьями чахтицкой госпожи, а также Медсри, опекуном самого младшего Надашди[62], палатин принял приглашение. Он угрюмо задавал вопросы священнику, старосте и уважаемым гражданам и столь же угрюмо выслушивал их ответы. Он был непредсказуем — никто не ведал, что у него на уме.

— Где предводители разбойников и их тайный союзник, о котором вы упомянули? — спросил он холодно, поднявшись для того, чтобы пройти в град по подземелью, собственными глазами убедиться в ужасах застенков и поразить чахтицкую госпожу неожиданным своим появлением.

Вопрос палатина привел в трепет присутствующих. Никто не ответил, чувствуя, что оказался бы предателем, если бы сказал, где находятся разбойники.

— Где они? — снова осведомился палатин, окидывая суровым взглядом священника, а затем чахтичан.

— Они здесь, — ответил Ян Поницен, и его кроткие глаза сшиблись с яростным взглядом палатина. — Они уверены в своей невиновности, поэтому рассчитывают на справедливость вашей палатинской милости. Они не убежали, они здесь, в людской, ждут вашего решения относительно своей участи.

— Господин секретарь, пусть приведут разбойников!

— Кто ты? — спросил палатин первого, кто вошел в приходскую горницу вслед за Юраем Заводским.

— Имрих Кендерешши, — прозвучал ответ, — бывший пандурский капитан.

— Почему ты сбежал к разбойникам, отказавшись от должности защитника права, порядка и спокойствия?

— Потому что в тех обстоятельствах, в которых я оказался, я мог защищать право и справедливость, лишь будучи вольным братом, а не пандуром.

— Ты обвиняешься в том, что обокрал сокровищницу Алжбеты Батори.

— Моя невиновность доказана. Мы сами схватили вора, и его добыча находится под охраной его преподобия, чтобы быть возвращенной законному хозяину.

— Кто совершил кражу и где он?

— Это Фицко. Он содержится под стражей в сельской управе.

Палатин распорядился, чтобы через два-три часа Фицко был доставлен в град.

— А тебя я уже знаю, Калина! — воскликнул палатин, обратив взгляд на гордо выпрямившегося молодого человека. — Как же, господин князь!

Палатин рассмеялся. То был зловещий смех — Ян Поницен побледнел от дурного предчувствия..

— Твоя история мне ведома, а потому ни о чем не спрашиваю. Кто ты? — спросил он человека могучей стати, стоявшего рядом с Калиной.

— Андрей Дрозд!

— Так это ты тот мятежник, который бросил работу и собрал разбойничью ватагу?

— Да, я.

— Почему ты стал разбойником?

— Моя жизнь была хуже, чем у животного. Работал от зари до зари, безропотно слушался, позволял себя бить — жалкое существование, недостойное человека. В Чахтицах совершались дела, на которые невозможно было спокойно смотреть, и если не ради другого, то хотя бы из-за них я ушел в горы.

— Ты мечтал стать господином?

— Нет! Просто хотел жить по-человечески.

— А ты кто и как тебя зовут?

— Ледерер, господский слесарь.

— Ты помогал разбойникам?

— Помогал.

— Ты знаешь подземные коридоры?

— Знаю как свои пять пальцев.

— Хорошо, пойдешь с нами, поведешь нас, а вы… — Он посмотрел на вожаков разбойников.

Чахтичане сидели вокруг стола, затаив дыхание. Они не знали, чем кончится этот допрос, волновались за своих защитников, а больше всех — Эржика, Мариша, Магдула и Барбора. Замерев в страхе, они слушали палатина из соседней комнаты.

— Господин секретарь, — отозвался палатин, — прикажи и этих людей отвести на град.

Услышав эти слова, к палатину подбежала Эржика:

— Мы ждали от вашей палатинской милости справедливости, а не наказания заступников и преследуемых.

Ян Поницен замер при виде такой смелости.

— Кто ты такая?

— Эржика Приборская, жена Андрея Дрозда, достойного человека, которого ваша палатинская милость хочет бросить в тюрьму.