Крымский Джокер

— Хорошо у тебя… Я закурю? — негромко сказал он, подойдя к окну.

— Я знаю, — не сводя с него своих удлинённых каштановых глаз, отозвалась Марина, и, вставая, добавила: — Давай потом покурим. Вместе…

Он посмотрел на неё с пониманием, молча кивнул, и положил незажженную сигарету на край пепельницы.

… Они молча курили в широкой постели. Лёжа в кровати с Мариной, пристроившейся у него на груди, Витька вдруг осознал, что это стихотворение он не вспоминал больше пятнадцати лет. «Странно — почему в голову именно сейчас пришло? И название у него ещё всегда мне нравилось… строгое такое… «Неверная жена»… точно! Не совсем к месту немного, хотя…»

Виктор затянулся сигаретой, и снова припомнил свой бесконечный восторг освобождения, накрывший его с головой, когда он судорожно ворвался в Маринку частицами своей плоти. Всё его тело снова покрылось сладкими мурашками.

Марина загасила сигарету и приподнялась на локте к витькиному лицу. Она стала указательным пальцем медленно обводить его контуры, что-то нашёптывая. Потом улыбнулась, и с удовольствием потянувшись всем своим гибким и гладким, как у молодой пантеры, телом, сказала:

— А ты, Витенька, всё — таки очень загадочный молодой человек. Ты всегда приезжаешь на первое свидание к девушке во всём новом? — она показала на этикетку, белевшую у ворота него джемпера, который Карытин купил в модном бутике вместе с пальто, сумкой и другими нужными предметами по пути к Марине.

Он обиженно засопел:

— Деньги бешенные берут у вас в столицах с бедных приезжих.… Этому все хорошо научились! А вот настоящего сервиса не дождёшься!

Витька потянулся к свитеру и резко оборвал предательский клочок картона. Маринка весело засмеялась и, дурачась, чмокнула его в нос. Потом опять прильнула к лицу. И поглаживая маленький глубокий шрам на носу, она поинтересовалась:

— А ты что, подраться любишь, негодный мальчишка? Вот и здесь… — она провела по подбородку — что-то сломано было… Или я ошибаюсь?

Витька осторожно прижал к себе Маринкину голову:

— Всё-то ты хочешь знать… Ну ладно — открою тебе тайну — последний раз я дрался на пятом курсе университета. А это, — он провёл себя по нос, — просто уже последствия разгульного образа жизни.

Марина устроилась поудобнее у него в объятиях, и заканючила голосом маленькой девочки:

— Расскажи, дядь Вить… про последнюю драчку свою. Ну, пожалуста! Я буду себя хорошо вести…

Виктор приподнялся на подушке чуть повыше, и начал:

— Дело было давно. Ты, конечно, уже родилась, но училась примерно в классе третьем-четвёртом… А я заканчивал факультет физики в Симферополе. И последний год учёбы стоил, пожалуй, всех предыдущих четырёх.

Причина была в том, что из армии вернулись на третий курс все мои лучшие друзья. И зажили мы с ними в пятьсот пятой комнате весёлой безбашенной командой. Ну, сама понимаешь — пиво рекой, преферанс до утра, беседы о трансцендентальном — без этого никак…

Понятное дело, житие наше не обходилось и без странных безумств.

Жили мы на пятом этаже. По соседству с нами проживали ужас какие учёные и примерные девушки. А снаружи между нашими окнами был вбит широкий крюк для совершенно непонятных целей. И высшим шиком среди нашей братии считалось, приняв парочку бутылок креплёного винца на грудь, совершить следующий подвиг: нужно было открыть окно, стать на подоконник со стороны улицы, затем дотянуться до этого крюка, и раскачавшись, перешагнуть, вернее, почти перелететь на соседний подоконник. Потом, постучать в окно к соседкам. И когда не на шутку перепуганные студентки его откроют, элегантно извинившись за вторжение, аккуратно, чтобы не наследить, слезть с подоконника уже с внутренней стороны и с достоинством удалиться. Процедура эта носила изящное название «С той стороны зеркального стекла…» по мотивам песни Гребенщикова. Тебе интересно?

— Очень-очень-очень… Дальше, дядь Вить…

Карытин, незаметно для себя увлекаясь, продолжал:

— Вот так и проживали мы последний мой год учёбы с моими прикольными корешами — Димкой Розовым и Женькой Гришиным. Сами-то они из Севастополя были. А тут случилось так, что к ним на курс перевели из Московского университета одного чудика — Вадика Репинова. Который тоже в Севастополе проживал, и был хорошо известен моим друзьям. Имел, как говориться, лучшие рекомендации собаководов. Был он примерно моего роста, с живыми умными карими глазами, и совершенно детским обидчивым лицом, которое безуспешно пытался спрятать за своей потешной мохнатой бородёнкой. Несмотря на немного необычный вид, Вадик проучился один курс на мехмате в МГУ, и мы с удивлением рассматривали его «отлич.» в зачётке, с росписью преподавателей, знакомых нам только по учебникам, которые они написали и по которым мы теперь учились. Соображал он, действительно, неплохо. Всю дорогу пропадал в компьютерном классе, и всегда сдавал экзамены на «отлично».

В целом это был довольно добрый и симпатичный малый. Но стоило ему выпить — начинался конкретный цирк! Он пускал слюну, весьма похоже изображая сумасшедшего. Он всерьёз предлагал купить вскладчину гроб, чтобы по очереди спать в нём.

«Нужная вещь! Днём в него можно обувь ставить…» — горячо убеждал всю нашу комнату Вадик.

Будучи в подпитии, он регулярно пытался выброситься из окна. Причём это происходило всегда внезапно.

Просто среди обычной пьянки, он ломился, не разбирая дороги, по столам стульям и телам собутыльников по направлению к подоконнику и распахивал настежь окно, пытаясь улететь. Но сильные руки Жеки Гришина всегда останавливали его на полпути. Или же настигали Вадика уже у самой последней черты, за которой, скорее всего, были или морг или реанимационная хирургия. Потом эти же крепкие руки задавали ему в назидание небольшую трёпку за причинённое беспокойство. Тогда Репинов обиженно усаживался в сторонке и молча поглаживал свою бородку, уставившись невидящим взглядом в пол.

Один раз, после его очередной попытки полетать, очень домашняя и интеллигентная девочка, в комнате которой всё это происходило, просто обмочилась со страху. Без преувеличения. Так, над тетрадкой с домашним заданием по теоретической механике, и описалась.

За все эти подвиги и за быстрорастущую бороду, Вадик был переименован нами в «Деда имени семибеда». А когда уж его художества стали переходить даже наши, не вполне обычные, понятия о приличиях, Димка Розов как-то ловко прочитал его фамилию наоборот, и получилось «Вонипер» или «Вонипёр». Эта кличка как нельзя лучше соответствовала его образу и наклонностям.

Но одна наша пьянка мне особенно памятна… Ты не спишь?

Неа…просто представляю себе всё, что ты рассказываешь.… У тебя смешно получается — продолжай!

— Ну вот. Как-то раз мы уже прилично подпили, а точнее сказать, нажрались так, что слабо понимали происходящее вокруг. Понятное дело по ходу пьесы вышли всей комнатой покурить в коридор. Мы, конечно, табачили как озверевшие и в комнате. Но когда концентрация папиросного дыма приближалась к атмосфере, которая была несовместима с органической жизнью, мы всё- таки выходили из пятьсот пятой чтобы хоть слегонца проветрить спальное помещение.

Так вот, вышли мы.… В конце плохо освещённого длинного коридора виднелся чей-то странный невысокий силуэт. Когда мы подошли поближе, оказалось, что это строители днём приволокли агрегат для сварки, чтобы наутро варить какие-то трубы в туалете. И оставили этот бочонок для карбида, не знаю, как он точно называется, с манометром на боку, совершенно без присмотра. А рядом с этим котлом эти наивные люди умудрились положить штук двадцать новых лампочек дневного света. Видимо, завтра собирались обновить освещение.

Но они не учли фантазию Вонипёра. Важно раскурив папироску, он долго с ненавистью смотрел на коренастого железного карлика, стоящего возле самого окна пятого этажа. Потом внезапно завопил: