Крымский Джокер

Ещё бы! Кто с таким изяществом может прятаться в женском туалете от вахтёрши, если не Саша Длинный? А кто может внезапно сорвать со стены огнетушитель и полностью опустошить его на визжащую пьяную толпу? Правильно — только стрёмный Борода. И уж, конечно, никто не мог так орать Высоцкого с надувшимися жилами на горле и истеричными слезами, как гитарист Толстый.

Так за короткий период времени наша слава стала приносить нам свои горькие плоды. А именно: уж если кто и наблевал в коридоре — так это отморозки из двести тридцать восьмой комнаты. Неважно, что в это время мы честно дули план в подвале, а потом там же и заснули. И если поражённые уборщицы находили остатки сожжённых денег, они конечно не знали, что это следствие наших долгих ночных бесед на тему творчества Анатоля Франца и бренности злата. А кто, бля, разбил в щепки комнату соседей и потом уехал в Ялту на рогатом троллейбусе? Чтобы там под сенью кипарисов ужраться до поросячьего визга? Да — признаю… Я и Саша.

Там же, в Ялте, я прочитал свою первую настоящую книгу.

Герман Гессе «Степной волк». За одну ночь. Это было серьёзно.

В школе я отличался неуемной тягой к чтению, и за время учёбы прочитал всех классиков русской литературы. Неплохо знал мифы Древней Греции. Ну, одним словом, всё, что было доступно мне в качестве небольшой стандартной домашней библиотеки.

Но Гессе…Это было ни на что не похоже. Для меня, шестнадцатилетнего неврастеника в расцвете полового созревания, эта книга явилась настоящим откровением. Там както круто сочетался романтизм с метафизикой самоуничтожения. Как раз то, что мне было тогда нужно. В точку!

Не скажу, что это прибавило мне оптимизма в жестоких испытаниях молодого организма на прочность различными химическими ингредиентами. Но глаза мои немного приоткрылись. Оказывается, есть писатели и книги, которые явно помогают приподнять занавес внутреннего мира. Позже, я у того же Гессе узнал, что эта граница называется «майя». Это меня наполняло новыми веяниями и надеждами. И, конечно же, прибавило шарму в общении с женщинами.

«Ибо… Ибо… Ну, если… Понимаешь, — всё не так просто… Нет-нет…Что ты… Загляни глубже. Через мириады звёзд вглубь себя… Там я, и множество других весёлых и грустных картинок. Смотри же… Ну…Это просто и сложно… Да нет, — жизнь моя как и твоя…Полна…Пуста… Рядом… Вместе… Давай….Ну… Пожалуйста… Ну… Вот… так…хорошо…Йе!»

Примерно так.

А однажды произошло событие, которое рассекло мою первокурсную жизнь надвое. До и после.

Саша Длинный вообще был нашим, так сказать, домашним доктором. Это он добывал чудные пилюли, которые надо было запивать пивом, чтоб шарахнуло по мозгам не по-детски Или не запивать ничем вообще, а просто подолгу держать их под языком. Это он приносил, похожую на зелёный чай, странную травку для совместных воскурений и медитаций. Это добрый Шурик доставал различную дрянь и заставлял варить из неё сомнительное варево, которое лично мне кроме бешеной изжоги ничего не приносило. И всё это оттого, что наш очкастый волшебник жил в Ялте, которая была всекрымским центром метафизики и ебанутости, приправленной наркоманией, во времена застоя и перестройки.

Но на этот раз он превзошёл себя.

Пятновыводитель.

Однозначно!

Какой ужас!

Но какое волшебное название было у этой жидкости — «Сополз»! Маде ин Прибалтика.

Именно название хотелось вдыхать в себя до бесконечности. Но то, что было внутри небольшого пузырька в форме конуса — позвольте! Минуточку! Может это вредно? Да хер с ним — как дышать-то?..

Оказалось, механизм употребления чудодейственной жидкости таков. Бутылочка с пятновыводителем ставится посредине комнаты. Господа желающие подходят по мере надобности с носовыми платочками или чистыми тряпочками, смачивают их, и укладываются на кровать (чтоб не грохнуться на пол, когда прицепит). Вдыхают глубоко и важно. Ну а там — как попрёт. И попёрло, надо заметить, круто…

Сначала я боялся отдаться этому чувству отъезда. То есть, после третьего глубокого вдоха моё тело загудело, как-будто на него накинув мелкую сетку от кровати, подвели небольшое напряжение. А после следующей задержки дыхания, моя телесная оболочка вообще собралось свалить от хозяина — медленно и аккуратно въехала в стенку. И тут началась такая тусовка, от которой мне до сих пор не по себе. Моё «Я» было представлено в какой-то геометрической форме. И самое интересное — стойкое ощущение, что я не первый раз в этом тёмном замкнутом пространстве. Скажу больше — кроме меня-мудака здесь было ещё несколько похожих, но других сущностей. И они тоже в форме каких-то геометрических тел, но все разные. Но самое неприятное, что только въехав в это странное место, я понял, что меня здесь давно ждут. Более того — что без меня народ, собравшийся здесь, не может разойтись. То есть сквозануть как можно быстрее из этой стрёмной ловушки.

Только лишь я подвалил — началось радостное движение — и все заспешили на съёб. Я тоже заспешил, потому что хоть и прикольно без привычного толстого тела быть какой-то геометрической хуетой, но страшновато с непривычки. Но как я не спешил — все мгновенно вырвались на свободу, а я не успел. И я остался там один! Это вселило НАСТОЯЩИЙ УЖАС!

Не знаю, сколько это длилось по времени, помню, что третий раз мочить свою тряпочку я не стал — хватило ощущений под завязку. Я лежал тихо и молча, и думал над случившимся. Бородатый с Сашей ещё делали подходы к бутылочке. Но я был в полной прострации от «увиденного». Или почувствованного? Или пережитого? Хотя, какая разница. Не было ничего, кроме удивления и горечи, что меня так жестоко обманули в той тёмной комнате.

— Ну что, Толстый? Теперь ты догнал, что бухлом можно ноги мыть? — тихо спросил Шурик минут через …дцать.

— Н-да… — лишь смог я промычать, — н-да…нехило…

А Бородатый опять был в восторге. Рассказывал про какую-то карусель. Про то как он, говоря любое слово, приводил её в движение. Но я подозревал, что он пережил примерно то же самое, что и я. Только воспринимает и рассказывает по-другому.

— А всех одинаково впирает? — спросил я у мудрого Длинного, подозревая, что его сущность тоже присутствовала на наркотическом рандеву.

— Да нет… Одним кажется, что за ними львы гоняются, — улыбнулся «доктор» Саша, другие в коммандос играют, палят во всё, что движется…

Но, честно говоря, я ему не поверил. Не поверил — и всё тут.

Уж больно хитрозадо он улыбался.

Но бутылочку мы честно выдышали до конца — и вечер за окном изменился.

Всё было и так и не так одновременно. Память ещё держала звуки и образы странной игры сознания. Коридор общаги сразу бросился в глаза своей геометрической замкнутостью. Мы молча курили и смотрели новыми глазами вокруг. Вернувшись, я заметил, что и комната имеет строгие черты параллелепипеда. Как гроб…

— Наверно, это дико вредно для лёгких, — как в лужу пёрнул я.

— Да уж, — не полезно это точно, — задумчиво сказал Длинный и прилёг на кровать.

— А мне понравилось! Ахуенно! — Бородатый, как всегда, напоминал большую игривую и небритую собаку. Ему всегда всё нравилось. Даже когда Витёк Молибог приплёлся из библиотеки и принюхавшись строго спросил:

— А что вы красили здесь, а?

Борода среагировал мгновенно:

— Пятна выводили… С души….

И туту меня в голове всплыла концовка «Степного Волка». Но, не сказав ничего вслух, я долго перед сном вспоминал и думал. Думал и удивлялся. Особенно тому образу, который возник, когда Саша поведал про свои ассоциации пятновыводителя «Сополза». Как в детском фильме, когда оживали шахматы. Очень похоже. Очень…

После этого случая течь в моей крыше стала расширяться. Я всё вокруг примерял к «подпространству Сополза». Доставал Бородатого и Длинного вопросами, на которые они потом уже просто не реагировали. Короче, вёл себя крайне неприлично и возбуждённо. И, действительно, бухло уже не приносило того психологического удовлетворения как раньше. Но опять же появилась возможность ещё более мрачно и эффективно загружать мимолётных весёлых подруг по постели, которые всегда тянулись к трансцендентальному. Конечно, про пятновыводитель — ни слова! За это из универа бы попёрли на раз-два-три. Но про иные миры и измерения тёр я неслабо. Потому что почти не врал. Именно в тот период я заметил, что не могу врать на ровном месте. Даже ставил опыты. Я могу лишь приукрашать виденное и слышанное. Но ума не приложу, как люди заливают на все сто.