Расколотый берег

Обычное патрулирование? Это в Даунте-то, как раз в тот вечер, когда нашли Донни Култера? Что же это за начальник полицейского участка, который не предупредил их, чтобы держались подальше от этого района?

«Запугали бедного мальчишку, довели его до самоубийства – теперь и доказывать ничего не надо, он все за вас доказал. И вообще все умерли – все подозреваемые. Ведь вы их убили, вы и ваши головорезы!»

Мать и Гарри были в кухне – ели из больших кривобоких фиолетовых мисок мюсли с фруктами.

– Позавтракал уже? – спросила мать.

– Не успел.

– Похоже, тут не много наскребешь, – сказала Сибил, поднялась, высыпала в миску оставшиеся мюсли из стеклянной банки и залила их остатками компота из фруктовой смеси.

Кэшин сел за стол. Она поставила перед ним миску, пододвинула кувшин с молоком. Он плеснул молока и принялся есть. Удивительно, но оказалось вкусно.

– Майкл звонил, – заговорила мать. – Веселый такой.

– Веселый, веселый, – закивал Гарри – в этом браке он исполнял роль эха.

– Вот и хорошо, – откликнулся Кэшин.

– Несчастный случай, представляешь? – продолжила Сибил. – Да еще и работа такая ответственная. Ну чего хорошего?

Кэшин внимательно смотрел в свою миску. В ней плавали какие-то черные крупинки. Семена, что ли?

– Выпишется и приедет, отдохнет тут у нас, – сказала мать.

– Отдохнет, отдохнет, – эхом откликнулся Гарри.

– Хоть немного вместе побудете, он всегда так тепло к тебе относится, благодарно.

– Просто обожаю, когда меня ценят, – отозвался Кэшин. – В моей жизни это редко бывает.

Гарри засмеялся было, но, наткнувшись на взгляд Сибил, умолк и опустил глаза в миску.

– Может, даже переоценивают, – отрезала Сибил. – Вся любовь и забота досталась тебе.

Кэшин вспомнил о пьяной Сибил в «универсале», о ночах, когда он ждал, что она вот-вот вернется. Он съел ломтик персика и еще чего-то розоватого. По вкусу оказалось одно и то же.

– Позорный этот случай в Даунте вчера вечером, – произнесла Сибил. – Как в Израиле становится – полиция провоцирует бедных на насилие. Толкает на де-виантное поведение.

– Какое-какое?

– Девиантное. И ты, между прочим, тоже. Оправдываешь собственное существование.

– Кто, я?

– Машина контроля! А ты ее винтик!

– Ты это в университете почерпнула?

– Нет, сама всегда знала. Университет дает только интеллектуальную базу.

– Может, и мне воспользоваться интеллектуальной базой? Это что был за курс?

– Доедай, не хочу эти мюсли выкидывать. Они экологически чистые, без химии, на нашем рынке купила.

– На нашем рынке, – повторил Гарри и улыбнулся улыбкой маменькиного сынка.

Сибил пошла проводить Кэшина до машины. Собаки залаяли как бешеные.

– Что, не нравлюсь? – заметила она.

– Не в тебе дело. Лают и лают.

Сибил поцеловала его в щеку.

– Не забывай про Майкла, дорогой, – попросила она. – Обещай, что позвонишь ему.

– Почему ты мне никогда не рассказывала, что отец покончил с собой?

Она отступила и как-то вся сжалась.

– Нет – нет! Он упал. Поскользнулся и разбился насмерть.

– Где?

У нее на глазах блеснули слезы.

– На рыбалке, – выговорила она.

– Где?

– Где?

– Да, где?

– На «Чайнике».

Кэшин ничего не ответил, молча сел в машину и уехал, даже не помахав рукой на прощание.

Уже после полудня, по дороге обратно в Кромарти, скопировав наконец фотографии дома Томми Кэшина, Кэшин-младший сообразил, что находится возле поворота к усадьбе Бургойна.

Он сбросил скорость, повернул, поднялся на холм. Ничего такого особенного на уме у него не было. Он мог бы повернуть на вершине холма налево, вовсе обогнуть холм, проехать через Кенмар, заглянуть к Берну.

Он повернул направо и, следуя извивам дороги, въехал в ворота усадьбы «Высоты».

Он и сам не знал, зачем это ему, – разве что закончить дело там, где оно началось. Он остановился, вышел из машины и обогнул дом по часовой стрелке. С южной стороны участок прочесали с полдюжины полицейских, медленно, тщательно разглядывая землю, подбирая прутики и опавшие листья.

Сегодня листьев оказалось совсем немного. Порядок поддерживался безукоризненный: местная футбольная легенда вместе с сыном трудились вовсю, подстригали ветки, косили траву, выравнивали гравий. Он пошел на кухню по дорожке под сенью густой живой арки из сплетенных ветвей, сейчас безлистной, но устроенной так, чтобы не пропускать лишнего света.

Одноэтажная пристройка из красного кирпича слева, вымощенный розовым камнем дворик, кое-где, в выбоинах, лужицы воды.

Кэшин пошел между строениями, взглянул сквозь литые ворота на хозяйственный двор, где между деревянными стойками белело столько натянутых веревок, словно в усадьбе расквартировали целую армию. Он прошел еще метров пятьдесят в ту сторону, где над скошенной травой высился деревянный частокол деревенского вида. Дальше виднелся просторный выгон, окаймленный высокими соснами, за которыми начиналась дорога.

Он вернулся и обогнул дом с юго-запада. Тут ничего не было, и только лимонные деревья в больших терракотовых горшках обрамляли пустой прямоугольник земли. Листья на них успели пожелтеть, и от этого вид у деревьев был совсем унылый.

Там у них, в старом доме, этих лимонных деревьев росло всего четыре. Зачем-то надо было обязательно писать на них, поливая каждый ствол по кругу. Они с отцом частенько это проделывали после чая. Обходили деревья, Мик Кэшин не обижал ни одно, может, только последнему доставалось чуть меньше. Возможности Джо были гораздо скромнее, но он не отходил от отца, так и стоял, направляя в землю свое маленькое пустое орудие.

– Представляешь, есть такие места, где больше ничем не поливают, – говорил ему отец. – Засушливые страны. Моча, считай, удобрение, тело всю дрянь в себя впитывает. И мозги так же – всякую гадость запоминают.

С другой стороны двора находился длинный двухэтажный дом из кирпича. По первому этажу шли окна и двери, на втором этаже окна имели подъемные рамы. Кэшин пересек двор и толкнул широкую двустворчатую дверь в самой середине. Она открылась прямо в коридор, пробитый по всей ширине здания.

Дверь направо оказалась слегка приоткрытой. Он зашел.

Дверь вела в большую комнату, в которую лился свет из двух окон, проделанных на противоположных стенах. Это была гончарная мастерская со всеми принадлежностями: два больших круга, еще один, поменьше, табуретки, выставленные в ряд стальные подносы, у задней стены – мешки, на полках мешочки и жестянки всех возможных размеров и фасонов, инструмент непонятного назначения. Готовой продукции – горшков – видно не было. Но комната сияла чистотой и порядком, как будто ее каждый день прибирали после учеников.

Кэшин вышел в коридор и открыл дверь с левой стороны. За нею царила кромешная тьма. Он нащупал рукой несколько выключателей, щелкнул всеми подряд.

На потолке зажглись три ряда точечных ламп. Здесь была галерея – без окон, с тускло-серым каменным полом и неяркими голыми стенами.

Вдоль всей комнаты тянулся длинный черный стол. На нем на одинаковом расстоянии друг от друга стояли девять больших ваз. Вазы были не меньше полуметра высотой, похожие на яйца со срезанными верхушками и узкими горлышками. Кэшин подумал, что для ваз это самая подходящая форма и если бы они могли говорить, то умоляли бы гончаров сделать их именно такими.

Он подошел ближе и осмотрел их со всех сторон. Стало заметно, что по форме, размеру, округлости и сужению они все-таки немного различаются между собой. А цвета! Вазы испещряли полоски, точки, линии, пятна – черные, казалось, поглощали свет, красные, словно пятна свежей крови, проступали через невидимые трещины, печальные, но приятные глазу синие и коричневые, серые и зеленые, напоминали снимок Земли из космоса.

Кэшин провел по вазе рукой. Поверхность была неровной – то шершавой, то гладкой, казалось, что после нежной женской щеки вдруг касаешься небритой мужской. А еще она была ледяная, прямо-таки застывшая от адского огня и уже не помнившая, что такое тепло.