Расколотый берег

– Адвокат сказала, полицейские начали его доставать, приехали ночью, светили в окна, всех перебудили. Ты почему мне про Хопгуда не рассказал?

– Да думал, ты знаешь историю этого чертова Кромарти. Кстати, Донни, может, еще объявится.

– А может, и нет, – ответил Кэшин. – И ведь у нас против него ничего нет. Совсем ничего.

Виллани пожал плечами:

– Ладно, посмотрим. Проехали. Что думаешь насчет брата?

Кэшин и сам продолжал размышлять об этом.

– Неудавшаяся попытка самоубийства. Больше ничего об этом не знаю.

– Уэйн жив, неудачная попытка самоубийства. Нужно постараться еще. Брюс мертв. Да здравствует Брюс. Твой брат – гордость семейства, так?

– Да нет, – ответил Кэшин. – Просто умный, образованный. Ну, при деньгах…

Виллани снова налил.

– Да, вот оно, счастье! Не женат?

– Нет.

– Есть кто?

– Без понятия. Мы последний раз виделись, когда я был в больнице. Он даже не присел, все время по мобильнику названивал. Что с него взять – мы друг друга почти не знаем. Выполнил свой долг, вот и все.

– Прямо как у нас с Лори. Слушай, если ему нужен психиатр, так у меня есть один. К нему Бертран ходил, когда этот чертов хорват его пырнул. Не тот, к которому полицейские ходят, другой.

– Это хорвату психиатр был нужен. А Бертрану – хороший ремонт.

Так они и сидели, болтали о том о сем, курили; Виллани сходил в магазин, купил еще бутылку, открыл, налил.

– О работе думаешь? Времени у тебя теперь хватает. Думай сколько влезет.

– Да что я еще умею? – Кэшин начал ощущать последствия длинной дороги, визитов в госпиталь, выпитого вина.

– Все, что хочешь. У тебя голова на плечах.

– Я об этом не думал. Вернее, особенно не задумывался, не знал, чем бы заняться, слонялся без дела, занимался серфингом, а потом все как-то само собой получилось. Придурков много, но… Не знаю… Я не воспринимаю это как работу. – Кэшин глотнул из стакана. – Что это мы расфилософствовались?

Виллани почесал в затылке.

– Да я и сам не понимал, что в этом такого, пока не попал в убойный отдел. Ограбление – это было как-то не по-настоящему, вроде игры в полицейских и воров. А вот убийство – другое дело. Я у Синго этому научился. Отмщение за тех, кого лишили жизни. Он тебе это говорил?

Кэшин кивнул.

– Синго умел подбирать себе людей. Прямо нутром чуял. Помнишь этого растяпу Биркертса? А Синго взял его – и смотри, парень теперь звезда. А я беру таких, как Дав. Университет закончил, гонору хоть отбавляй. Черным быть не хочет, но и белым не желает.

– Он не пропадет, – заметил Кэшин. – Башковитый.

– Теперь вот добиваюсь справедливости для идиотов-наркуш, которых подстрелили прежде, чем они успели подстрелить других таких же козлов. А мне еще читают лекции о политике, учат, как правильно одеваться, как правильно обделывать дела. Теперь я понимаю, почему Синго хватил удар.

Они почти прикончили и вторую бутылку, когда Виллани сказал:

– Ты, наверное, порядком вымотался сегодня. Заведи будильник, если надо. Я, пожалуй, пойду спать.

В спальне Кэшин открыл окно, лег на узкую кровать, накрылся пледом. Накурили они изрядно. Вспомнилось, как семнадцатилетними они с Берном жили в одной комнате и по ночам, лежа в кроватях, курили, передавая сигарету друг другу.

Кэшин открыл глаза, когда будильник показывал восемь семнадцать утра. Он поднялся, почувствовал, как чуть кружится голова. Все тело ломило, как будто накануне его безжалостно отлупили.

Под дверью лежал конверт.

Кэшин остановился позавтракать в забегаловке на Сидней-роуд – то ли турецкой, то ли греческой. Заказанную яичницу подал широкоплечий квадратный мужчина с глазами цвета молочной пахты.

– Я вас помню, – сказал он. – Вы приезжали, когда тут по соседству застрелили Алекса Кацуридиса. С вами тогда был еще один, пониже ростом.

– Так это когда было, – ответил Кэшин.

– Вы никого не нашли?

– Нет. Может, еще найдем.

Здоровяк саркастически хмыкнул:

– Еще… Никого не нашли. Правильно по радио говорят – нет от вас никакого толку.

Кэшин почувствовал, как кровь приливает к его лицу, даже глазам стало жарко.

– Я, между прочим, ем, – не сразу сказал он. – Хочешь с полицейским поговорить – иди в участок. Перец где?

Майкла выписали из реанимации и перевели в отдельную палату этажом выше. Он уже очнулся и лежал бледный, с черной щетиной.

Кэшин подошел к кровати, осторожно тронул брата за плечо.

– Ну и напугал ты нас, – сказал он.

– Простите, – хриплым, без выражения голосом ответил Майкл.

– Как себя чувствуешь?

Майкл рассеянно посмотрел на него и ответил:

– Жутко. Жалко, что на такое ничтожество, как я, врачи тратят время. Тут настоящих больных хватает.

Кэшин не знал, что и сказать.

– Серьезное ты принял решение, – наконец продолжил он.

– Не так чтобы решение… Скорее стечение обстоятельств. Я нажрался как свинья.

– Так ты этого не хотел?

– Да нет, хотел. – Он закрыл глаза. – Дела у меня хреновые.

Время шло. Казалось, Майкл заснул. Кэшин внимательно смотрел на брата – впервые в жизни. Ведь когда пристально смотришь на человека, видишь только глаза. Звери не разглядывают носы, бороды или шерсть друг друга. Они смотрят на то, что может служить источником информации, – на глаза или пасть.

Не открывая глаз, Майкл снова заговорил:

– Меня уволили три недели назад. Я занимался поглощением большой компании, кто-то слил информацию, ну все и пошло к чертям собачьим. Свалили на меня.

– Почему это?

Брат опять закрыл глаза.

– Меня сфотографировали кое с кем из той компании.

– Ну и что?

– Да ничего. Так, целовались на ступеньках перед моим домом.

– Ну и…

Майкл открыл свои черные глаза, поморгал длинными ресницами, повернулся так, чтобы видеть Кэшина.

– Это был он, – сказал брат.

Кэшина вдруг страшно потянуло закурить. То, что брат – голубой, никак не укладывалось в голове. Когда-то давно Майкл был обручен с молодой женщиной, врачом. Сиб показывала ему фотографии с той вечеринки – тонкая курносая блондинка держит в руке с короткими ногтями бокал шампанского.

– Целовались, и все?

– Задержались допоздна на собрании – до одиннадцати, потом встретились на парковке, зашли ко мне выпить.

– Секс был?

– Был.

– Ты ему что-нибудь рассказывал?

– Нет.

– Ну ладно, – ответил Кэшин. – Бывает и хуже.

Брат снова закрыл глаза; между бровями у него залегли глубокие морщины.

– Он покончил с собой, – продолжил Майкл. – Через день после того, как от него ушла жена и забрала с собой троих детей. Отец у него – судья, учился в юридической школе вместе с президентом моей фирмы.

Кэшин тоже зажмурился, запрокинул голову и стал прислушиваться: тихо гудела электроника, сновали туда-сюда машины, где-то далеко тарахтел вертолет. Он сидел так очень долго, а когда открыл глаза, то увидел, что Майкл смотрит на него.

– Ты как? – спросил брат.

– Нормально, – ответил Кэшин. – Дело-то серьезное.

– Да. Мне сказали, ты приезжал ночью. Спасибо, Джо.

– Не за что.

– Плохой из меня брат.

– Ну, из меня тоже. Может, хочешь с кем-нибудь поговорить? Психиатр нужен?

– Нет. Я у них уже был. Знаешь, сколько денег оставил? Я помог им купить дома в Байрон-Бей, но они-то мне так и не помогли. У меня хроническая депрессия. Ясно и просто. Это не лечится. Что-то там с мозгами, наверное наследственность.

Кэшин почуял недоброе.

– Может, лекарства? – спросил он. – Говорят, от этого дела есть всякие лекарства.

– Толку-то… Когда сидишь на антидепрессантах, не сумеешь работать по шестнадцать часов в сутки, не перелопатишь гору бумаг, не залезешь во все дыры, не сможешь давать необходимые ответы. У меня депрессия совсем другая, не то что вдруг пыльным мешком по голове. Она всегда со мной, внутри. Я работаю, только таким способом можно от нее спастись – не расслабляться, ни единой свободной минуты. Но отрады-то никакой нет! С тем же успехом можно… ну, я не знаю… мыть посуду.