Расколотый берег

Майкл тихо заплакал, и слезы хрустальными ручейками побежали по его впалым щекам.

Кэшин положил руку на руку брата, но тот даже не пошевелился. Он не знал, что делать, – утешать мужчин ему прежде как-то не приходилось.

– Мне все сразу рассказали: и о фотке, и о смерти Кима, – снова заговорил Майкл. – Я поехал в аэропорт, сел в самолет, пил, спал, снова пил, а потом, когда стало совсем уже хреново, закинулся таблетками. – Слабо улыбнувшись, он попробовал пошутить: – По-моему, я за всю жизнь столько тебе не рассказывал.

В дверях показалась медсестра.

– Пьете? – строго спросила она. – Это очень важно, не забывайте.

– Пью, пью, – откликнулся Майкл. – Как там джин-тоник, не рановато?

В ответ сестра лишь покачала головой. Кэшин заметил, что вид Майкла ей нравится. Она вышла.

– Кто вас сфотографировал? – спросил он.

Брат пожал плечами:

– Понятия не имею. Фоток много получилось – пять или шесть. Наверное, кто-то стоял на другой стороне улицы.

– За тобой или за ним следили. Как думаешь – кто?

Брат опять пожал плечами.

– Когда слили информацию? До того или после?

Майкл пригладил волосы.

– Ты ведь полицейский, я и забыл. После, через день или два. Об этом узнали на собрании, на следующее утро. Собственно, сейчас это уже не важно. Кима нет, моя карьера пошла к черту, двадцать лет работы и все впустую…

– Опасная у тебя работенка.

Майкл вспомнил, как он сам когда-то это говорил, и печально улыбнулся.

– Поехал бы ты к Сиб, пожил у нее, – предложил Кэшин. – Поможешь ее мужу травить розочки.

– Да ладно… Поживу у одной подруги, комнат там хватит. Таблетки попринимаю, пить перестану. Гимнастикой заниматься начну. Выкарабкаюсь.

Братья помолчали.

– Выкарабкаюсь, Джо. Правда, – повторил Майкл.

– Чем тебе помочь? – спросил Кэшин.

– Ничем. – Майкл опустил левую руку. Кэшин осторожно взял ее в свою. – Не знаешь, что такое депрессия, да? – спросил Майкл.

– Нет, – соврал Кэшин.

– Отлично, просто отлично. Значит, у тебя нет нашей проклятой наследственности.

– Ты о чем это?

– Ну, у отца это было, теперь у меня. Может, у всех в нашем роду. У Томми Кэшина – точно. Мать говорила, ты его дом начал ремонтировать. Все мы одинаковые, только он – самый отъявленный. Как будто дом хотел с собой на тот свет забрать.

– А что с отцом?

Майкл убрал руку брата.

– Мать разве тебе не говорила?

– Да о чем?

– Она говорила, расскажет, когда вырастешь.

– О чем?

– Об отце.

– Что об отце?

– Что он покончил с собой.

– А, это… Ну да, знаю.

– Тогда ладно. Слушай, Джо, скажи матери, что у меня все нормально, что это все дурацкая случайность, не рассчитал дозу… Скажешь?

– Само собой.

– Передай ей привет, скажи, завтра позвоню. Сегодня духу не хватит.

Кэшин попрощался, поцеловал брата в соленый лоб, спустился в лифте вместе с какой-то семьей – четырьмя хмурыми братьями и сестрами. На первом этаже он нашел туалет. Закрылся в кабинке и сел, зажав ладони между колен. Время от времени в унитазах журчала вода.

Он вспоминал себя мальчишкой, в «голдене», как он сидел рядом с матерью и ехал непонятно зачем, непонятно куда.

Отец… А ему никто не говорил. Все знали, и никто не говорил…

Частная больница – облицованное кирпичом здание – казалась островком в море асфальта и бетона без единой травинки. В палату Кэшина провела медсестра, одетая в темно-синюю юбку и белую блузку в горошек. Синго, облаченный в клетчатый халат, сидел в инвалидном кресле напротив входной двери. За окном тянулись бетонная полоса дороги и высокий металлический забор цвета запекшейся крови.

– К вам пришли, Дейв, – сказала сестра. – Гость.

Синго не ответил.

– Я ухожу, – произнесла сестра.

Кэшин пододвинул стул к креслу, сел так, чтобы видеть Синго в профиль, пододвинулся еще ближе.

– Здравствуйте, шеф, – сказал он. – Это Джо.

Синго повернул голову. Кэшину показалось, что с прошлого раза он сильно сдал и парализованная половина лица выглядит моложе, чем здоровая.

Раздался непонятный звук. Это Синго произнес что-то вроде имени Кэшина.

– Вы лучше выглядите, шеф, – бодро продолжил Кэшин. – Идете на поправку, да. Виллани очень просит вас вернуться. Он и сам вам скажет, скоро должен заехать. Работы не продохнуть, да. Он сам все расскажет.

Губы Синго шевельнулись, он как бы плюнул, в глазах что-то промелькнуло, и Кэшину показалось, что шеф удивился. Он поднял левую, действующую руку, протянул пальцы, словно хотел, чтобы ее подержали.

Не пожали, а именно подержали.

Но Синго невозможно было держать за руку. Невозможно представить, чтобы он этого хотел. Что-то в организме разладилось, но Синго оставался прежним кремнем, хотя и в оболочке слабых мускулов и непослушных связок.

Уже второй раз за последние два часа Кэшин не знал, как поступить.

Может быть, перед ним уже не кремень? Может быть, он видит то, что видит, – беспомощную и, мало того, безнадежную старую развалину?

Кэшин подумал об отце, вытянул вперед правую руку и дотронулся до левой руки Синго.

Тот оттолкнул его.

Держать не надо. Он неправильно понял.

– Простите, шеф, – сказал Кэшин. – Может, воды? Воды хотите? Или еще чего-нибудь?

Синго несколько раз моргнул левым глазом, явно желая что-то сказать. С его губ сорвался еще один невразумительный звук.

– Телевизор смотрите, шеф? – продолжил Кэшин, заметив на стене телевизор, правда без дистанционного управления. Те, кто присматривал за больными, решали, что он смотрит и как долго.

Синго слабо дернул головой, как будто кивнул.

– У Виллани полно дел, понимаете? – повторил Кэшин.

Синго опять поднял руку и вытянул пальцы.

«Вот черт, – подумал Кэшин, – на что это он показывает?»

На тумбочке возле кровати лежали стопка бумаги и толстый карандаш. Кэшин взял их, положил бумагу на откидной столик кресла Синго, вложил карандаш ему в левую руку. Синго осторожно взял его и неловко зажал в неуклюжих пальцах.

– Что же она не сказала мне, что вы можете писать? А, шеф?

Синго хотел что-то написать, сосредоточился, но рука не слушалась. Бумага ерзала по столику, вены на лбу вздулись от напряжения.

Кэшин подошел и поправил бумагу. Синго все силился написать букву, то ли «С», то ли «Р», но получались только крючки и палочки. Наконец его силы иссякли, рука упала, глаза закрылись.

Кэшин сидел и ждал.

Синго заснул.

Кэшин встал, дошел до двери, обернулся и негромко сказал:

– Возвращайтесь, шеф. Мы с вами – мы вытянем вас отсюда.

Он видел, как Синго отражается в стеклянной двери, и ему показалось, что шеф смотрит прямо на него. Он вернулся обратно к креслу. Нет, показалось… Синго так и сидел с закрытыми глазами. Кэшин вытянул бумагу из-под его большой волосатой руки и порвал лист в мелкие клочки.

– Пока, шеф, – сказал он, взял его руку в свою и добавил: – Я люблю вас.

Он посидел в машине, не сразу завел мотор, все думал, что же хотел написать Синго. Потом включил музыку, отбросил все размышления и поехал. Уже рядом с домом, когда ноги совсем онемели от боли, у него зазвонил мобильник.

– Нашли тут кое-кого, – сказал Хопгуд. – Не хочешь подъехать?

Кэшин прошел в сумерках по пирсу, встал позади полудюжины зевак, в лицо ему бил порывистый соленый западный ветер. Он смотрел на небольшой катерок, громко ревевший двумя своими двигателями у волнореза. У штурвала стоял крепкий человек в желтом жилете, за ним еще двое, в водолазных костюмах.

Хопгуд, одетый в черную кожаную куртку, обернулся к нему и протиснулся сквозь толпу.

– Один парень с самолета заметил тело возле «Чайника», – начал рассказывать он. – В «Проломе».

На миг Кэшина затошнило, и ему показалось, что его сейчас вывернет прямо на Хопгуда.

– Ну и видок у тебя, – заметил Хопгуд. – Ты совсем зеленый.