Расколотый берег

Кэшин оценил рагу с рисом. Он ел, смотрел то на огонь, то в экран телевизора. Дейв сидел за столом, листал газету. По телевизору шли новости. Сюжет о Марше в Порт-Монро был шестым по счету:

«Лидер Объединенной партии Австралии Бобби Уолш сегодня в приморском городе Порт-Монро выступил с речью на митинге против предлагаемой застройки курортной зоны».

Сообщение шло на фоне любимой телевизионщиками картинки: дети и взрослые держались за руки, пели, тут же завязалась небольшая потасовка…

– Повезло этому чудаку, что его не обвинили в оскорблении действием, – заметил Кэшин, не глядя на Ребба.

– Самооборона, только и всего, – ответил Ребб. – Он его не особенно-то и задел.

– Все вы, бродяги, знаете, как себя вести.

– Обыкновенная пьянь, – сказал Ребб. – Делов-то!

Они просмотрели фрагменты речи Бобби Уолша. На крупных планах было видно, что промок он основательно, по его лицу бежали крупные капли. Показали, как его поцеловала старая леди, как он тепло улыбнулся ей в ответ, как почтительно взял ее за локоть.

Затем Уолш дал короткое интервью. Потом камера вслед за ним и Хелен Каслман показала Кэшина, Кендалл и Векслера.

Кэшин вздрогнул. Если бы он заметил, что его снимают, непременно бы отвернулся. Женщина с насмерть залакированными волосами комментировала: «Бобби Уолш воспользовался моментом и побеседовал с детективом Кэшином. Это один из полицейских, которые присутствовали в четверг на месте гибели племянника Уолша, Кори Паскоу, а также другого юноши, Люка Эриксена, уроженцев населенного пункта Даунт в окрестностях Кромарти».

На экране снова появился Бобби Уолш, проводящий рукой по мокрым волосам: «Я только поздоровался с этим офицером. Мы вместе учились в начальной школе. Я надеюсь, он выяснит, что именно случилось той ночью, и справедливость в отношении погибших мальчиков восторжествует. Повторяю – я надеюсь. Коренное население уже почти две сотни лет живет ожиданием справедливости».

Ребб поднялся, подошел к раковине, сполоснул тарелку, вилку и нож.

– Ты, что ли, его прихлопнул? – равнодушно спросил он.

Кэшин поднял глаза:

– Не я. Но, если бы он стал тыкать в меня своим дробовиком, я долго бы не раздумывал.

– Ну, я пошел.

– Ты так умело с кроликом разделался, – сказал Кэшин. – Приноси как-нибудь еще.

Уже у двери, легонько отпихивая собак, которые хотели выйти с ним, Ребб спросил:

– Бензопила когда будет?

– Завтра. Берн сказал, он ее первым делом привезет вместе с баком для воды. Правда, когда, не знаю, – может, с утра, а может, ближе к полуночи.

– Ясно. Нам еще много чего надо – цемент там, песок, дерево. Вон листок у мойки лежит, я там все написал.

– Цемента сколько?

Кэшину показалось, что в глазах Ребба промелькнуло презрение.

– Да мешков шесть.

– Бетономешалка нужна будет?

Ребб покачал головой:

– Если только ты не наймешь еще таких же бедолаг с большой дороги.

– Всегда готов, – ответил Кэшин.

Он позвонил Берну и, чувствуя себя совершенно разбитым, рано лег в постель. Его сразу же сморил сон, но проснулся он быстро, от кошмара. Привиделись мрак, дождь, ослепительный свет и толпы мечущихся, вопивших от ужаса людей. Его схватило что-то похожее на осьминога, он выворачивался, а тварь все душила его своими щупальцами, воздуха не хватало, ему становилось все страшнее, он ясно ощущал близость смерти.

Очнулся он в собственной гостиной, при тусклом зеленом свете электрических часов, почувствовал, как колотится в груди сердце, и услышал, как железные листы кровли гудят на ветру.

Он встал. Собаки услышали шум и залаяли, требуя, чтобы он их впустил, ворвались в комнату, бешено запрыгали по кровати. Кэшин включил ночник, подбросил дров в огонь, завернулся в одеяло и открыл «Ностромо».

И каждый раз армейский капеллан – субъект небритый и немытый, опоясанный саблей, с вышитым белыми нитками на левой стороне лейтенантского мундира маленьким крестом – следовал за ними, держа в углу рта сигарету, а в руке – табурет, дабы выслушать исповедь приговоренных и отпустить им грехи; ибо Гражданин Спаситель Нации (как именовали в официальных речах Гусмана Бенто) не был противником разумного милосердия. Слышался нестройный залп, порою вслед за ним еще один выстрел – это приканчивали раненого; над зелеными кустами поднималось и уплывало вдаль голубоватое облачко дыма… [29]

Так он незаметно и задремал в своем кресле, проснулся, едва начало светать, а собаки уже тыкались в него носами и молотили по воздуху хвостами, точно мохнатыми метрономами. Он наливал воду в чайник, когда на полочке зазвонил телефон.

– Это констебль Мартин из Кромарти, босс. Мне поручили вам передать, что сейчас звонила мать Донни Култера и сообщила, что он пропал. Когда именно, она не знает. Вчера вечером, в одиннадцать, он еще был в постели.

Кэшин прикрыл трубку ладонью и прокашлялся.

– Он ничего не сделал, кроме того, что пока не отметился, – сказал он. – Передайте матери, чтобы проверила всех его дружков. Пусть посмотрит, не пропало ли что из дома. Звоните мне на мобильник.

Он вышел на улицу, помочился прямо с крыльца, посмотрел на склон холма. Багровые листья кленов светились в тумане, как фонари. Он размял затекшие плечи.

Донни и не собирался отмечаться в участке в десять вечера. Кэшин давно это понял.

– Донни не появлялся, – доложил Хопгуд. – Мать сказала, этот маленький поганец весь вечер ревел.

Под моросящим дождем Кэшин и Ребб как раз начали расчищать дорожку к бывшей входной двери, выложенную обожженным красным кирпичом, ничуть не потускневшим от времени.

– А она везде искала? – спросил Кэшин.

– Похоже, да.

– Что там его дружки?

– С ними вроде все в порядке. Дрыхли без задних ног, как все черномазые.

– С собой что-нибудь прихватил – сумку, какие-нибудь тряпки?

– Я бы сказал, если что.

Кэшин смотрел, как Ребб переворачивает комья, оплетенные корнями пырея и бурьяна. Он спокойно, не останавливаясь, махал лопатой на длинной ручке, отваливал землю, иногда натыкался на кирпичи. Кэшин по сравнению с ним выглядел довольно бледно – сам он работал гораздо медленнее.

– Пусть ты и в отпуске, но все равно главный, – продолжал тем временем Хопгуд. – Ждем указаний.

– Так. Нарушение условий освобождения под залог, – ответил Кэшин. – Дело для людей в форме. Кто-нибудь из связи пусть поработает с матерью Донни, пошлет местных обыскать весь Даунт – каждый гараж, сарай, сортир.

– Чтобы местные искали Донни? Ты что, серьезно?

Кэшин посмотрел на небо.

– Держите меня в курсе, – распорядился он.

Он снова взялся за лопату и начал работать на своей стороне дорожки, ощущая какую-то пустоту в желудке, словно не ел уже много лет. Он прошел метра четыре или пять, Ребб все так же опережал его, когда на участке затарахтел допотопный «додж» Берна, который тащил за собой бак для воды, покрытый множеством вмятин и облупившейся краской. Берн вышел из кабины – такой же небритый, в промасленном комбинезоне, с сигаретой во рту – и недовольно осмотрелся.

– Ну вы, блин, даете, – сказал он. – Рассчитываемся?

– Полдвенадцатого, – заметил Кэшин. – Это называется «первым делом»?

– Первым делом за сегодня, друг. Сто двадцать баксов за бензопилу со всеми прибамбасами, ею одна старушенция цветочки в саду срезала, двадцатку за железяки, двадцатку в неделю за бак, нужен он тебе будет недели четыре, десять – доставка. Вода первое время бесплатно, потом заправка – десять. Итого примерно две сотни вместе с первой заправкой. Считай, даром, потому что ты родня, хоть и придурок.

Кэшин обошел кругом бак, грубо обрызганный черной краской из баллончика. Самые заметные следы ржавчины были подчищены скребком или щеткой, но кое-где рыжие пятна все же вспучили свежую краску.