Клоун умер на манеже

Она едва заметно усмехнулась.

– Это удел всех старых богатых любовниц. Они покупают, но они же всегда стараются забыть, что купили. Вот, господа, что я хотела рассказать вам о Штуте.

– И это все? – спросил немного разочарованный Патон.

Мадам Лора ответила не сразу. Она закурила третью сигарету, и Ошкорн, который не спускал с нее глаз, попытался отыскать у нее признаки того, что она нервничает: дрожание пальцев, отражение чего-то, что выдало бы ее беспокойство, усталость. Но ничего подобного он не обнаружил.

– Вы были удивлены, я знаю, – снова заговорила мадам Лора, – что я не сразу приехала в цирк после того, как мне позвонили и сказали о смерти Штута. Эта весть повергла меня в оцепенение и, не скрою, принесла мне боль. Я долго сидела, думая о случившемся, мне необходимо было прийти в себя, немного успокоиться. Я не люблю выставлять себя напоказ…

Она наклонилась к Патону.

– Но когда я говорю о боли, я говорю не совсем правду. Мои чувства в те минуты были гораздо сложнее. И главным из них было чувство освобождения. Ведь как раз в этот вечер меня неотступно преследовала мысль, что Штут решит, будто он просто припер меня к стене, и это жестоко ранило меня. Да, именно это чувство одолело другое, то, которое я должна была бы испытать при такой вести.

Она неожиданно встала.

– И потом, господа, должна признаться вам, что я никогда не тратила времени на оплакивание мертвых! Сейчас я хочу только одного – чтобы нашли убийцу Штута, Я не думаю, что мои сведения о Штуте могут принести пользу в вашем расследовании, но мне казалось, что я должна была рассказать вам все.

Оба инспектора словно застыли на своих стульях, мадам Лора снова села и несколько минут молчала, глядя в пространство. Нарушил молчание Ошкорн:

– Напротив, то, что вы рассказали нам, имеет большое значение. Впрочем, я полагаю, вы не единственная, кто знает истинный характер Штута. Паль, несомненно…

– Да! Возможно, Паль знает, каков был на самом деле Штут. Тем более что Паль мог о чем-то догадываться. Не знаю, заметили ли вы, до какой степени Паль был сокрушен, выбит из колеи…

– Да, мы почувствовали это. Но в паре Паль – Штут, как нам представляется, главным, ведущим был Паль.

Она с презрением усмехнулась.

– Паль? Бедный Паль! Да он абсолютно не способен быть ведущим в чем-либо. Он… ну, я бы не сказала – дурак, ибо он далеко не глуп, но он… пустышка. Да, именно так: он пустышка! За пять лет, что он работает с Штутом, он утратил способность думать. За него всегда думал Штут.

– Выходит, без Штута Паль ничего больше не может?

– Во всяком случае, если он не найдет себе энергичного партнера. Но будет ли этот партнер так же щедр по отношению к нему, как Штут? Согласится ли он оставить ему роль звезды? Этого я тоже никогда не могла понять у Штута, ведь во всем остальном он был таким гордым и тщеславным! Он всегда держался как бы в тени Паля, всегда выставлял его вперед. А ведь Паль был всего лишь марионеткой, которую Штут дергал за ниточки.

– И все же Паль – великолепный артист!

– Он производит сильное впечатление. Но каждый его жест был определен Штутом. Мне доводилось присутствовать на их репетициях. Проходили они всегда вдали от цирка, чаще всего дома у Штута. Штут придумывал номер и полностью разыгрывал роль Паля, жест за жестом, фразу за фразой. Даже все интонации Паля были подсказаны Штутом. Паль послушно повторял слова, копировал жесты. Однажды Паль решил отделиться от Штута. Он побоялся повторить пантомиму, которую играл со Штутом, и попытался создать собственный номер. Это было жалким зрелищем. «Огюст», вышедший с ним в паре, сыграл свою роль весьма посредственно, впрочем, таковой она и была. Пришлось Палю умолять Штута, чтобы тот снова взял его к себе.

– Чем вы объясняете то равнодушие к славе, которое проявил Штут?

– Возможно, здесь сыграла свою роль профессиональная совесть. Штут не обладал достаточными физическими данными, чтобы стать хорошим клоуном. Он был невысок, коренаст. По своему сложению, по фигуре он больше подходил на роли комика. Впрочем, он имел колоссальный успех. Если Паль очаровывал своей игрой, то Штут заставлял смеяться. И потом, я думаю, Штут был очень привязан к Палю. Паль – его порождение, ведь это он сделал его таким, каким он стал. Возможно, Штут испытывал к нему еще и жалость. Паль – человек безвольный, слабохарактерный, инертный. В жизни он плывет по течению, да и вообще он немного не в себе.

– Сумасшедший?

– Нет, отнюдь!

– Вы знали, что Преста сводная сестра Паля?

– Да, знала. Впрочем, я узнала это сравнительно недавно. А что в этом интересного?

Теперь ответил Ошкорн:

– В этом – ничего. Интересно другое, то, что вы сказали нам об убийце месье Бержере. По вашим словам получается, что убийца – Штут.

– Я не сказала, что убийца – он. Я сказала, что он мог бы быть им. Когда я выкупала акции Бержере, между мною и им было заключено соглашение, что он сохраняет пост директора. Правда, в контракте был важный пункт, где оговаривалось, в каком случае я могу лишить его этого поста. Но я дала Бержере честное слово, что никогда не воспользуюсь этим правом. Штут это знал, но все равно Жаждал занять его место. Однажды он в гневе воскликнул: «Так что же, мне надо ждать его смерти?» После убийства Бержере я часто вспоминала эту фразу.

– Но мы скорее придерживаемся версии, что оба преступления совершены одним человеком.

– Потому что в них есть нечто общее, а именно – кража? Все возможно. Однако я с трудом допускаю, что Штута убили лишь ради того, чтобы завладеть его перстнем. Этот перстень не представлял особой ценности. Я могу утверждать это с полным правом, ибо сама купила его. Он стоил всего около ста тысяч франков.

Патон даже привскочил.

«Как же богата она должна быть, если с такой легкостью говорит об огромной сумме!» Но ответил он просто:

– Убивают и за меньшее. Но раз уж речь зашла об убийстве Бержере, давайте вернемся к нему. Если его убил Штут, то он же и завладел восьмьюдесятью тысячами франков, что хранились в сейфе. Вы не заметили в последние полгода перемен в жизни Штута, ну, к примеру, чрезмерных трат?

– Ничего.

– Вы сказали сейчас, что Штут владел значительной долей акций, часть из которых передали ему вы, остальные он купил.

– Да, верно. Он купил их у третьих лиц. А часть – у меня.

– Но на какие деньги?

– Штут получал в цирке большие гонорары. А жизнь вел довольно скромную. И потом… – и она добавила с несколько смущенным видом: – И потом, я каждый месяц давала ему определенную сумму. Так что, право, я не заметила за эти месяцы ничего необычного в его расходах.

Она склонилась к инспектору Патону и внимательно посмотрела на него.

– Если не считать того, что именно в это время он пожертвовал весьма значительную сумму в фонд помощи старым комедиантам. Если Штут убил, то он сделал это не с целью ограбления. Кража, возможно, была совершена для отвода глаз, чтобы запутать следствие.

– Вы считаете, что Бержере убили не с целью ограбления? И Штута тоже? Хорошо, отметем убийство с целью ограбления. В таком случае, если Бержере убил Штут, то здесь мы хотя бы можем предположить побудительные мотивы: честолюбие. Но Штута? Почему убили Штута? Ведь не ради же того, чтобы занять его место?

– Не знаю.

– Как один из побудительных мотивов преступления мы рассмотрели профессиональную зависть, и это привело нас к Мамуту и Джулиано. Но первый просто физически не способен совершить такое убийство, а второй в то время, когда разыгралась драма, сидел рядом с нами. Есть и другая гипотеза: просто зависть. И только вы могли бы помочь нам разобраться в этом.

– Вряд ли я могу здесь помочь вам, господа.

– Простите за настойчивость и даже, я бы сказал, нескромность… Вы, должно быть, допускали, что в жизни Штута кроме вас были и другие женщины?

– Возможно, даже наверняка, но я никогда не была настолько любопытна – или неблагоразумна! – чтобы попытаться узнать это.