Дело Мотапана

Это мог произнести только пьяный Анатоль Бульруа.

— А это ты, повеса? — закричал Бульруа-отец.

— Черт бы побрал их обоих, — пробормотал Дутрлез. — Если они будут здесь препираться, я ничего не смогу сделать.

— Повеса, повеса! — проворчал Анатоль. — Я возвращаю это прозвище тебе. Я пришел в четверть первого, а этот час подходит для возвращения, но не для ухода.

— Я тоже возвращаюсь, — растерялся отец.

— Полно! Ты весь вечер провел дома… с комиссионером, который жаждет стать моим шурином… Эрминия говорила, что ее жениха ждали пить чай к десяти часам.

— Не твое дело!

— Может быть, но это дело матери. Я с ней поговорю…

— Не стоит. Я не стану сообщать ей о твоем поведении и тебя прошу молчать. Если ты скажешь хоть слово, я откажу тебе в содержании.

— Это уже не смешно! Скажи, папа, у тебя есть свечка? Моя погасла, и я чуть было не сломал себе шею на лестнице… Ступеньки ветхие, а старый скряга их не чинит. И потом, я никогда не могу найти свой подсвечник. Его, наверно, украл каналья консьерж, чтобы подарить своей долговязой дочке.

— Замолчи, негодяй! Ты пьян!

— Пьян?! Никогда в жизни! От двух бутылок вина и двенадцати рюмок ликера нельзя опьянеть. Но какое несчастье! Проиграть восемь партий пикета! На мне был брелок-свинка, но удачи он не принес…

— Довольно, ступай! Я не намерен стоять здесь целую ночь и слушать твои глупости!

— Ты вернешься со мной?

— Конечно, ведь я возвращался, когда встретил тебя.

— Это другая история, — прошептал Анатоль. — Папа, мне нужно вернуть долг… Если ты заплатишь, будет очень мило.

— Я?! — воскликнул Бульруа. — Я лучше отрублю себе руку, чем дам тебе денег. Это значило бы поощрять разврат.

— Хорошо! Я попрошу у матери, когда она проснется… а поскольку она отошлет меня к тебе, я буду вынужден сказать, что ты отказал мне на этой лестнице.

— Ты негодяй!..

Сцена становилась комичной, и Дутрлез расхохотался бы от души, если бы не был так озабочен.

Английская спичка потухла. Отец и сын разговаривали впотьмах, да так громко, что могли спугнуть злоумышленника. План защитников Жюльена рушился. С другой стороны, Бульруа должны были подняться, и Дутрлез тоже стал подниматься выше. Вдруг он услышал плаксивый голос:

— Ты хочешь разорить меня!

— О! Папа, не говори такие вещи! Если кто-нибудь это услышит, подумают, что ты разорился, как граф де ля Кальпренед, наследник которого украл опалы, потому что родитель отказал ему в деньгах. Эти жалкие полтораста луидоров для тебя ничто. Не стоило зарабатывать миллионы москательной торговлей, чтобы оставить сына в затруднительном положении из-за каких-то трех тысяч франков. Если хочешь, пусть нас рассудит мамаша.

— Негодяй! — воскликнул Бульруа в гневе, потом прибавил другим тоном: — Я уступаю, но в последний раз. Ты вертишь мной, как хочешь. Я слишком слаб! Если бы твоя мать знала, она бы меня выбранила.

— Она не узнает, — поспешно сказал Анатоль, — итак, я получу три тысячи?

— Да, и убирайся скорее, болтун!

— Завтра утром?

— До полудня, ступай же! Если я останусь на этой площадке еще минуту, то схвачу насморк.

Анатоль не заставил отца повторять: ступени затрещали под его шагами, а Бульруа-старший шел за ним и чихал. Они поднялись на третий этаж. Спичек больше не зажигали, и Дутрлезу не было надобности прятаться в своей нише. Он с величайшим удовольствием услышал, как отворилась и затворилась дверь: наконец-то он отделался от Бульруа и остался на лестнице один.

Времени терять было нельзя. Отец мог опять выйти, когда сын завалится спать. Дутрлез медленно спустился до второго этажа и остановился, прислушиваясь. Он уловил только глухой стук экипажей, проезжавших по бульвару Гаусман, и хриплое пение кукушки в деревянных часах Маршфруа. Механическая птица прокуковала один раз — была только половина первого.

X

Альбер Дутрлез вынул из кармана ключ от квартиры графа де ля Кальпренеда — ключ, который дала ему Арлетт. Он не колебался. Нащупав замок, молодой человек отпер его с чрезвычайной осторожностью. Дверь бесшумно открылась. Он вошел. Только тут он задался вопросом, почему граф де ля Кальпренед так неосторожен. Почему дверь не заперта на засов, как у всех порядочных людей?

Дутрлез подумал, что, может быть, Арлетт сама его отодвинула. А это доказывало, что она ждала от него помощи. Эта мысль укрепила его решимость. Через минуту он уже вполне владел собой. Ночь стояла ясная, а поскольку окна в квартире были высокими и широкими, бледного сияния звезд хватило для того, чтобы Альбер ни на что не натыкался. Дутрлез хотел войти в коридор, но подумал, что там слишком темно. Лучше пройти через спальню Жюльена, где было светлее.

«А если все внутренние двери заперты?» — вдруг подумал он. Это было вполне возможно, и он решил караулить в коридоре, если не сможет пройти дальше. Но появилась новая проблема. Что делать, если граф не спит или если он проснется и застанет Дутрлеза в своей квартире?

На этот вопрос Дутрлез не нашел ответа и положился на удачу. Не без волнения взялся он за ручку двери в спальню Жюльена и с радостью убедился, что она не заперта. Он медленно отворил дверь и на цыпочках вошел внутрь.

Везде были ковры, и Дутрлез шел по ним неслышно. Свет из окна освещал почти все предметы. Комната сохранила тот вид, в каком ее оставил Жюльен. Кровать, на которой он не спал, была не смята. На стульях валялась одежда, на столах — книги и газеты. Револьверы и шпаги висели на стене напротив мраморного камина, на котором стояли ящики с сигарами. Казалось, хозяин только что вышел.

Дутрлез увидел, что дверь в кабинет распахнута настежь, и обрадовался. Прежде чем идти дальше, он взглянул на окна своей квартиры и увидел, что Жак исполнил его просьбу: свет везде был погашен. Но, присмотревшись внимательнее, Альбер понял, что друг потушил лампу и свечи, но не погасил огонь в камине, и его отблески время от времени освещали окна.

Это привело к досадному открытию: тень Жака ясно вырисовывалась не за окном курительной комнаты, а за другим окном — напротив комнаты Арлетт де ля Кальпренед.

«Что он там делает? — заволновался влюбленный. — Он наблюдает за ней… Наверняка у нее еще горит огонь. Однако он клялся, что не влюблен в нее».

Альбер едва не повернул назад, чтобы потребовать объяснения от Куртомера, но вспышка ревности скоро прошла. «Сейчас не время терять голову, — сказал он себе. — Жак — настоящий друг, мне не о чем беспокоиться!»

Он осторожно пошел дальше и через три шага достиг кабинета. Там тоже все стояло на местах. Напротив него, возле странного выступа стены у окна, стоял маленький шкафчик. Именно тут Альбер видел незнакомца. Дутрлез повернул направо, ловко огибая мебель, и благополучно добрался до кресла у двери в коридор. Сначала он проверил, не зашатается ли кресло под его весом, послушал, не трещит ли оно, и сел только тогда, когда наконец удостоверился, что ни малейший звук не выдаст его присутствия.

Ожидание могло затянуться. Молодой человек запасся терпением и сидел неподвижно, как статуя. Место оказалось удачным, потому что сам он оставался в тени, а часть комнаты у окна была слабо освещена проникавшим с улицы светом. В соседней комнате пробило час.

«Если придут, — подумал Дутрлез, — то придут именно теперь».

В эту минуту почти неуловимый шум достиг его ушей. Дутрлез принадлежал к числу тех, о ком говорят, что они слышат, как растет трава. По этой причине он опасался, что может обмануться. Альбер боялся, не принял ли за подозрительный звук тот необъяснимый шум, который порой раздается в квартире, когда трещит деревянная обшивка стен, а дующий из камина ветерок шелестит занавесками или гоняет валяющиеся на полу бумажки.

Воображение играет с нами разные шутки, а потому Дутрлез ждал. Прекратившийся на минуту звук раздался снова, и на этот раз ошибиться было нельзя: это тихо отворилась дверь. «Наконец-то я узнаю, солгал ли Жюльен», — подумал он.