Зарубежный детектив 1979

Сообщив в Центр о печальных событиях минувшей нсчи, Бал­дан решил не трогать до поры до времени Лувсана.

На телеге Гомпила, запряженной парой волов, он ездил по хотонам и аилам, собирал с верующих пожертвования на субурган, строго отмечая, кто что давал. Часто он брал с собой и Гом­пила. Тогда Балдан садился на верхового копя, а Гомпил правил подводой. Однажды, объехав несколько аилов, разбросанных по степи и в долинах на значительном расстоянии друг от друга, они направились к хотону, где жил Лувсан. Балдан пришпорил коня и ускакал вперед. Войдя в юрту Лувсана и получив от хозяина пиалу традиционного чая, заправленного сливками, Балдан объяс­нил причину своего приезда, и напряженное выражение тотчас исчезло с сизого, испитого лица Лувсана.

—        Конечно, конечно, — закивал он головой, — в такое святое дело как не вложить своей лепты, достойный Балдан. За наши пожертвования бурхан дарит нас, своих послушников, особыми милостями. Каждый воздает столько, сколько может. — Лувсан выпрямился, выпятил грудь и громко, чтобы услышали соседи, сказал: — Я даю на возведение священного субургана два круп­ных буйвола, пять рысаков, сто тугриков и тридцать выделанных шкурок мерлушки. Да очистятся мои прегрешения, да пожалует мне благословение всемогущий бурхан!

Балдан церемонно поблагодарил его за такую лепту, повторяя по традиции за хозяином: «Пусть исполнится! Пусть испол­нится!»

В ожидашш подводы, которую лениво тащила пара волов, Балдан зашел в соседнюю юрту. Все в ней говорило о бедности: две низенькие самодельные кровати без полога, покрытые старой, облупившейся клеенкой, некрашеный узкий столик, несколько протертых до дыр засаленных тюфячков, обломок зеркала на жертвеннике да два-три деревянных чемодана вместо шкафа — вот и вся обстановка. На левой, мужской половине сидел, скрес­тив ноги, крепко скроенный молодой мужчина и потягивал труб­ку, у железной печурки возилась худенькая женщина в дешевом далембовом дэли. Они оба без особого энтузиазма выслушали сло­ва пришедшего о новом субургане.

- Давать-то, наверное, добровольное дело? Или нет? — не­ожиданно грубо спросил молодой хозяин.

- Конечно, добровольное.

- А если мы ничего не дадим, тогда что?

- Можно и пе давать. Насильно вас никто не может заста­вить. Не имеют права.

- Да у нас и нет ничего. А в таком случае бурхан не одарит нас своею милостью. Ну и не надо. Так проживем.

- Сандаг, Сандаг! — послышалось снаружи.

- Идите сюда, — позвал хозяин, и старуха неуверенно пере­ступила порог юрты.

- Помоги мне, сынок, пока жива буду, не забуду твоей добро­детели. Кроме тебя, сынок, не к кому обратиться за помощью.

- Что случилось, бабушка? Да вы не волнуйтесь, садитесь сюда, — пригласила молодуха.

- Субурган возводят, сыночек. А мне совсем нечего возло­жить на длань господню. Стыд падет на мою седую голову, я и без того несчастная грешница с тяжелой судьбой. Дай мне что-нибудь, сынок, век не забуду.

- Мать, ведь никто не заставляет нас давать подаяние на этот субурган, а вы пороги обиваете, милостыню выпрашиваете. Пусть дает, кто хочет, а нас с вами это не касается, мать. Мы только-только на ноги становимся, у нас и самих-то нет ни­чего.

- Если бы я знала, что ты мне откажешь в этом, я бы не по­шла к тебе, — обиделась старуха.

- Не сердись, мать, спроси-ка лучше вот у этого человека, — он указал на Балдана, — он сам говорит, что подаяние на субурган добровольное, а ведь он лучше всех знает, потому что сам собирает пожертвования. Из монастыря он.

- Совершенно верно, бабуля, — вступился Балдан. — Зачем влезать в долги только для того, чтобы внести свои жалкие крохи? За таких, как вы, сполна пожертвовал Лувсан.

—        Интересно, что отдал наш богач, сынок? — прошамкала старуха. А когда Балдан подробно перечислил щедрые воздаяния Лувсана, всплеснула руками.

—        Господи! Всю жизнь мы гнули спину на этого жмота и самодура. И если сложить вместе все, что мы получили от него за многолетний тяжкий труд, то не наберется и половины того, что он возложил на субурган. Как странно устроен мир, в кото­ром мы живем. Этот проклятый богач не знает, что такое ходить с протянутой рукой, потому и сам редко оставляет что-нибудь на ладони у других. В прошлом году он до полусмерти избил моего внучонка только за то, что ребенок осмелился взять у него с та­релки  кусочек  засохшего  арула (1)   Надо же, такой жадный и вдруг раскошелился,   расщедрился.   Наверное,   стал   задумы­ваться над тем, что за все его грехи ему выпадет по судьбе плохое,  несчастливое  перерождение.  Вот  и  хочет  задобрить бурхана. По мне,  так пусть переродится  после  смерти,  став собакой!

Еще долго старуха ругала и срамила краснолицего Лувсана, и тем не менее потребуй сейчас у нее Балдан подать воздаяние на субурган, она пошла бы к тому же Лувсану и стала бы лизать ему ноги за кусок голубого хадага. Неодолимо было ее желание высказать своим подаянием глубокую веру в бурхана.

- Если ваша семья много лет работала на Лувсана, то вы, бабушка, с чистым сердцем можете считать, что в его щедром воз­даянии есть и ваша доля, — старался успокоить бедную старуху Балдан.

- Вот и хорошо, вот и слава бурхану, если это так. Ну я пойду.

1 Здесь: лепешки, бруски сушеного творога.

Не успела старуха сделать и десятка шагов, как ее окликнул Лувсан. Она неуверенно подошла к нему, и па нее пахнуло от­вратительным запахом винного перегара и дешевого китайского одеколона.

—        На тебя сзади посмотришь, будто двадцатипятилетняя молодица! — Лувсан громко захохотал. — Что там так долго делает этот человек? — Он кивнул в сторону юрты, откуда толь­ко, что вышла старуха. — Что он говорит, а?

—        А что ему говорить? Подаяние на субурган собирает с аи­лов. Да с нас нечего взять, — она вздохнула и собралась было идти дальше.

—        Погоди. Как же ты, так ничего и не подала на священный и всесильный субурган? Разве можно? Это грех великий, и внукам твоим его не искупить. — Лувсан порылся за пазухой, вытащил пухлый кошелек, извлек из него один тугрик и протянул старухе.

—        На, хоть тугрик возложи. Истинная добродетель счета не любит. Бери! А куда идешь-то?

—        К овцам.

—        Тогда зайди к нам, у нас лежат две вымоченные ягнячьи шкурки. Возьми их. Все равно делать будет нечего на пастбище. Чем сидеть без дела, разомни-ка их хорошенько, чтобы не заду­бели.

Старуха привыкла к тому, что за полученные от богатеев кро­хи приходилось делать тяжелую в пудпую работу. Поэтому и теперь, взяв тугрик, она воздала хвалы краснолицему, пожелав ему долгих лет и благополучия, и вернулась в юрту, где все еще сидел Балдан. Но он наотрез отказался принять от нее этот ту­грик.

—        Купите себе что-нибудь. Ведь мы же с вами договорились. Только не надо было говорить Лувсану.

Старуха забрала ягнячьи шкурки и побрела к холмам, по склонам которых разбрелось овечье стадо.

- Эта женщина одинока? — спросил Балдан у молодого хо­зяина, когда за старухой закрылась дверь.

- Одинокая. Вот уж несколько лет, как ее старик помер. Он тоже у богатого Лувсана в услужении был. Табуны пас. Зи­мой в горах его застигла пурга, он и замерз. После его смерти старухе нечем было себя кормить, и ей волей-неволей пришлось идти па поклон к Лувсану. Теперь пасет у него овец.

- Неужели ему не стыдно заставлять пасти скот такого ста­рого человека? Ведь она же еле ноги передвигает.

- Ну, это все отживающий мир...

- Это понятно. А все же почему вы отказываетесь от пожерт­вований на субурган?

- Почему не вносим пожертвования? Если захотели бы, обя­зательно внесли. Мы уж не такие нищие, как эта старуха. Но мы, можно сказать, не верующие почти. А что?

- Да так, ничего. Просто интересуюсь. Значит, вы неверу­ющие? Странно мне слышать от вас эти слова. В здешних краях неверующий человек — большая редкость.