Дело Мотапана

— Вы хотите от меня слишком многого. Когда десять лет назад он поселился в Париже, говорили, будто он открыл золотой рудник… право, не знаю точно. Но им уже давно перестали интересоваться. Этот оригинал ведет престранную жизнь. Он не бывает ни в обществе, ни в театре и редко появляется здесь.

— Как же он проводит время?

— Копит деньги! Он любит это занятие.

— Вы не правы, господа, — перебил другой мужчина, — Мотапан — философ, предпочитающий уединение обществу глупцов, но он умеет быть любезным, если собеседник ему нравится.

— Должно быть, вы ему нравитесь, если знаете его так хорошо. Господа, я заявляю, что Фальгера способен приручить и медведя. Он друг Мотапана, который не сближается ни с кем. Бьюсь об заклад, что он у него бывал!

— Раз двадцать, — ответил Фальгера, высокий и довольно симпатичный молодой человек, достаточно богатый, живущий в свое удовольствие и увлекающийся живописью. — У нас обоих страсть к старинным драгоценностям, а у него есть замечательная коллекция, которую он с удовольствием показывает. Уверяю вас, в его жизни нет ничего таинственного. Он много путешествовал, многое видел и очень охотно говорит об этом. Я думаю, в молодости он был моряком, потому что я встретил его на бульваре под руку с человеком, похожим на матроса.

— На этом человеке было пальто с капюшоном? — поинтересовался Куртомер.

— Да, что-то вроде того.

— И уши у него проколоты, не так ли?

— Не заметил. Мотапан торопился, и мы говорили не более минуты.

— Ну что ж, — сказал тот, кто первым начал разговор, — это тот самый набоб, который хочет вступить в клуб… Мы примем его на этой неделе.

— Только не я! — быстро сказал Куртомер. — Я знаю вашего набоба, и если его выберут, я выйду из клуба.

Это заявление встретили холодно: у Мотапана было много горячих защитников — у миллионеров они есть всегда. К тому же игроки надеялись вырвать у этой птицы несколько золотых перьев. Жак, зная, что его не поддержат, закончил обед, не вмешиваясь больше в разговор. В гостиной, где он решил выпить кофе, к нему подошел Фальгера, с которым он был не прочь поговорить, и, усевшись в кресло, спросил напрямую:

— Вы очень дружны с Дутрлезом?

— Чрезвычайно, — ответил Жак, несколько удивленный таким началом.

— А Дутрлез дружен с Кальпренедом-младшим?

— Дружен? Нет! Он его знает, часто видит, они живут в одном доме. Почему вы спрашиваете об этом?

— Ну… потому что Дутрлез, возможно, был бы не прочь узнать, что об этом молодом человеке ходят дурные слухи. Я недостаточно знаком с Дутрлезом, чтобы давать советы, но подумал, что вы могли бы сообщить об этом своему другу, если найдете нужным.

Куртомер не ожидал ничего подобного и чуть было не рассердился, потому что не любил сплетен, но Фальгера, по-видимому, не имел дурных намерений.

— Я не люблю вмешиваться в чужие дела, — сказал он после небольшой заминки, — однако, если слухи касаются чести этого молодого человека, Дутрлеза нужно предупредить.

— И что же говорят? Что у Кальпренеда есть долги?

— Да, карточные, и что он их не платит.

— Не он один, и это не преступление. Особенно если скоро он все заплатит.

— За то, что пропускают назначенный срок, исключают из клуба, а его срок скоро подойдет. Он должен в кассу пять тысяч франков. Жетоны, которые он проиграл три дня назад, еще не выкуплены, и выигравший требует денег.

— И больше ничего?

— Этого достаточно. Дело будет передано в комитет, который действует по уставу.

— Деньги будут, прежде чем соберется комитет.

— Я в этом сомневаюсь!

— А я могу вас уверить: я знаю человека, который даст ему взаймы.

— Может быть, это вы?

— Нет, не я: я проиграл сегодня ночью все, что у меня было.

— Не сочтите меня нескромным, если я позволю себе спросить: не Дутрлез ли этот преданный друг?

— А если и он?

— Я думаю, это не спасет молодого человека, потому что он должен и другим.

— Бульруа-сыну, я знаю. И думаю, этот долг также будет возвращен. Дутрлез готов спасти молодого Кальпренеда и уже сделал бы это, если бы нашел его, — он бегает за ним с утра. Вы не видели его сегодня в клубе?

— Кальпренеда? Нет! И думаю, что он здесь долго не покажется… Может быть, никогда. Его, похоже, ищут все. Минуту назад Мотапан просил сообщить, если Кальпренед придет сегодня играть.

— И вы обещали дать знать об этом Мотапану?

— Да.

— Мне кажется, вы взяли на себя странное поручение… О! Я не хочу вас оскорбить, но… Не находите ли вы, что шпионить не совсем прилично?

— Извините! — довольно горячо воскликнул Фальгера. — Я ни за кем не шпионю! По всей вероятности, барон Мотапан хочет сообщить молодому Кальпренеду нечто важное.

— Я боюсь, что этот Мотапан — кредитор Жюльена. И, если я не ошибаюсь, Жюльен будет очень недоволен, если благодаря вам его начнут разыскивать в клубе.

— Вы правы… Я не подумал об этом и не стану предупреждать барона. Однако я уверен, что Дутрлез раскается в своей щедрости. Не скрою от вас, что о его приятеле говорят много дурного.

— Это, верно, говорит Анатоль Бульруа. Я слышал, что он позволяет себе дурно отзываться о сыне друга моей тетки, и не допущу, чтобы он нападал на него. Я чуть было не надрал ему уши в кофейне, где он нашептывал нечто подобное трапезничавшим с ним повесам.

— Кажется — прости, господи, — это Анатоль! — воскликнул Фальгера. — Слышите громкий голос, похожий на ослиный рев? Это он со своей свитой. Надеюсь, вы не станете связываться с этими дураками.

— Нет, я уступаю им место, — сказал Куртомер, допивая кофе. — Уже половина девятого, а меня ждут в девять.

В эту минуту в гостиную ворвались Анатоль и его прихвостни. Жак уже уходил, когда Анатоль бросил с насмешкой:

— Бьюсь об заклад, что заставлю музыкантов играть «Марсельезу» в первом антракте!

— Сколько ты ставишь? — спросил один из его товарищей.

— Ставлю против пяти луидоров шесть тысяч франков, которые мне должен господин Жюльен де ля Кальпренед.

Куртомер подскочил, будто наступил на жабу, и повернулся к наглецу.

— Я запрещаю вам дурно говорить о виконте де ля Кальпренеде, — сказал он задиристо.

— Извините, — пролепетал наследник москательщика, — я вас не видел и не знал, что он ваш друг… К тому же я не сказал о нем ничего дурного.

— Вы сказали, что шесть тысяч франков, которые он вам должен, стоят не больше ста, а это означает, что он вам не заплатит.

— Я не знаю, заплатит он мне или нет, я только знаю, что он мне ещене заплатил.

Куртомер понял, что поставил себя в неловкое положение: чтобы заставить Бульруа замолчать, ему следовало бы прежде заплатить долг Жюльена. Он чувствовал, что его поведение не одобряют. Шум ссоры разбудил степенных господ, дремавших перед камином, и потревожил игроков, сидевших за вистом. Все эти люди смотрели на него, как смотрят в театре на буяна.

Осторожный Фальгера попытался его успокоить, но Куртомера нелегко было остановить.

— Повторяю, — сказал он запальчиво, — я запрещаю вам говорить о виконте де ля Кальпренеде. Если вы еще раз произнесете его имя, я вас проучу.

Анатоль, совершенно протрезвевший, опустил голову, бормоча что-то невнятное. Куртомер хотел в знак презрения повернуться к нему спиной, но тут отворилась дверь, и появился Жюльен де ля Кальпренед. На этот раз встали все присутствующие, кроме старого игрока, на руках которого было девять козырей и который решил играть до конца. Все предвидели неприятную сцену.

Жак ничего не боялся, но понимал, в какое нелепое положение поставил себя собственной запальчивостью. Жюльен не был его другом и не знал, что он вступился за него, а если бы и узнал, то мог бы спросить, на каком основании он это сделал. Зачем сюда явился этот вечный должник, которого собираются исключить из клуба? Что он скажет своему кредитору? Жак отдал бы последние луидоры, чтобы оказаться в теткиной гостиной. Но он не мог уйти и оставить в стане врага человека, за которого так горячо заступался.