Дело Мотапана

Пока она рассуждала таким образом, граф думал: «Этот следователь насмехается надо мной и над своей теткой. На самом деле он очень хорошо знает, что Жюльен скомпрометирован, а поскольку я никогда не был ему симпатичен, то только и думает, как бы ему навредить. Но маркиза де Вервен — мой друг, значит, он рассчитывает, что она посоветует взяться за это дело. А когда моего сына обвинят, он извинится, что уже ничем не может помочь. И он якобы со мной советуется! Это смешно! Но я сделаю глупость, сказав, что предпочитаю, чтобы моего сына допрашивал другой следователь. И поступлю еще глупее, если попрошу его не отказываться от дела. Он подумает, что я рассчитываю на его снисхождение. Лучше всего промолчать».

Но маркиза вовсе не разделяла мнение графа де ля Кальпренеда.

— Любезный племянник, — сказала она, — я думаю, ты зря беспокоишься. Какое дело нашему милому графу, что ты ищешь вора в доме, в котором он живет? Я полагаю, никто не станет обвинять его. Вы согласны, Робер?

Граф был вынужден кивнуть.

— Если так, — сказал старший Куртомер, — я соглашусь вести следствие.

— Я думаю, что Мотапан напрасно поднял шум, — продолжала маркиза. — Он пожаловался — прекрасно, но этого недостаточно. Он должен был сказать, кого подозревает.

— Мой коллега уверял, что он не назвал ни одного имени.

— Стало быть, никого не арестовали?

— Никого, тетушка. Я завтра подпишу приказ на арест. Разумеется, если это будет нужно. Сначала я должен изучить факты и допросить свидетелей.

— Сажать людей в тюрьму — твоя привилегия, — прошептала маркиза с довольным видом. — Значит, виновный еще на свободе. Тем лучше для него! Я хотела бы, чтобы тюрьмы пустовали. Да! Будь я мужчиной, из меня вышел бы отвратительный судья! Но довольно об этом. Налей мне чаю и выпей сам.

— Благодарю вас, тетушка, но я обещал Терезе тотчас вернуться.

— Если Тереза ждет тебя, я не стану настаивать: муж никогда не должен изменять слову, данному жене, — сказала маркиза, вовсе не желавшая продолжать разговор. — Поезжай, любезный Адриан.

Куртомер встал, и взгляд его упал на ожерелье, которое маркиза забыла спрятать. Она смутилась, но несколько успокоилась, видя, что он не удивлен.

— Какие великолепные опалы, — сказал он просто. — Я не знал, что у вас есть такие. Или вы купили их недавно, милая тетушка?

— Ты воображаешь, что в мои годы я покупаю драгоценности? Мне принесли это ожерелье… показать, — прошептала маркиза, которая не хотела лгать.

— Оно великолепно, но я уверен, что моя жена не захотела бы иметь такое — она ужасно суеверна.

— Что ж, предрассудки всегда имеют под собой основу. Твоя жена правильно делает, что не носит опалов, и я не советую тебе их покупать. Ну, я не удерживаю тебя, мой милый: Тереза будет меня бранить.

— Любезный Робер, — сказала маркиза, как только ее племянник вышел из гостиной, — прошу прощения за мою оплошность. Мне следовало бы спрятать это проклятое ожерелье!

— А мне следовало бы напомнить вам, что оно лежит на столе. Мы оба были так взволнованы, что не подумали об этом. А теперь все погибло. Месье де Куртомер видел его, и если он будет вести следствие, то завтра узнает, что украденная вещь — опаловое ожерелье.

— Прекрасно! Но он не станет подозревать меня в том, что я взяла его из шкатулки Мотапана. А если приедет допросить меня… я ему все объясню.

— Что же вы ему скажете? — с горечью воскликнул граф. — Он такой опытный, что не может не догадаться обо всем.

— Друг мой, я не знаю, что я ему скажу, но обещаю спасти вашего сына.

— Может быть, уже поздно!

— Нет, если он еще не арестован.

— Как бы там ни было, я уверен, что его ищут. Мотапан меня не пощадит. Он, наверно, уже донес на него.

— Этому надо помешать во что бы то ни стало! Нужно узнать, где Жюльен, и привести ко мне.

— Так вы хотите…

— Спрятать его! Да! Я оставлю его у себя до тех пор, пока все не устроится. У меня есть план. Вы позволите мне действовать, как я задумала?

— Да, конечно… А ожерелье?

— Ему здесь очень хорошо. А теперь, друг мой, прошу вас оставить меня. Я уезжаю.

— В такое время!

— Что же делать, если этот негодяй Жак все не приходит? Я уверена, что он в клубе. Я попрошу его дождаться вашего сына и привезти его ко мне.

— Жюльен не поедет!

— Мой племянник сумеет его уговорить.

— А если он не появится в клубе? Если вернется домой? За домом, должно быть, уже наблюдают.

— Я так не думаю. Если Жюльен вернется ночью, сразу же приходите с ним сюда. Я не лягу и прикажу, чтобы вас впустили в любое время.

Граф де ля Кальпренед хотел возразить, но маркиза позвонила, и вошел Франсуа.

— Карету! — сказала она таким тоном, что ее друг не осмелился открыть рот.

V

В Париже почти все клубы находятся в одном квартале, который тянется от улицы Друо до набережной Орсе. Они мало похожи друг на друга: одни принимают в свои члены знатнейших людей Франции, а за другими требуется надзор полиции. Но между этими крайностями есть и нечто среднее.

Тот клуб, в который вступил Жак де Куртомер, очень ему подходил, потому что там делали большие ставки, а списки проигравших и не заплативших не вывешивались в зале. Здесь встречались кутилы, художники, иностранцы, отцы семейств и степенные холостяки. Членами этого клуба были Дутрлез и Бульруа-отец, но они никогда не играли в карты, между тем как Бульруа-сын и Жюльен де ля Кальпренед приходили только из-за игры. Мотапан тоже был членом клуба, но не показывался там.

Дутрлез привел в клуб своего друга Куртомера, и его сразу же приняли. Куртомер часто проигрывал и всегда аккуратно расплачивался. Он мог говорить со всеми и обо всем. Отставной лейтенант никогда не бывал в плохом настроении и никогда не рассказывал о своих приключениях, хотя дважды объехал вокруг света. Он приходил в полночь, уходил на рассвете и иногда обедал.

В тот день, когда тетка сказала, что вечером будет ждать его у себя, Жак собирался отобедать в семь часов и освободиться в девять, чтобы успеть к маркизе де Вервен. После того как Дутрлез бросил его на Елисейских Полях, опечаленный Куртомер вернулся в город и, не зная, чем себя занять, отправился в клуб. Он не встретил там никого, с кем мог бы поговорить, но нашел удобное кресло у камина и заснул в нем крепким сном, а проснувшись, пошел в столовую, где заранее занял место.

Обед был хорош, как и всегда, соседи за столом скучны почти так же, как всегда, и Жак в утешение за то, что ему приходится их слушать, угостился бутылкой шампанского, которое вернуло ему веселость. Он включился в разговор. Говорили о некоем кандидате, который, по словам одного из членов клуба, сколотил громадное состояние в Индии, о каком-то набобе, предлагавшем каждый вечер держать банк в сто тысяч, и игроки трепетали при мысли, что могут сорвать его. Еще жаловались на иностранцев, которые приезжают в Париж неизвестно откуда и исчезают неизвестно куда, как падучие звезды.

— Этот по крайней мере не наделает долгов, — сказал тот, который рекомендовал новичка, — ведь у него несколько миллионов.

— Если бы я знал, что он проиграет миллион, я обеими руками положил бы за него белый шар, — воскликнул какой-то невезучий игрок.

— У него солидный поручитель, — возразил другой, — ему покровительствует Мотапан.

— Еще один миллионер, возникший, точно гриб…

— Ядовитый гриб, — сказал кто-то, — он играл здесь только однажды и всех обыграл.

— Он имеет право выигрывать, черт побери!

— Только бы не мухлевал!

— Домовладельцы жульничать не станут, а у Мотапана в Париже несколько доходных домов.

— В том числе и тот, в котором он сам живет, на бульваре Гаусман.

— И мы знаем почти всех его жильцов. Бульруа — отца и сына… графа де ля Кальпренеда… Дутрлеза, вашего друга, — обратился к Куртомеру один из его соседей.

— Да, — ответил Жак, — но Дутрлез так же мало знает о хозяине, как и я. Кто такой этот Мотапан?