Смертельный розыгрыш

— Мы говорили о речи мистера Карта,— сказала Дженни.

— В самом деле?— осторожно переспросил я.

— Редкостный старый чудак,— заметил Пейстон.— Никак не может удержаться от подковырок.

Стало быть, от Пейстона не ускользнуло, что Элвин спародировал стиль его выступления.

— Наши друзья,— продолжал он,— далеко не в восторге, что их обозвали деревенскими пентюхами, не по вкусу им и утверждение, будто всякий дуралей может возглавить охотничий клуб. Не обошлось и без камешков в мой огород. Эти интеллектуалы — извините, Уотерсон, я не о вас — почему-то полагают, что можно добиться успехов в делах, не имея головы на плечах,— в этом их беда.

— Я лично не назвал бы Элвина интеллектуалом,— запротестовал я.

— Возможно, вы и правы. Но глупцом его не назовешь. Жаль, что он занимается всякой чепухой, лучше бы обратил свои способности на что-нибудь дельное. Говоря откровенно, он живое ископаемое, этакий местный реликт. Он сам себя отгородил от современного мира, ему импонирует роль петуха на средневековой навозной куче. Впрочем, это его дело.

У меня были довольно веские основания не согласиться с этим мнением, но я промолчал, только отметил про себя, что под светским обличием и обходительностью Пейстона кроется беспощадная жестокость.

— И все же,— вмешалась Дженни,— вы поступили разумно, сохранив приличные отношения с Картами. Создалось бы затруднительное положение, если бы…

— Если бы они оставались в деревне, а я… Но ведь они ни во что не вмешиваются. Соседи они неплохие. Не могу сказать, чтобы я испытывал особую симпатию к Берти. Но Элвин был бы вполне сносным человеком, не будь он таким смешным снобом. Прежде чем принять приглашение, он позвонил моему секретарю и уточнил список гостей. Для особы королевской крови это, может быть, и в порядке вещей, но когда так выпендривается несчастный деревенский джентльмен, это уж, черт побери, слишком!

— По-моему, он не такой уж несчастный,— сказала Дженни.

— Но и счастливым его не назовешь. Знали бы вы, в каком плачевном состоянии его дела. А Берти — жуткий мот. Я не хотел бы повторять то, что слышал о его школе. Он еще не подкатывался к вам?

— С просьбой одолжить ему денег?

— Ну да, конечно. Имейте в виду: если дадите, плакали ваши денежки.

Я понял, что Роналд Пейстон изрядно перебрал. Его умное, тяжеловесное лицо расплылось, а резкие высказывания воспринимались как досадное отступление от обычной чопорности. Я заметил, что Коринна поджала губки, она сдерживалась с большим трудом. И вдруг выпалила:

— А по-моему, Берти очень славный. Единственный, кто говорил со мной всерьез. От остальных я не слышала ничего, кроме обычных светских благоглупостей.

Последовало смущенное молчание.

— Извините,— наконец заговорил Пейстон.— Приходите в другой раз, когда у нас будет больше молодежи. Мы все для вас, вероятно, старые хрычи.

— Вот и вы разговариваете со мной, как с ребенком.

— Такой уж я нескладный… Вы очаровательная молодая девушка. Неудивительно, что Берти Карт…

— Извините, нам пора,— сказала Дженни.— Это был восхитительный вечер. Где миссис Пейстон?

Мы нашли Сэма и все вместе поблагодарили миссис Пейстон.

— Когда у вас будет желание выкупаться, приходите запросто, без звонка.

Формально предложение было адресовано всем нам, но по тончайшим нюансам можно было понять, что миссис Пейстон приглашает прежде всего Сэма.

— Ну и противный же он! — Коринна как будто продолжала прерванный спор.

— Кто?— спросил Сэм.

— Мистер Пейстон. Весь какой-то масленый, чванливый. И позволяет себе некрасивые намеки. И как она с ним живет? Она… она как жемчужина в роскошном свинарнике…

Я рассеянно слушал этот разговор; не обратил я особого внимания и на сравнение, которое сделала моя дочь. Если миссис Пейстон и впрямь жемчужина, то в течение вечера эта жемчужина, казалось, обретала все новые и новые облики. Меня угнетало недоброе предчувствие: если я верно истолковал некоторые услышанные реплики, этот званый ужин должен был поднять сильную бурю в нашей деревне.

4. ЗЛОБНЫЕ ПИСЬМА

На следующий день была страшная жарища. Как все английские деревни по воскресеньям, Нетерплаш Канторум погрузился после обеда в мертвый сон. Только у нас во дворе слышался легкий хруст: это, вооружась кривым садовым ножом, Сэм вырезал заросли крапивы и подравнивал разросшуюся живую изгородь в дальнем конце сада. Я подозревал, что в основе его кипучей деятельности лежит не просто естественное для молодого человека желание поиграть мускулами, а нечто другое. Дженни наслаждалась сиестой, не выходя во двор. Коринна, покачиваясь в гамаке, натянутом между яблонями, пыталась одолеть книгу, а Бастер так и норовил отгрызть уголок от ее переплета. Я тоже пробовал читать, но вскоре вернулся в тень веранды, пристроенной Джорджем Миллзом к моему кабинету в западной части дома, и стал любоваться клумбой, густо засаженной колумбинами, в самом центре лужайки.

Дженни и я — одно целое. Какое-то телепатическое наитие заставило меня войти в дом и подняться в нашу спальню. Дженни металась на постели, громко всхлипывая. Вдруг она села, глядя на меня сонными глазами, и вскрикнула. Я подбежал к ней и стал ее успокаивать.

— Я проглотила его,— сказала она, все еще в дремоте. Отвращение смешивалось в ее голосе с недоумением.— Я проглотила его,— повторила она.

— Что проглотила, любимая?

Только тогда она окончательно пробудилась.

— Не помню.— Наконец-то она узнала меня.— Я что-то говорила во сне?

— Да. Ты выкрикнула: «Я проглотила его». Что это было?

— В самом деле? Не помню.

— Может, тебе приснилось, что ты проглотила снотворное или что-нибудь в этом роде?

Дженни была вся в поту. Я тоже.

— Не помню, что мне привиделось,— повторила она с легкой дрожью в голосе.— Странно… Который час? Не выпить ли нам холодного чая?

Вот и все. После ужина Сэм укатил на своей колымаге в Бристоль — свободен он каждый третий уик-энд и приедет теперь лишь в июле, когда у него будет двухнедельный отпуск. Тогда-то мы вдоволь пообщаемся.

Если не считать кошмара, который приснился Дженни, день прошел спокойно. Но, как оказалось, это было затишье перед бурей. На другой день вечером, когда Дженни с Коринной готовили ужин, я отправился в таверну. Обычно она заполняется посетителями после восьми вечера. Но в шесть часов она была совершенно пуста.

— Слыхали вы последние деревенские сплетни? — спросил Фред Киндерсли, наливая мне пинту вина.

— Нет. Но догадываюсь, о чем люди судачат.

— Да?

— О будущем председателе Толлертонского охотничьего клуба?

— Попали в самую точку.— Он слегка улыбнулся.— Вы просто читаете чужие мысли.

— В субботу мы ужинали в Замке. Мистер Пейстон оповестил всех, что комитет предложил ему занять место председателя. Это была настоящая сенсация.

— Сегодня была еще более сногсшибательная сенсация.

— Выяснилось, что все это розыгрыш?

— Мистер Уотерсон читает чужие мысли,— повторил Фред только что вошедшей в бар Доротее. Она была такая же спокойная и красивая, как всегда.— Может, вы скажете нам, и кто его устроил?

Я колебался недолго. Фред и Доротея — люди вполне здравомыслящие, не злые. В Нетерплаше я человек новый, и прежде чем решить, как мне поступать, надо посоветоваться с такими вот беспристрастными людьми, как Фред и Доротея.

— Есть ли в охотничьем клубе специальные бланки для писем — с официальным его названием?

— Да.

Отец Элвина Карта в свое время был председателем клуба, вполне возможно, что у них сохранилась кипа старых бланков: всего-то и дела отстучать текст на машинке и поставить поддельную подпись. Но самое подозрительное заключается в том, что перед званым ужином Элвин выяснял список приглашенных. Окажись среди них хоть один член комитета, вся затея была бы обречена на провал. Прошлый уик-энд секретарь клуба отсутствовал, и можно не сомневаться, что Пейстон с ним созвонится.