Смертельный розыгрыш

Я объяснил наши затруднения.

— Конечно, приводите их обоих,— перебил меня голос.

— Мне не хотелось бы обременять вас.

— Да что вы! Я уверена — все будет отлично.

Вера Пейстон произнесла это как-то неопределенно, почти мечтательно, похоже, подготовка к званому ужину ее совершенно не касалась. У них в доме, верно, целый штат прислуги, подумал я. Или везде работает автоматика. Я поблагодарил ее и добавил:

— Не ручаюсь только за своего сына. Он терпеть не может смокинг, особенно в жару.

Она засмеялась. Будь на ее месте любая другая женщина, я бы сказал: захихикала, но ее смех напоминал перезвон храмовых колокольцев.

— Пусть приходит в чем ему нравится. Понятия не имею, почему мой муж приписал: «Надлежит быть в смокинге». Будет всего несколько друзей. Во всяком случае, я так думаю, никогда не знаю наперед, кого привезет с собой Роналд на уик-энд.— Она снова рассмеялась.— Если хотите искупнуться, прихватите с собой купальные костюмы.

Вера говорила по-английски прекрасно, если не считать легкого иностранного акцента, и это отклонение от литературной нормы явилось первым свидетельством того, что Вера Пейстон еще не окончательно «англизировалась». Я начал было говорить, с каким нетерпением мы ждем дня, когда сможем осмотреть Замок, но вдруг услышал сигнал отбоя. Лишь впоследствии я привык к тому, что Вера отключается без всякого предупреждения — характерное проявление ее ускользающей сущности; пройдет совсем немного времени, и я пойму, что именно эта ее неуловимость, хочет она того или нет, привлекает к себе мужчин.

В пятницу после обеда мы встретили в Дорчестере Коринну. Дочь была бледненькая, осунувшаяся, она и в детстве-то не была упитанной, а тут уж совсем исхудала.

К нашей с Дженни радости, она восторгалась новым домом и деревней. Особое удовольствие доставляло мне видеть, какие непринужденные у них с Дженни отношения: не мачеха и падчерица, а старшая и младшая сестры. Дженни отвела Коринне комнату с солнечной стороны дома и постаралась как можно лучше ее обставить; во время каникул они целыми часами вместе выбирали обои; у Дженни чудесный дар: не подавляя чужого вкуса, она умеет наводить на удачное решение; когда Коринна увидела свою комнату, она ахнула от восторга, обвила шею Дженни руками и воскликнула:

— Лучше, право, не может быть! Спасибо, спасибо огромное!

Должен признаться, я люблю девушек, умеющих радоваться и непосредственно выражать свои чувства; не очень-то приятно иметь дочь, которая с мрачным видом слоняется по дому, постоянно ворча на родителей, что бы они ни делали.

К концу дня подкатил и Сэм на своем стареньком «моррисе». В противоположность сестре характер у него замкнутый, свою привязанность к Дженни он проявляет не прямо; в этот раз он привез ей большущего омара, которого извлек из багажника вместе с измятой сумкой, кипой газет, парой грязных ботинок, нотными тетрадями и теннисной ракеткой. Наш с ним разговор прервало поскуливание, которое донеслось с переднего сиденья.

— Ох, я забыл о песике,— спохватился Сэм.

Он вынул из машины нечто похожее на пончик, но пушистое и извивающееся, и передал Коринне.

— Это собака,— сказал он.— Хотя об этом и не сразу догадаешься. Но если ты хочешь стать крепкой горластой деревенской девкой и, не боясь простудиться, разгуливать под дождем, тебе просто необходима собака. К сожалению, у меня не хватило денег на лошадь.

— О Сэм! Милый! Ты сущий ангел. Как его зовут?

— Бастер. Предупреждаю только: он ужасный привереда,— продолжал Сэм с совершенно невозмутимым видом.— Давай ему мелко нарезанную жареную лососину и пастеризованное молоко с капелькой рома.

Очаровательно-простодушная Коринна, привыкшая понимать все буквально, разумеется, приняла слова брата за чистую монету.

И вот наконец мы все вместе: четверо счастливейших людей во всей Англии. А по ковру, как потешный цирковой клоун, семенит небольшой щенок, и в окно льется закатный свет.

На следующий вечер мы отправились в гости. Странно было идти через деревенский луг в смокинге. Сэм, хотя и с большой неохотой, тоже обрядился в смокинг, но при этом повесил на него купальные трусы, вид у него был преуморительный.

— Это будет настоящая оргия?— спросил он с надеждой в голосе.— Магнаты будут плескаться в бассейне вместе с голыми платными партнершами?

— Искренне надеюсь, что нет.

Впереди нас в коротких вечерних туалетах шли Дженни и Коринна, смотреть на них было одно удовольствие.

— Ты знаешь, что означает название этой деревни?

Само собой, я знал, но мой принцип — молча выслушивать объяснения молодежи: это полезно для ее воспитания.

— Нетерплаш означает «нижний пруд»,— продолжал Сэм.— Кантор — «певчий». В здешнем лесу,— он ткнул куда-то на юго-восток,— сохранились руины средневековой часовни. Как ты думаешь, что она собой представляла?

— По всей вероятности, это была небольшая часовенка, где священники совершали заупокойные мессы.

Пока Сэм переваривал услышанное, я вспомнил, как еще в школе мальчиком девяти-десяти лет, увидев на улице траурную процессию, он сказал мне: «Я надеюсь, папа, ты никогда не умрешь», и в груди у меня сладостно заныло.

— Откуда тебе все это известно? — поинтересовался я.

— Заглянул в туристический справочник, когда ты написал, что вы сюда переезжаете.— Он нагнулся, сорвал одуванчик и воткнул его в петлицу.— А Дженни правда уже поправилась? — несмело осведомился он.

— Думаю, что да. Почти уверен.

— Не скажется ли этот дурацкий ужин на ее нервах?

— В конце концов, это только ужин, а не торжественное собрание благотворительной организации.

Вопреки нашим ожиданиям, в большой гостиной Замка оказалось полно народу. Круглолицый, среднего роста человек тепло приветствовал нас и извинился, что не пригласил раньше,— это был сам хозяин. За ним, совсем рядом, стояла его жена в пурпурно-алом, цвета фуксии сари. Рука, которую она протянула мне для пожатия, была маленькая, изысканной красивой формы и как будто без костей. Я уже пытался описать ее голос и грацию движений, но ее лицо я видел вблизи впервые, и оно поразило меня своей редкостной красотой: выступающие скулы, чувственный рот, тонкий нос, большие, широко поставленные глаза, излучающие неяркий свет, и низкий лоб в окаймлении эбеново-черных волос. Впечатление такое, будто перед тобой мерцающая, прозрачная черная жемчужина, именно черная, хотя цвет ее кожи был не темнее кофе с молоком. И снова, как во время разговора по телефону, я почувствовал в ней отрешенность, нечто ускользающе-неуловимое, и это была отнюдь не робость, а намеренное или бессознательное стремление отгородиться от окружающей жизни.

С остальными гостями нас познакомил сам Роналд Пейстон — не его жена. Все разделились на две группы: местные жители и приезжие бизнесмены. Женщины в первой группе были — в зависимости от возраста — румянощекие или с дубленой кожей; их платья дали Дженни повод съязвить, что они купили их в лондонском военном универмаге. Мужчины — белоусые, пустоглазые, с молодцеватой осанкой, их смокинги попахивали нафталином. Деловые друзья Роналда были все однообразно холеные, с однообразно невыразительными лицами. Их было пятеро или шестеро, все без жен, все в двубортных смокингах, все с красными гвоздиками в петлицах: одуванчик Сэма на этом фоне казался еще более вызывающим, чем тот предполагал. Эти дельцы — очевидно, птицы высокого полета — бокал за бокалом пили мартини с подноса, который держал в руках осанистый молодой официант в короткой белой куртке и белых перчатках.

Вера Пейстон подлетела, как бабочка, к отставному адмиралу и его жене, те взирали на нее с комической смесью любопытства и испуга: как будто из гущи тропического леса вдруг выпорхнуло какое-то редкое создание. Роналд Пейстон уделял много внимания Дженни и Коринне; несомненно, у него есть обаяние и чувство собственного достоинства, к тому же прекрасные манеры, ничего похожего на благоприобретенную обходительность, свойственную нуворишам. Картов должно бесить, пришло мне на ум, что человек, занявший их место, выглядит истинным джентльменом.