Операция Наследник, или К месту службы в кандалах

— Где же ваш котелок, пан Артемий? — спросил Фаберовский, жестом приглашая Владимирова войти.

— А я его отпустил вместе с рыбками, — ответил тот, входя и прямиком направляясь к столу. — Пусть хоть у них будет постоянный дом.

Вместе с Артемием Ивановичем в номер вкатила волна нестерпимого зловония, сконцентрировавшего в себе и запахи венецианских каналов, и ароматы еврейского гетто, и просто грязь и пот, которые Артемий Иванович собрал на себе с тех пор, как последний раз по-настоящему мылся на Монастырке в арестном доме. Подсев к столу, Владимиров схватился грязными заскорузлыми руками за тарелку и вывалил на нее из судка горой всю лапшу. Громко сглотнув слюну, он набросился на еду, забыв даже приправить ее мясными клецками.

Пенелопа смущенно отвернулась, а Фаберовский, несмотря на непрезентабельность этого зрелища, счел необходимым поддержать компанию, и сел за стол напротив Артемия Ивановича, взяв себе горшоченк с супом.

— Я вижу, что вы уже поели, — озабоченно сказал Артемий Иванович, проследив взглядом за ложкой супа, исчезнувшей в ненасытной утробе поляка. — Тогда я доем за вами. Не пропадать же добру, в самом деле. Лучше в нас, чем в таз, — и придвинул к себе все судки и горшки.

Утолив первый голод, он стал разговорчивым и пожаловался на свое житье, рассказав, что не ел уже несколько дней, что пытался даже ловить голубей на площади Святого Марка, но туда его не пускает полиция, а сырая рыба застревает у него в горле.

— Вы уже плавали на гондолах, мистер Гурин? — спросила Пенелопа, когда ей, наконец, удалось пересилить отвращение и брезгливость.

— Нет, я их боюсь. Я сам себе гондол, — сказал Артемий Иванович. — Я своим брюхом плаваю.

— Как лорд Байрон, — улыбнулась Пенелопа.

— Не знаю, как плавал Байрон, но когда я на него сел, он только крякнул и тут же сдох.

— Вы были в Миссолунги [14]?

— Нет, это было у вас дома, — не переставая жевать, прочавкал Артемий Иванович. — Мерзкий кобель, будет знать, как меня кусать.

В крошечном, пахнущем плесенью венецианском кафе, с одним окном и распахнутой дверью, выходившей прямо на канал, сидели за единственным столиком двое мужчин. Иногда к ступеням у входа подъезжали гондолы, но пассажиры, найдя кафе занятым, продолжали свой путь.

— Эй, каффеттьере! — крикнул один из мужчин из-за столика спавшему за стойкой буфетчику. — Я и синьор Гартинг вуоле авере уна бибита! Си порти уна боттилья ди вино!

Буфетчик поднял голову и в воздух взвился целый рой сонных мух, присоединившихся к своим соплеменникам, безумолчно гудевшим под потолком.

— Давай-давай, пошевеливайся! Темпо, или как там по-вашему!

Буфетчик встал и удалился в заднюю комнату, откуда донесся равномерный стук воды, капавшей с потолка в железный таз. Он вернулся с бутылкой вина и поставил ее перед посетителями на стол, после чего вернулся за стойку и продолжил прерванный сон.

Бинт откупорил бутылку и разлил по стаканам. Встреча их в этом захудалом заведении была не случайна. Согласно инструкциям Рачковского, которые каждый получил, прежде чем отправиться в Венецию, ровно через неделю после отъезда наследника цесаревича из России (о чем непременно напишут все газеты), оба должны были явиться сюда в два часа дня. Но ни Бинт, ни Гартинг не знали, кого именно им надлежит встретить, и оба были разочарованы.

Еще с восемьдесят пятого года, с самого назначения Рачковского заведовать Заграничной агентурой, между ними возникли неприязненные отношения. Оба они, бесспорно, были звездами тайного сыска одной величины, каждый из них занимал равное место в иерархии агентуры, только один в наружной, а другой во внутренней, оба умудрялись бороться за расположение одних и тех же женщин, причем Бинт неизменно проигрывал своему сопернику. Бинт презирал еврея за его похотливость и неразборчивость во всех, не только амурных, вопросах, а тот ненавидел француза за высокомерие и самовлюбленность. Но самым большим камнем преткновения в налаживании их отношений были деньги, до которых оба были сами не свои. И здесь Бинт проигрывал своему коллеге, так как сам он получал только жалование, а Гартинг, как тайный агент и провокатор, бесконтрольно тратил выдаваемые суммы, и даже одалживал французу под грабительские проценты. Со времени разгрома народовольческой типографии в Женеве их если что и объединяло, так это взаимная ненависть к Владимирову.

После первой рюмочки Ландезен начинает издеваться над Бинтом и смертью Шарлотты. Всплывает, что все проделано Владимировым. Бинт говорит, что надеется, что тот мертв. Ландезен, знающий, что Фаберовский работал в паре с АИ, догадывается, что Бинту было поручено устранить Влад. Рассказ о том, что полиция выудила из канала тело мужчины и сообщила о нем Бинту. Тот телеграфировал Рачковскому, что Гурин умер. Но не успел посмотреть на тело, так как собирался сделать это после сегодняшней встречи.

Из слов Ландезена Бинт заключает, что у Владимирова есть сообщник, которого тоже надо было убрать, и что это Ландезену сделать не удалось. После взаимных препирательств и издевательств Ландезен предлагает Бинту помочь ему в уничтожении поляка, тем более что откладывать нельзя, через четыре-пять дней в Египет уже приезжает наследник и им в любом случае надлежит быть там для его охраны.

Бинт за свои услуги по приканчиванию Фаберовского, который не является его целью, требует деньги.

Вечером идут гулять по набережной Скьявони, длинной и красивой набережной от Пьяцетты Св. Марка до Публичного сада, особенно любимой для прогулок осенью и зимой.

АИ вымыт и выбрит, фуражка его вычищена, краб надраен. Орел-мужчина. Сразу у гостиницы переходят мост ponte della Pieta на канале Адмиралтейства (rio — канал любого размера, но по ширине достаточный, чтобы позволить пройти не очень большой барже). Отхожее место (Cessi, плата 10 чент. или 2 сольдо (всего два сольдо!)) на набережной Скьявони (Schiavoni) близ Сан-Бьяджио (S.Biagio).

Артемий Иванович очень беспокоится, что может произойти конфуз. Упрашивает дать ему всего два сольдо сходить в сортир. Он съел всю еду, поэтому ему все и досталось. Он уходит в сортир, когда появляются Ландезен и Бинт. Они ездили смотреть на труп, но того уже похоронили на кладбище для бедных, поэтому они пребывают в неведении, жив или нет Владимиров. Увидев, что поляк прогуливается только с женой, уверовали в смерти АИ. Ландезен дает указания нанятым убийцам утопить Фаберовского в канале, после чего поспешно удаляются. Попытка не удалась, так как АИ, облегчившись, догнал чету как раз в тот момент, когда убийцы напали на них, и в свою очередь напал на них сзади. Те позорно ретировались, а АИ опять стал клянчить на сортир.

Решили вернуться обратно в номер и показать его врачу. Вызванный в номер врач узнает Артемия Ивановича и требует вернуть ему резиновую клизму. В отместку прописывает ему против поноса еще более страшного слабительного.

— Мошенник, каналья! Где моя прекрасная оранжевая гуттаперчевая груша за две лиры?

— Ну что, пора спать, — сказал поляк, когда Артемий Иванович вышелв очередной раз из сортира. — Пойдем, я поговорю с синьором Боцци, чтобы тебе предоставили отдельный номер, закрывающийся на замок снаружи.

— А вдруг на тебя опять нападут? Кто тебя с женой защитит? Только я. Так что лучше мы все вместе переночуем. Вы тут в гостиной на диванчике около двери, а я как-нибудь в спальне помещусь. И никому не открывайте.

— Да пан Артемий нахал!

— Ни в коем разе. Я не спал по человечески месяца три, если не больше! А вы одну ночку перетерпите.

— У нас свадебное путешествие!

— Ну а я-то чем виноват? Надо было раньше думать.

— В чем дело, Стивен? Он что, собрался ночевать у нас в номере?

— Похоже, что так.

— Так сделай что-нибудь! Дальше так невозможно. В нашем путешествии мы еще ни на миг не остались с тобой наедине.