Тайна царского фаворита

Столик в моей спальне украшала какая-то затейливая фарфоровая скульптура (назвать ее статуэткой язык не поворачивается по причине весьма приличного размера художественного творения). Данный предмет изящного искусства изображал увитый цветами и листьями старый ствол (а может быть – скалистый утес), на выступах которого расселись в живописных позах шестеро толстых розовых ангелочков с лютнями и дудочками в руках.

Не знаю, насколько эта вещь была ценной для хозяйки дома, но выбирать было некогда, именно ангельский сикстет попался мне под руку в первую очередь.

Прикинув в руках вес творения (а он был вполне внушительным), я подождала, пока дерущиеся не перевернутся таким образом, чтобы затылок поручика оказался сверху, и с размаху опустила на него фарфоровую корягу с ангелочками. Под моими руками что-то хрястнуло (надеюсь, фарфор, а не голова Степанчикова), и осколки творения разлетелись в разные углы.

Поручик обмяк в недружелюбных объятиях полицейского агента, и вскоре господин Стукалин, оседлав поверженного врага, уже связывал ему руки прочным шелковым поясом от моего халата.

– Извините за поздний визит, голубушка Елена Сергеевна, – пробурчал Стукалин, немного отдышавшись. – Обстоятельства-с!

– Ничего-ничего, я привыкла, – совершенно искренне отозвалась я.

– Вот он, убийца несчастных девиц, – сыщик, не сдержавшись, от души пнул поручика ногой. – Доктор говорит, психопатия… Но я так помыслил – может, и не психопатия, а чистый разврат. Садистические наклонности! В Москву на экспертизу профессорам-психиатрам предоставить голубчика, конечно, следует. Пускай разберутся – психопатия это или еще что похуже. Где ему место – в сумасшедшем доме или на каторге вечной. А то ежели каждый начнет девиц резать, потому как, дескать, влечение у него такое психопатическое, так что оно выйдет? Кстати, доктор ваш там, во дворе у крыльца остался. Вы кликните его, будьте так добры, пускай поднимется, смирительную рубаху на поручика натянем, пока психопат наш присмирел. А то очухается и снова, глядишь, в буйство впадет.

Я выглянула в окно. У крыльца и вправду топтался какой-то человек, едва различимый в темноте.

– Господин доктор, это вы? – окликнула я его. – Я сейчас спущу вам ключ от дверей. Поднимайтесь! Вашего пациента ненадолго утихомирили.

Привязав головку ключа к мотку тесьмы, извлеченному из моего швейного несессера, я принялась разматывать моток, опуская ключ вниз, чтобы доктор смог открыть дверь, – ведь о том, чтобы держать запасной ключик в вазоне на крыльце, теперь не могло быть и речи! Но подхватившаяся от шума няня сама впустила врача в дом и тут же напала на него с расспросами…

Пока почтенный эскулап удовлетворял любопытство настырной старушки, я со своей стороны смогла задать пару вопросов сыскному агенту.

– Терентий Иванович, похоже, вы ловили преступника на живца, причем в роли этого самого живца пришлось волей-неволей выступить мне. Вы нисколько не боялись, что прежде, чем успеете проникнуть в мою комнату, я уже буду валяться на полу с перерезанным горлом?

– Ну что вы, сударыня, этого я никогда не допустил бы. Уж не взыщите, что полоумный поручик так вас напугал, но что было делать – мне нужно было взять его с поличным.

Да, это вполне по-полицейски! Сыскной агент – он всегда сыскной агент, что бы ни происходило! Я снова почувствовала нечто вроде горловых спазмов при мысли, что Стукалин мог бы допустить просчет – от ошибок ведь никто не застрахован. А Терентий Иванович продолжал, как ни в чем не бывало:

– Я давно убедился, что это он барышням билет на тот свет выписывает. У каждой из покойниц была любовная связь с молодым офицером, в котором, по слухам, угадывался Степанчиков. Правда, все девицы скрывали это по разным причинам. Сестра милосердия опасалась скандала со стороны хозяйки – госпожа Здравомыслова не поощряет вольностей персонала с пациентами лечебницы. Дочь кузнеца боялась папаши, мечтавшего выдать ее за мельника из соседнего села (а какое может быть для девичьего сердца сравнение между вдовым мельником и офицером?). Малаше, прислуге из трактира, и так уж местные парни пару раз ворота дегтем мазали, а узнали бы, что она с офицером шашни закрутила, так и вовсе проходу бы не давали… Поповну воспитывали в большой строгости, как и положено в семьях священнослужителей, и прочили замуж за выпускника духовной семинарии. Ее ждала судьба попадьи в далеком приходе, а почитывавшая тайком от батюшки французские романы девица мечтала о страстной и романтической любви…

Учительница из церковно-приходской школы опасалась обвинений в безнравственности со стороны епархиального начальства и потери места, ведь школьное жалованье было ее единственным доходом… Но в селе, знаете ли, подобные тайны сохранить сложно, я вам уже не раз об этом говорил. По крупиночке, по зернышку, но фактики я собрал, не впервой. Сыскная служба на том и стоит. По всему выходило, что Степанчиков каждой из девиц голову морочил и тайные свидания назначал. С этих свиданий девицы и не возвращались…

– Так если вы все это узнали, почему же не арестовали его сразу? – перебила я. – Почему захотели поиграть еще и моей жизнью?

– Что поделать, сударыня? Степанчиков – офицер. Так просто офицера не арестуешь по одному подозрению. Формальностей много – то, се, разрешение гарнизонного начальства требуется, опять же размещать арестованного офицера, даже отставного, не то что фронтовика из действующей армии, положено на гауптвахте, а не в полицейской кутузке. Сами посудите – где Гиреево, а где гарнизонная гауптвахта? Горе одно вышло бы, а не арест! А так я взял голубчика с поличным в момент проникновения в чужое жилище и нападения на очередную жертву. Как полицейский чин имею право действовать сообразно обстоятельствам, дабы пресечь совершение уголовного преступления. Рапорт теперь по начальству отпишу, показания ваши сниму по форме – и вся недолга.

А убийцу в смирительной рубашке в Москву под охраной повезут и там уж без меня разберутся, куда его – в каторгу или в желтый дом определять.

– А призраков здесь тоже он изображал? – не смогла удержаться я от последнего вопроса.

– Очень может статься, сударыня. Что там ему в больную голову стукнуло – это сам Бог не разберет. Ну а ежели он по-пустому дурковал да прикидывался – тем паче интереснее в призрака рядиться. Скорее за сумасшедшего сойдешь, ежели что. Помните окурочек-то? Это он, голубчик, «Сенаторские» курит… Вот и делайте выводы, сударыня.

Тут наконец подошел доктор в сопровождении рыдающей няни, осыпал меня упреками (ведь предупреждал же, дескать, что Степанчиков не в себе!) и сделал поручику какой-то укол, от которого Степанчиков, начавший уже было приходить в себя, уснул. Тогда доктор вместе с сыскным агентом обрядил своего пациента в смирительную рубашку, крепко-накрепко завязав за спиной у Степанчикова длинные рукава.

– Я сам буду сопровождать его в Москву и приму участие в консилиуме. Мои наблюдения наверняка заинтересуют коллег, хотя я не имею чести быть специалистом в области собственно психиатрии, – бубнил доктор, посматривая в мою сторону весьма недружелюбно. – С научной точки зрения случай весьма интересный, весьма. Батюшки, как же вы ему голову-то разбили, господа! Да где же ваше милосердие? Разве можно такое себе позволять! При психической патологии головные ушибы могут спровоцировать совершенно непредсказуемые последствия…

Не знаю, возможно, если бы я не сопротивлялась, проявляя милосердие, и кровожадный поручик, представляющий немалый интерес для науки, успел перерезать мне горло, данный случай показался бы доктору еще занимательнее. Но мне как-то не хотелось подставлять свое горло, чтобы потом врачи из академического интереса разбирали еще одно убийство, совершенное маньяком Степанчиковым. При всем уважении к науке…

Когда доктор и полицейский агент уложили спеленутого поручика на одеяло и, прихватив одеяло за концы, потащили убийцу куда-то вниз по лестнице, я вдруг задала Стукалину еще один вопрос (да, быстротой реакции в данный момент мне хвалиться не стоило бы):