Рецепт на тот свет

— Вот тебе пять фердингов, купишь себе марципан. А теперь скажи — часто к вам приходил Теодор Пауль?

— Часто, — подумав, ответил портновский ученик и вдруг прижал палец к губам. — Иоганн шил ему жилет и сделал два галстука, только хозяин про это не знает…

Маликульмульк улыбнулся — и тут свои интриги…

— Что-нибудь еще он делал для своего друга? — спросил Паррот.

— Да, он сшил сумочку для его невесты, такую, как носят дамы, с деревянными ручками. Ей останется только вышить цветы, а бахрому он уже приделал.

— Может быть, ты знаешь, кто эта невеста?

— Нет… Но она живет недалеко от аптеки Слона. Теодор Пауль сказал Иоганну, что он утром отнесет ей сумочку, и никто не заметит, что он выходил.

— А ты ее никогда не видел?

— Нет, герр Паррот…

— Какое свинство! — раздался неожиданно зычный голос Вейнарта. — Он унес готовый редингот, который заказал мне сам бургомистр Зенгбуш! Вы можете вообразить — он вынес редингот Зенгбуша! Я нарочно повесил его наверху, чтобы его не пришлось опять чистить — к этому английскому сукну пыль так и липнет, а каждый волосок, каждая ниточка видны на нем, словно они толщиной в палец! А он, этот мерзавец, утащил редингот Зенгбуша!

От этакого возмущения ученики за столом съежились и даже перестали шить.

— Погодите, не кричите, Вейнарт. Через полчаса ваш редингот к вам вернется, — и, не обращая больше внимания на расстроенного портного, Паррот повернулся к Маликульмульку. — Он куда-то проводит Теодора Пауля — туда, где нашего отравителя спрячут. И вернется вместе с рединготом обратно. Пойдем, вовсе незачем ждать тут его возвращения.

Они попрощались, но Вейнарт, то крича, то причитая, даже не обратил внимания, что они ушли.

— Итак, Крылов? — спросил Паррот. — Имеет ли эта невеста отношение к отравлению? Что скажете?

— Может, и не имеет. Но если это молодая вдова, которая живет одна, то она вполне может спрятать у себя жениха.

— Или Теодор Пауль настолько поладил с ее родителями, что они сами устроили ему логово на чердаке… Но странно, что герр Струве ничего про эту невесту не знает. Он же отвечает за воспитание своего подмастерья. И еще осенью я говорил с Теодором Паулем — он жениться не собирался!

Маликульмульк пожал плечами.

— Мне ясно одно, — сказал он. — Отраву изготовили в Риге, в какой-то из аптек. Я не верю, что ее изготовили на Клюверсхольме. Заказчик вряд ли выписал ее из Митавы или из Гольдингена. Может быть, сам Теодор Пауль это сделал — он ведь уже довольно много умеет. А в лаборатории у Струве черт ногу сломит — там мог стоять сосуд с отравой, и Струве подумал, что это собственность Гринделя, что-то для его опытов, а Гриндель просто не обратил внимания…

— Почему вы уверены, что невеста Теодора Пауля тут ни при чем? — сердито спросил Паррот. — Неведомо откуда взялась девица, заморочила подмастерью голову! Откуда нам знать сейчас — не подослана ли она?

— Насколько я понимаю, у бродячих подмастерьев бывают всякие приключения… — Маликульмульк взглянул на небо, пытаясь определить на глазок, скоро ли стемнеет. — И амурные также. Думаю, девице не так просто сбить его с толку, разве что…

— Разве что у нее знатное приданое?

— Разве что она… да нет, это было бы слишком просто…

— Что, Крылов?

— То, Паррот, что пришло мне в голову.

Паррот вздохнул.

— Ваша голова очень странно устроена, порядка в ней нет вовсе, — сказал он. — Она похожа на ювелирную лавку, в которую какой-то дурак бросил гранату. У моего младшего в голове порядка больше… Но при взрыве гранаты в ювелирной лавке на поверхности мусора может лежать бриллиантовое ожерелье. Итак, Крылов?

— Итак — мне кажется, Теодора Пауля можно было соблазнить лишь одним: своей аптекой. Он же бродяга, он не знает, где наконец совьет гнездо…

— Он приударил за дочкой кого-то из наших аптекарей, и она согласилась стать его невестой? И аптека — приданое? Вы это имели в виду?

— Да.

Они стояли на углу Малой Монашеской и Сарайной. Мимо шли прохожие, кое-кто здоровался первый — начальник генерал-губернаторской канцелярии может пригодиться. Маликульмульк, беседуя с Парротом, носком сапога сгребал снег, мастерил что-то вроде крошечного бастиона.

— Да… это и с точки зрения геометрии соответствует… — вдруг сказал Паррот. — Вы представляете себе, Крылов, окрестности аптеки Слона?

— Представляю.

— Вон — аптека Льва, чуть подальше по Сарайной — аптека Лебедя. Если вернуться к мастерской Вейнарта и повернуть направо — выйдем на Торговую, к Зеленой аптеке. Они же тут на каждом углу! И все — в двух шагах от аптеки Слона! С другой стороны, не так уж много у наших аптекарей дочек и внучек, которых могут отдать за подмастерье… Это должна быть семья, в которой нет прямого наследника, нет сына… Крылов, вы сейчас вернетесь в аптеку Слона и расспросите герра Струве о соседях. Потрудитесь узнать не только о дочках и внучках, но и о племянницах. Может быть, если вы начнете расспрашивать об аптеках, Карл Готлиб что-то вспомнит, внимательно следите за ним, а я…

Маликульмульк посмотрел на снежный бастиончик, готовый к бою, развернулся и пошел прочь, не дослушав Паррота.

Его, как многих флегматиков, допечь было трудно, однако Парроту, злоупотребившему замашками школьного учителя, это удалось.

Пошел же Маликульмульк не к аптеке, а совсем в другую сторону — почему-то к Рижскому замку. Ему вдруг все надоело — и Паррот, явлению которого он так обрадовался, стал совершенно ненужным в том внутриголовном пространстве, которое имеется у каждого человека. Взрыв гранаты в ювелирной лавке! Нужно ли завидовать владельцу этой лавки аптекарям, у которых в голове полнейший порядок, стоят по полкам крошечные фаянсовые баночки и начищенные медные ступочки? Да, мусор, который за всю жизнь не разгрести, но поверх жуткой кучи — бриллиантовое ожерелье… да!..

Насчет кучи он не сомневался — в жизни много глупостей было понаделано. Только что же считать бриллиантами, которые оправдывают существование кучи?

«Подщипу»?

Пиеску дурацкую, написанную из баловства, из ехидства, да еще ради того, чтобы потешить Голицыных? Как так вышло, что она оказалась самым чудным, самым занятным его произведением? В чем ее загадка? Неужто лишь в потоке русской речи, для которой и александрийский стих — не помеха?

И тут Маликульмульк услышал голос.

Некто русский гнался за ним следом и вопил на всю крепость:

— Ваше сиятельство! Ваше высокопревосходительство!

— След в след, — говорил идущий впереди Демьян Пугач. — Тогда, Бог даст, выйдем к нужному месту.

Переходя реку, они свернули с натоптанной тропы и дальше продвигались по санной колее. Снег вокруг был не слишком глубок, но все ж повыше лодыжки. Кто-то перед ними шел по санному следу, как ярмарочный штукарь по канату, и оставил очень удобные для Демьяна ямы. Но Демьян поджар, и ноги у него тощие. А вот у философа, отъевшегося в Зубриловке у Голицыных, ноги толстые. Идти по ниточке он не может, и его постоянно заносит то вправо, то влево. Его плисовые сапоги на меху от таких подвигов, чего доброго, промокнут — это не по выметенной старательным дворником улице ходить!

Перед ними был низкий берег Клюверсхольма.

Вдоль почти всего берега светились окошки, особенно яркие в большом доме немецкого купца Нинделя. Население острова — рыбаки, перевозчики, лавочники, якорных дел мастера, грузчики, браковщики мачт — с семьями садились ужинать.

— Тут будут сваи, которыми берег укрепили, — сказал Демьян. — Каждую весну так размывало, что и Боже упаси! Как лед идет! Горами громоздится, на берег наползает! Мы нарочно глядеть ходим. Это лед, который между крепостью и Митавским предместьем, вскрывается. Страх Божий! Сперва лед выше по течению тает, ему пособляет талая вода из лесов, что прямо ручьями льется, потом еще дожди бывают. И все — в реку, и ей становится подо льдом тесно, и — ах! Как трещины пойдут, как льдины дыбом встанут!