Тени кафе «Домино»

– Олег Алексеевич, – Манцев из кармана кителя вынул статью Леонидова, – мы ее прочли. Спасибо Вам. Мы многое поняли об этой группе.

– Банде, – поправил Леонидов.

– Нет, дорогой друг, группе, я бы назвал ее контрреволюционной. Мы просим Вас воздержаться от публикации.

– Олег, – вмешался Мартынов, – мы вышли на них. Твоя статья может испортить все дело. Ты написал классно. И ты напечатаешь ее недели через две, мы посоветовались с руководством, тебе разрешили принять участие в разработке этой группы.

– Не может быть, – ахнул Леонидов.

– Может, – засмеялся Манцев, – нам нужна Ваша статья. Завтра приезжайте к нам, получите мандат и познакомитесь с интереснейшими документами. За это и выпьем.

Они чокнулись.

Сцена была залита светом.

Занавес поднимали.

Актеры выходили на поклон.

– Иратова! Браво! Бис!

Неслось из зала.

Лена одна вышла на поклон.

Двое командиров, затянутых ремнями, принесли и поставили у ее ног две корзины цветов.

Зал неистовствовал.

Леонидов вышел из зала и пошел к выходу за кулисы.

Постоял, переминаясь.

Поднялся по ступенькам.

Навстречу ему по узкому коридору шли Лена с цветами, звенящий шпорами Саблин и Блюмкин в новой форме ОГПУ.

– Я поздравляю тебя, Лена. Ты играла великолепно.

– Спасибо, Олег. Большое спасибо. Я рада, что тебе понравилось. Извини, мы спешим.

Саблин и Лена прошли.

Блюмкин задержался.

– Хорошая пара? – спросил он.

Леонидов молчал.

– А что же без цветов?

Леонидов вынул из кармана серебряную розу.

– Вот это да, – ахнул Блюмкин. – Ты, Олег, не сердись на меня. Ты знаешь, мне известно многое. Она не стоит тебя. Это говорит твой друг Яша Блюмкин. Поверь мне.

Леонидов молчал.

Блюмкин хлопнул его по плечу и пошел догонять красивую пару.

Серебряная роза лежала на ладони Олега, в тусклом свете настенных бра она лучилась голубоватым таинственным цветом.

Паровой трамвай, сипло крича стареньким свистком, бежал в сторону Петрово-Разумовской сельскохозяйственной академии.

Лапшин сидел у окна, мимо проплывали рощи, засыпанные снегом, одинаковые деревянные домишки и снова рощи.

– Благодать-то какая, – сказал сосед, крепкий старик в романовском полушубке, – от Савеловского вокзала отъехали всего ничего, а будто в другой мир попали.

– Вы, уважаемый, Москву, видать, не жалуете? – усмехнулся Лапшин.

– А за что ее жаловать-то. Бесовский город. Пропала наша Москва, как есть пропала.

Паровозик засвистел, начал притормаживать.

– Третья сторожка, – хриплым, простуженным голосов объявил кондуктор.

Состав заскользил, тормозя.

Лапшин поднялся и пошел к выходу.

Лапшин стоял у деревянного павильончика, глядя вслед знаменитому паровому трамваю.

Потом пошел по протоптанной дорожке.

Вышел к дачному поселку.

Шел мимо когда-то нарядных домиков.

Остановился у высокого забора.

Открыл калитку.

Дом Веденяпина, двухэтажный, с двумя застекленными террасами, был в полном порядке, разительно отличаясь от соседних дач.

Лапшин прошел по расчищенной дорожке.

Поднялся на крыльцо, крутанул ручку звонка.

Дверь открылась сразу.

На пороге женщина в пестром фартуке.

– Вам кого?

– Мне бы Алексея Гавриловича.

– Заходите, хозяин дома. Алексей Гаврилович! К Вам господин!

По лестнице со второго этажа спустился хозяин в пестром бархатном халате.

– Кто же ко мне по утру…

Присмотрелся. – батюшки, кого я вижу. Вот уж гость нежданный. Проходи, раздевайся. Как ты меня нашел?

– Добрые люди подсказали.

– Да, – Веденяпин зло прищурился, – свет не без добрых людей. Проходи, завтракать будем. Груня! Накрой завтрак в столовой.

Сидели за столом, уставленном закусками.

Веденяпин взял бутылку, разлил по рюмкам.

– Я спозаранку не пью, но ради такого гостя. Прошлым летом яблок много уродилось. А Груня у меня мастерица самогонку гнать. Вот и сделали, попробуй, не пожалеешь.

Чокнулись, выпили.

– Ты, Афоня, человек фартовый.

– Как это?

– А просто очень. Я слышал, ты в Екатеринославе мокруху учинил, так ушел. Сабона шлепнули, а ты на то дело идти остерегся. Мельницу твою взяли, а ты опять ушел.

– Конечно, фарт есть. – Лапшин выпил еще рюмку, закусил моченым яблочком. – Но фарт, друг мой Леша, химера. Его организовать надо. У меня свои людишки есть, они вовремя предупреждают.

– В самой ЧКе? – удивился хозяин.

– Там тоже люди имеются, которые сладко пить, да вкусно жрать любят, и с бабенками пошалить.

– Доброе дело. Доброе.

Хозяин выпил, закусил картошкой жареной.

– Говори, с чем пришел? – ты ювелирный на Кузнецком, дом 7, помнишь?

– Пале-Рояль?

– Именно. Так я дело поставил, как его взять.

– А я причем? Я не налетчик.

– Там три сейфа фирмы «Брилль и сыновья», а в них рыжики и розочки.

– Афоня. Нынче дело такое, что без жиганства заработать можно. Я местной власти сунул, они мне заводик – не заводик, фабриченку – не фабриченку, в общем, большие мастерские отдают. Найму людей, буду по металлу работать.

– Да, это дело, – серьезно ответил Лапшин, – хорошо придумал. Пока большевики во второй раз частный капитал не прикрыли, вполне можешь хорошую деньгу сбить. Но ты же медвежатник от бога. А дело минутное. В доме пять я своего человека истопником в котельную устроил. Мы с ним пять ночей стену курочили и ход сделали под хранилище. В новогоднюю ночь, когда все гулять будут, пол вскроем и войдем.

– А снегирь?

– А он один на весь Кузнецкий мост, его добрые люди напоят.

– Значит так, Афоня. Я под делом твоим подписываюсь. Прихожу, вскрываю сейф и ухожу. За это ты мне платишь…

Веденяпин на папиросной пачке написал сумму.

– Половину сейчас, половину как работу сделаю.

Лапшин прочел, головой покачал.

– Не много?

– В самый раз. Я же в долю не иду.

– И то правда. – Лапшин из кармана пиджака вынул пачку денег, похожую на завернутый в газету кирпич, положил на стол.

– Считать будешь?

– Верю.

– Тогда тридцать первого, в полдвенадцатого у дома пять.

– Заметано, – Веденяпин разлил по рюмкам, – за дело пить – примета плохая, давай с наступающим.

– Давай, чтобы он к нам добрее был.

Чокнулись, выпили.

На темной Триумфальной площади, словно сказочный дворец, горел огнем кинотеатр Ханжонкова. Электролампы ярким квадратом освещали афишу с надписью «Последняя встреча» и портреты Елены Иратовой и Владимира Максимова на фоне алого пожара.

Даже знаменитый матовый фонарь у входа восстановлен, и он освещал лица людей, стоящих в очереди к кассе мертвенно-бледным светом.

Подъезжали авто, спешили дорого одетые дамы и их спутники на первый премьерный сеанс.

Леонидов протиснулся сквозь толку, предъявил билет и вошел в фойе.

Первым, кого он увидел, был нарком Луночарский, который, сияя пенсне, шел ему навстречу.

– Здравствуйте, несговорчивый товарищ Леонидов.

– Добрый вечер, Анатолий Васильевич.

– Ваше место в кинокомитете пока свободно, – лукаво улыбнулся Луночарский.

Он повернулся к своей спутнице – красавице актрисе Розонелли:

– Ты подумай, этот человека отказался от руководящего поста в кинематографе.

Актриса ничего не ответила, только ослепительно улыбнулась.

– Это не мое место, Анатолий Васильевич, я журналист, кабинетная работа не для меня.

– Вам виднее. Но я прошу завтра навестить меня, я недавно перечитал Ваши очерки о Кронштадте. Нам очень нужен патриотический сценарий. Так я жду Вас завтра в два.