Рецепт на тот свет

— Пора, — шепнул фон Димшиц Маликульмульку. — Иначе вам придется ночевать в крепости.

— Я пойду в замок, — отвечал Маликульмульк, и они задержались еще на час.

Ни шулеру, чтобы попасть на Яковлевскую, ни Маликульмульку, чтобы оказаться в замке, извозчик не требовался. Распрощавшись с любезным Видау, звавшим их в гости на следующей неделе, и со всем шумным семейством, они вышли на Большую Песочную.

— Ф-фу! Как хорошо! — сказал Маликульмульк, радуясь морозному воздуху после гостиной, в которой к полуночи стало душно. — Послушайте, фон Димшиц, может, хоть вы знаете, отчего в крепости и в предместьях улицы носят одинаковые названия?

— Может, для горожан Большая Песочная в предместье — логическое продолжение Большой Песочной в крепости?

— Я нарочно смотрел план города — нет!..

Тут Маликульмулька что-то шлепнуло по голове, отлетело и осталось на снегу, в круге света от фонаря.

— Что за чертовщина! — воскликнул шулер. — Глядите-ка!

Он нагнулся и поднял дамскую комнатную туфельку без задника, уже довольно поношенную.

— Занятно, — сказал Маликульмульк и задрал голову. Все окна, из которых могла вылететь эта странная пташка, оказались закрыты.

— По-моему, правнуки Видау развлекаются изо всех сил, а прадедушка смотрит и улыбается, — заметил фон Димшиц и отшвырнул обувку. — Тут у них и розыгрыши в ходу, сами убедитесь. Могут подложить на стул еловую ветку. Веселое семейство.

— А оба сына Видау — ратсманы?

— Да. Что вы так смотрите вверх?

— Хочу понять, откуда выбросили туфлю.

Шулер тоже задрал голову.

— Может быть, из чердачных окошек? Но странное баловство… Пойдем. Мне не терпится оказаться дома.

Маликульмульк понял, что фон Димшиц все же съел что-то, противопоказанное желудку, и мечтает о стакане целебного отвара.

— Да, да, конечно…

Нужно было сесть за стол, пусть даже в нетопленной канцелярии, и записать историю, которую рассказала Софи. Маликульмульк, смолоду привыкший делить род человеческий на комедийные типы, опять был озадачен — ему впервые попалась женщина-дитя. В столице такая манера поведения как-то не была принята, в провинции он почти не встречал женщин, все больше — мужчин за карточным столом, и молодая хорошенькая немка его сильно озадачила. Он не понимал, как с ней говорить, — может, легче бы это понял, если бы не ощущал себя рядом с Софи мужчиной опытным, много повидавшим, умным, знающим, и одновременно — мальчиком, робеющим перед бойкой ровесницей. Уж как эти две роли совместились одновременно в одном человеке — он объяснить не мог.

На кривом перекрестке Яковлевской и Большой Замковой он распрощался с шулером и пошел, считая шаги. Ему не хотелось думать о старом хитром Видау — ведь бывший бургомистр явно подсовывал канцелярскому начальнику красивую родственницу, подсовывал с заранее обдуманным гнусным намерением — иметь своего человека в Рижском замке. И ему удалось смутить канцелярского начальника более, чем если бы натравил на жертву записную кокетку, щеголиху и вертопрашку, привыкшую пленять мужчин. Щеголих-то Маликульмульк знал, на эту породу он в столице насмотрелся.

Но мало приятного — знать, что ты нужен только в качестве канцелярского начальника…

Ох, мало…

Глава шестая

Мневая уха

— Еще немного — и я сам вызову солдат, чтобы отвезли нас с тобой в смирительный дом, — сказал Голицын. — Пока мы вконец не ополоумели. Всяк врет свое!

— Видау, разумеется, на стороне аптекарей, иначе и быть не может, — отвечал Маликульмульк. — Но странно, что Илиш отравлен из-за событий сорокалетней давности. Кому они теперь любопытны? Другое — русские купцы дружбы с немцами не водят, так кого же подослал Лелюхин с отравой? Кто этот человек, которого Илиш хотел угостить кофеем?

— Верно! — согласился князь. — Нужно разобраться с тем осведомителем на Клюверсхольме. Сдается, он эту кашу и заварил. Магистрату выгодно иметь такой козырь против русских купцов, как отравление Илиша.

— Но вряд ли магистрат задумал это отравление только для того, чтобы погубить Лелюхина…

— С них станется! Статочно, все сие задумано, чтобы погубить меня. Ведь дело об отравлении может дойти до столицы.

— Мало ли дел о преступлениях может дойти до столицы? — резонно спросил Маликульмульк. — Каждую неделю что-то случается.

— Мы не знаем, каким будет их следующий ход.

Князь был отменным шахматистом, Маликульмульк ему всегда проигрывал, и слова о следующем ходе показались очень разумными — ратсманы и впрямь могли затеять многоходовую задачку, с выстраиванием пешек не хуже, чем в знаменитой книжке Филидора.

— Я сегодня вечером поищу человека, которого послал на Клюверсхольм, — сказал он. — Может, он уже что-то разведал.

— Мерзкая история… — проворчал князь. — Хоть выписывай сыщиков из столицы.

— Это было бы лучше всего…

В аптеку Слона Маликульмульк попал, когда уже совсем стемнело.

— Есть новости? — спросил Давид Иероним. Он стоял за прилавком, а герр Струве сидел в кресле, предназначенном для любимых покупателей, и Маликульмульк прервал какую-то их веселую беседу.

— Увы, хороших новостей нет. Полицейские уверены, что отравителя прислал Лелюхин, но это невозможно.

— Изготовить отраву на его фабрике вполне возможно, — возразил Давид Иероним. — Не так уж это глупо.

— Изготовить отраву можно в любой из рижских аптек. Но я по другому делу. Не оставлено ли тут для меня записки?

— Приходил какой-то странный человек, русский, — немного смущаясь, начал Давид Иероним. — Спросил меня по-немецки, а потом заговорил на каком-то вавилонском языке.

— То есть как?

— Он говорит мне «пожалуйста, писать», потом три слова по-русски, потом по-немецки «Вы понимаете?», потом опять по-русски, потом вдруг по-латышски, потом — «герр Крылов», потом «девица ходить». Я уж думал — послал Бог сумасшедшего! К какой девице собрался ходить герр Крылов? Этот человек — посредник в вашем сватовстве?!

Гриндель говорил серьезно и даже удачно передавал ужас, но Маликульмульк видел — химик готов рассмеяться.

— Да, любезный друг, да. Только не «девица», а «девицы». Вы же знаете, сколько таких особ сбежалось в Московский форштадт. Вот и зазывают в гости. Не угодно ли?

Маликульмульк, приглашая, тоже был безмерно серьезен. Только не выдержал — сопроводил приглашение поклоном и совершенно лакейским жестом: извольте следовать вон туда.

И тут все трое расхохотались.

— Я буду на вас жаловаться, молодые люди, нельзя так смешить старого человека, — сказал герр Струве. — Между прочим, я первый увидел этого человека. У него глаза безумца.

— Да, это именно так, — подтвердил Маликульмульк, вспомнив круглую физиономию сбитенщика. — Но он утверждал, что знает немецкий язык и может писать.

— Вы мало имели дела со здешними русскими. Многие отдают детей в немецкие школы, это правда. Но тем, кто учит язык на улицах и на рынке, только кажется, что они его знают. Много ли слов нужно, чтобы сторговать полпуда масла или сапоги? У них это получается — вот им и кажется, будто в немецком языке других слов вовсе нет, — объяснил герр Струве. — Думаете, ко мне первый такой покупатель приходит? У меня для них даже картинка лежит…

И, к большому удивлению Маликульмулька, старик достал из-под прилавка большую гравюру с изображением Адама и Евы.

— Спрашиваю: здесь болит, здесь, здесь? И они кое-как объясняют. Чтобы продать растирание для поясницы, этого бывает довольно. Хотя у них есть какие-то женщины-знахарки, но и сюда они наведываются. Возможно, из любопытства.

Стало ясно, что не миновать похода в Московский форштадт.

Орман довез до Смоленской и даже помог найти дом, где жил с семьей сбитенщик Демьян Пугач. Этот дом был поставлен на здешний лад — не в глубине двора, а фасадом к улице. Маликульмульк взошел на крыльцо, постучал. Отозвались не сразу. Он треснул в дверь кулаком основательно. Женский голос по-русски призвал не безобразничать. Наконец дверь отворилась.