Тени кафе «Домино»

Урчал котенок, раскачивала за окном темнота испуганный город, трещали дрова в буржуйке.

Вдруг пыльное сооружение звякнуло, а потом затрещало, как испорченный трамвай.

В великом изумлении Олег поднял трубку:

– Леонидов.

– Привет, Олег Алексеевич…

Голос главного редактора был напористым и веселым.

– Удивлен?

– Сражен. Ведь у меня аппарат отключили во время переворота в семнадцатом, как вещь буржую ненужную.

– Так слушай. Мне позвонил начальник МЧК Манцев… И говорит, как телефонировать тебе, А я отвечаю, у Леонидова телефон отключен как у вреднейшего буржуя.

– А он?

– Засмеялся и спрашивает, есть ли твой номер в последнем выпуске «Вся Москва». Я говорю есть. Вот и вся история. Теперь ты не вреднейший буржуй, а нужный революции человек. Голос редактора в трубке на секунду умолк.

– Много написал?

– Три страницы.

– Чекистам нужно, чтобы мы вышли утром. У них свои дела. Сколько осталось работать?

– Часа три.

– Через три часа я вышлю мотор. Езжай в редакцию.

Когда он вернулся, Нюша спала у дверей. Часы тяжело пробили четыре раза.

Леонидов разделся, накинул халат и пошел умываться, руки были в типографской краске. Он вернулся в комнату и лег на кровать. Нюша подобралась к нему, прижавшись, и заурчала.

Леонидов заснул сразу.

Поезд подходил к Москве к девяти часам.

Прежде чем вытащить аппаратуру, выгрузили баулы и коробки Лены.

По перрону бегали мальчишки-газетчики.

– «Рабочая газета»… «Рабочая газета». Читайте статью Олега Леонидова о французской банде.

– Ну вот, Леночка, – улыбнулся Бауэр. – Несколько необычно, но Олег Вас встречает.

Лена засмеялась.

Бауэр сунул газетчику деньги.

– «Налет с французским прононсом». В духе нашего друга статья.

А газетчики бежали, выкрикивая название статьи Леонидова.

Всей киногруппой Лену усаживали на извозчика. И поплыла Москва, но мимо. Чище она стала, веселей с той поры, как актриса уехала на Юг. Больше вывесок и меньше заколоченных окон. В Большой Афанасьевский въехали, и пошел снег. Он падал на землю в полном безветрии, словно пух.

Лена поймала снежинку на ладонь, и она была похожа на новогоднюю елочную игрушку.

– Приехали, барышня, – повернулся к ней извозчик, – во двор будем заезжать?

– Конечно, конечно. Вон к тому подъезду.

– Значит будем.

Извозчик подъехал, помог сгрузить чемоданы, и даже на второй этаж подсобил поднести.

Лена села на чемоданы у двери, на которой блестела табличка «Елена Андреевна Иратова – драматическая актриса».

Лена повернула рычажок звонка.

За дверью послышались шаги. Звякнула цепочка, щелкнул замок.

На пороге стояла тетя, разглядывая ее в лорнет на черненой ручке.

– Прибыла домой, драматическая актриса.

Тетя, бывшая прима провинциальных театров, умела держать паузу.

– Тетя Надя!

Лена вскочила, обняла ее.

Они оба заплакали.

Ну заходи, заходи, я уже третий день в ванной колонку топлю.

Потом они завтракали.

– Тетя, откуда на дверях эта вульгарная табличка.

– Нас уже уплотнить хотели. Так Олег достал охранную грамоту у самого Луночарского, поэтому велено было повесить табличку. Он тебя очень ждал. Ты вернулась из-за него?

– Тетя, милая моя тетя, возвращалась к нему, а теперь не знаю.

– Леночка, я не понимаю, а твое письмо, мне его Олег показывал.

– Умная моя, добрая, единственная в жизни. Я сама ничего не понимаю. Когда я уезжала на Юг, вернее, бежала от этого холода, грязи, хамства, я думала, что там увижу старую добрую жизнь.

– Увидела? – тетя закурила толстую папиросу.

– Нет, там было все то же, но в другой декорации. Но там у меня был успех, не такой, как в Москве, но успех. Но была и горечь, тоска. Я очень скучала по Олегу. И я как в «Чайке» «…гнала, гнала лошадей…». В Москву, в Москву…

– Не надо, Леночка, я знаю чеховский репертуар.

– Мне повезло, я встретила Разумного, и мы начали снимать фильму. И все вернулось. А Олег, он остался прежним.

– Но он так много сделал для тебя. Нас не уплотнили, он договорился, что тебя берет к себе Станиславский.

– Не может быть?!

– Может, моя девочка, может.

– Мы стали разными люди, в пятнадцатом году все было иначе.

– Леночка, не мне тебе советовать. Ты знаменитая актриса, живи, как знаешь. Ты встретишься с ним.

– Конечно, я очень скучала без него. Но я не могу жить как прежде, я накопила столько душевных сил, мне успех нужен. На Юге, несмотря ни на что, я поднялась, а он…

Лена помолчала, крутя в руках ложку.

– А он остался прежним. Я сегодня его увижу. Я боюсь нашей встречи.

Лена встала, открыла дверь в свою комнату.

Все стены были увешены серебряными венками, лентами, афишами с ее именем…

Тыльнер и Оловянников.

На обитой светлой кожей двери прилипла серебряная пластина, на которой писарским рондо написано «Ерохин В.П. – коммерсант».

– Все по новой начинается, – вздохнул Оловянников, – откуда эти буржуи повылезали?

– Это ненадолго, – успокоил его Тыльнер. – Спорим, коммерсанты опять приказчиками станут.

Он повернул ручку звонка.

– Кто так?

– Я хотел бы видеть гражданина Ерохина, – ответил Тыльнер.

– Как доложить?

– Инспектор Уголовно-розыскной милиции Тыльнер.

– Минутку.

– Он нас за дверьми весь день держать будет? – разозлился Оловянников.

– Боится налетов, не догадался я ей телефонировать. Аппарат у Ерохина наверняка есть.

Дверь полуоткрылась на ширину цепочки.

– Покажите документы.

Тыльнер достал удостоверение, раскрыл, протянул к двери.

– Сейчас открою.

В прихожей висела изящно сработанная под китайскую бронзу люстра, висели какие-то яркие картины, на полу лежала ковровая дорожка.

Из комнаты вышла весьма красивая дама.

– Слушаю вас, господа.

– Господа в Черном море, – мрачно пробасил Оловянников.

Тыльнер толкнул его в бок, снял кепку, наклонил голову с безукоризненным пробором.

– Позвольте представиться, мадам Ерохина. Инспектор уголовного розыска Тыльнер Георгий Федорович. Со мной мой коллега субинспектор Оловянников.

– Слушаю вас.

– Нам необходимо побеседовать с Вами по поводу налета на квартиру Громовых.

– Мы с мужем давали показания дважды, но если Вам угодно, Жорж…

Тыльнер изумленно посмотрел на мадам Ерохину.

– То я готова рассказать еще раз. А Вы меня не узнали? Наши дома в Сокольниках были рядом.

– Господи, Галя Строганова, Галина Васильевна, Вас и не узнать, Вы стали такой…

– Какой? – засмеялась хозяйка. – Прошу в гостиную. Чай, кофе? Анечка! Три кофе!

Они удобнее уселись в уютной гостиной, и Тыльнер спросил, не давая хозяйке подготовиться.

– Галя, Галина Васильевна, при налете Вы пострадали меньше всех, хотя нам известно, что у Вас весьма дорогие украшения.

– Ах, вот в чем дело. Я их перестала надевать уже как полгода. Мы с Людочкой Полянской были в театре у Таирова, а на выходе на нас напали двое, и если бы не три красных командира, то мы бы остались без украшений.

– Вы заявили в милицию?

– Краскомы доставили бандитов, ну и мы пошли конечно в участок рядом с театром. С той поры я ношу драгоценности только дома. А муж мой вообще не носит золота, у него отобрали наручные серебряные часы.

– Галя, – Тыльнер улыбнулся, – я часто вспоминал Соколники, крокет…

– В который Вы, Жорж, мухлевали, – засмеялась Ерохина.

– Победа должна быть добыта любым путем, но я помню, как прекрасно Вы отгадывали шарады. Вспомните что-нибудь, что Вам особенно вспоминалось.

– Знаете, одна странная мелочь. У Громовых были в основном коммерсанты, и один человек, как бы сказать, раньше их таких, как он, именовали друг семьи, а проще любовник Наташи Громовой.