Охотники за прошлым

– Говорите.

– Когда я сидела на скамейке у морвокзала, ко мне подошел уже известный вам бородатый молодой человек. Он сделал вид, что не узнал меня, но сел почти рядом. Я растерялась. Если он пришел провожать, то почему бы нам не перекинуться парой слов? Ведь никто ничего не знает! И я уже собралась было с ним заговорить. Но тут же спохватилась: а как? Я не знаю его имени.

И в ту же самую минуту какой-то парень подошел к бородатому и поздоровался: чао, Макс! А тот пожал плечами и ответил: ошибся, парень! Парень извинился и ушел.

– В чем же заключается совпадение?

– А ведь тогда, утром, он сказал: «В Роттердаме к вам подойдет представитель фирмы «Макс». Вот я и я подумала – там Макс и тут Макс. – может, родственник, но не хочет признаться?

– Хорошо, я это учту.

Слегка ободрившись, Бронникова после некоторого колебания спросила:

– А как же теперь с моим путешествием? Все эти проклятые бумаги я вам отдала. А насчет денег могу написать записку маме. Деньги у нее. Четыре девятьсот. Я взяла оттуда только сотню... Как же, а? Ведь я еще не была в своей каюте и даже не знаю, где мой чемодан.

Майор посмотрел на Бронникову. Нет, она явно ничего не поняла.

– Ваше путешествие отменяется. Хорошо еще, если дело ограничится только этим. А чемодан уже на берегу. Мы тоже спустимся туда...

В каюту опять постучали. Это был недавний молодой человек.

– Серфик вышел на Комсомольскую набережную. Голосует, ловит такси.

– Ну вот и отлично, – поднимаясь, сказал майор. – Значит, можем отправиться и мы.

Насчет наблюдения за бородачом он не добавил ничего, все было известно.

Бронникову пришлось задержать в интересах следствия. Она отнеслась к этому сравнительно спокойно, только попросила пока ничего не говорить маме: пусть думает, что я путешествую.

25

В город, где жил майор Савин, рижский поезд приходил ранним утром. И майор с вокзала не спеша направился домой, наслаждаясь прозрачной утренней прохладой, свежестью ветерка.

Александр Степанович привык к этому городу, бывшему рыбачьему поселку, где люди берегли свое прошлое, как в добрых семьях берегут даже бабушкины очки, перевязанные суровой ниткой. В этом городе сохранились названия улиц, говорящие о далеком прошлом: Лодочная, Якорная, Весельная... Осталась даже совсем маленькая Соляная улочка. Она выходила на площадь Космонавтов.

Ближе к окраинам в теплые предвечерние часы можно было на скамейках у домов увидеть старых рыбацких жен, вдов, по-деревенски повязанных платками. Широкие в кости, строгие, молчаливые, они сидели рядом по две-три, положив на колени узловатые, натруженные руки. Жаль, не было времени остановиться, поговорить, как не было времени пойти посидеть у моря на огромном розово-сером валуне, наполовину вросшем в песок. По бытовавшей давней легенде, валун этот когда-то с грохотом обрушил на голову жадного и злого скупщика рыбы сам латышский бог Перконис. Много лет утекло, от скупщика рыбы следов на земле не осталось, а разгневанный Перконис все гремит над побережьем.

В голове майора еще не улеглись впечатления вчерашнего дня. Документы, о характере и значении которых специалисты должны были срочно сообщить полковнику Сторожеву. Странная Бронникова, которая определенно не поняла, в какое дело ввязалась; циничный молодой пройдоха Серфик, которого, по убеждению майора, можно было арестовать, но полковник не соглашался...

По пути домой, хотя это было совсем не по пути, Александр Степанович заглянул к себе на службу. Дежурный сказал:

– Только что звонил полковник Сторожев, он ждет вас.

– На этот раз мы поменяемся местами, – пошутил полковник, когда Савин, войдя в кабинет, доложил о своем прибытии. – Не вы, а я буду информировать о новостях.

Личность Виталия Иннокентьевича не укладывалась в стандартные представления о начальстве, и поэтому майор не удивился.

– Хотите кофе? – предложил полковник.

– Не откажусь.

– Тогда помогайте мне. Все необходимое в шкафу, нижний правый ящик. Действуйте, а я пока открою окна. За ночь стало душно, как в финской бане. – Полковник терпеть не мог финских бань в том виде, в каком они нынче распространились.

Небольшой электрический чайник забурлил через считанные минуты. В каждый стакан полковник положил по две чайные ложки растворимого кофе.

– Сахар – по вкусу, – сказал он.

Обжигаясь, оба с острым ощущением удовольствия сделали несколько глотков.

– Ну, так вот, Александр Степанович, – сказал полковник, отодвигая пустой стакан. – Из леса выполз...

– Кто??

– Розенберг, или, как он пишется в послевоенных документах, Рожкалнс. Он сам, подчеркиваю, сам, добровольно покинул сторожку своего приятеля, лесника из Калининградской области, у которого отсиживался, приехал в Янтарное и явился в милицию: арестуйте меня, я бывший агент гестапо. Только, говорит, перед тем, как арестовать, выслушайте! Милиция связалась с лейтенантом Лактионовым, который, собственно, из-за Розенберга продолжал оставаться в Янтарном. Лактионов с Розенбергом внизу, у дежурного.

Дело ведете вы, Александр Степанович, поэтому я не трогал Розенберга до вашего приезда. Чтобы сохранилась, как говорится, острота первой встречи.

Савин чувствовал, что это не все и что Виталий Иннокентьевич удивит его еще. А тот после паузы продолжил:

– Нам с вами именно сейчас предстоит решить, будет ли Розенберг арестован вообще. У меня на сей счет имеются сомнения.

– Вот как! – совсем не по-служебному воскликнул майор.

Полковник нажал одну из кнопок блока связи.

– Дежурный? Скажите лейтенанту Лактионову, пусть поднимется ко мне вместе с задержанным.

Замечательно, что лесники, старясь, почти никогда не сутулятся, не горбятся, до конца дней они глядят прямо перед собой, и спины их прямы, как стволы величавых сосен. Розенберг же стоял согнувшись, как подбитое болезнью старое дерево, в котором еле пульсировала жизнь, и руки его были похожи на сучья, покрытые темной корой.

Странное впечатление производили его глаза. В них была пустота. И двигался Розенберг странно, как бы и четко, и вместе с тем это была привычная четкость механизма – души не было.

Виталий Иннокентьевич Сторожев внимательно наблюдал за лесником с первого момента, как тот вошел. Фуражку лесник снял у двери. Усаживался на стул не сразу, а сперва потрогал: крепок ли? Обвел кабинет долгим взглядом, внимательно посмотрел на полковника.

По правилам полагалось спросить фамилию, имя, отчество и так далее, но полковник неожиданно сказал:

– Покажите-ка вашу фуражку.

Лесник, не удивляясь, снял фуражку с колена, привстав, протянул полковнику. Это была когда-то модная в поселках Прибалтики «шестиклинка», нечто промежуточное между картузом и шахтерской фуражкой, сшитая из темно-синего сукна.

– Вы эту фуражку забыли у Бируты Маркевиц? Помните? В тот раз, когда хозяйки не было дома?

– Помню, – с легким вздохом ответил Розенберг. – Нет, это другая, та была старая. Так и пропала.

– А почему вы не женились? – снова задал неожиданный вопрос полковник.

Лесник усмехнулся, но не удивился. Видно, вопросы полковника при их необычности были точны. Попадали по главному, о чем думалось в одиночестве.

– До войны не собрался. А после войны – где там! – Он опять усмехнулся, но уже по-другому.

Неожиданно для лесного отшельника Розенберг вполне сносно говорил по-русски.

– А теперь главный вопрос. Вы пришли в милицию и сказали: «Я бывший агент гестапо. Арестуйте меня, но сперва выслушайте...» Что вы хотите сказать? Говорите, мы вас слушаем. Только давайте честно.

– Честно, – повторил Розенберг. – Когда я при немцах был лесник, тогда боялся партизан, но вред им не делал.

Полковник, услышав такое начало, кивнул, как бы поощряя говорившего. Лейтенант Лактионов, не отрываясь, глядел на Виталия Иннокентьевича, как студент в аудитории глядит на любимого профессора, – и внешность, и манера держаться, и форма обращения, и неожиданные вопросы – все было образцом, эталоном, откровением.