Охотники за прошлым

– Немцев я боялся тоже, – продолжал Розенберг. – Поэтому делал все, что они требовали: Zeige Weg – покажи дорогу – показывал. Возил на охоту. Вы знаете, они пробыли у нас не один месяц, а три с лишним года. Моя мать немка, они хотели записать меня в «фольксдойч». Но я сам себе сказал: не соглашусь, а то партизаны убьют. Схитрил, стал носить фамилию матери, немцы на том успокоились.

Я из войны чистым бы вышел, но эсэсовцы собрали в нашем городке мальчишек, повезли в лес расстреливать. Взяли меня – показывать дорогу, где нет партизан. Я не поверил, что расстреливать будут по-настоящему, думал, попугают лишь, чтоб боялись, разбегутся мальчишки – и все.

А они расстреляли.

При мне. Я все видел.

У меня ноги подгибались от страха, язык совсем отнимался. Вот-вот повернут автомат и в меня – тр-р-рах! – убрать свидетеля.

А они сделали еще хуже. Старший подошел ко мне и сказал: «Ну вот, теперь ты наш! Теперь мы тебе доверяем совсем. За службу фюреру будешь получать «железный крест».

И в тот самый вечер прислали в мой дом на жительство шесть эсэсовцев. Тут как раз была бомбежка и партизанский налет. Один эсэсман говорит мне: «Помоги закопать в землю ящик, там ценные бумаги и твое счастье тоже!» Дом загорелся, сгорел совсем. Я ушел жить в лес.

А когда после войны на месте пожара начала строиться одна женщина, одинокая, с сыном, я пришел. Познакомился. Это была Бирута. Я с ней любовь крутил. Через год хотел уходить. Она сказала: «Если будешь уходить, заявлю, что ты агент гестапо. Вот в огороде выкопала». И показала пачку бумаг с черным орлом. На меня опять страх напал. Спрашиваю: «Там и про меня написано?» Она говорит: «Написано!»

Я хотел бумаги взять без нее. Не нашел. Тогда стал прятаться. Официально перевел свою фамилию на латышский. Это было легко, документы дали сразу. Я сказал, что немцы меня называли Розенбергом насильно. И стал Рожкалнс. Лесник Рожкалнс. Работал на участке, где подальше. А когда услышал, что вдова умерла, сам пошел в милицию, потому что бумаги найдут – мне будет сто раз хуже. Вот и все! Немцам я служил, но людей не убивал. Что мне положено, готов получить.

Высказавшись, лесник опустил голову, уткнулся взглядом в пол.

– Что ж, – сказал полковник Сторожев, – показания ваши правдивы. Они подтверждаются материалами и документами, которые имеются в нашем распоряжении. Но нам известно, что недавно группа молодых людей искала лесника Розенберга, а не Рожкалнса. Что вы можете сказать на это?

– Я там, в лесу, когда прятался, долго думал, – начал лесник, как бы размышляя сам с собой. – Про то, что я Розенберг, знал только один немец, и он меня заставил закапывать ящик. Он расстрелом командовал, и он приехал ко мне на жительство вместе с другими, когда был партизанский налет. Партизаны перестреляли всех. Ушли в лес. Стало тихо. Только дом трещал, горел. Все они лежали во дворе, шесть. Приехали немцы с мотоциклами. Я прятался. Немцы постреляли немного в лес. Далеко не пошли. Потом взяли свои покойники и уехали. А который меня знал, может, был не покойник, а только раненый. Тяжело. Если легко, он бы пришел за ящиком. Немцы в городке стояли еще дней пять. Потом ушли. Совсем.

– И вы предполагаете, что уцелевший гитлеровец сейчас живет где-то за границей? – Полковник внимательно посмотрел на лесника: предполагает или знает? – И через своего агента ищет встречи с Розенбергом, чтобы... – Полковник похлопал себя по карманам, поискал глазами на столе... Лейтенант Лактионов мгновенно догадался – вытащил из кармана пачку «Риги», выщелкнул сигарету и протянул пачку Виталию Иннокентьевичу. Тот с удовольствием закурил.

– ...чтобы я показывал место, где был мой дом, мой двор, – закончил Розенберг. – И помогал выкопать ящик. Но я уехал подальше. Они меня не нашли.

– Какая связь между этим и вашей явкой в милицию?

– Очень просто. Я подумал: раз ящик с бумагами начали искать, значит, найдут. Подумал, раньше вы найдете. А в бумагах про меня – неправда.

– Все гладко, все совпадает с тем, что нам известно... Но ведь желание пойти в милицию у вас появилось раньше, а? Не прячьте глаза, отвечайте, Розенберг!

Лесник опять тупо уставился в пол и молчал.

Наконец он поднял глаза. Обветренное морщинистое лицо с клочьями седой щетины исказилось. Полковник спросил:

– Почему вы повезли гитлеровцев по безопасной дороге? Почему не направили машину в руки партизан? Боялись, начнется стрельба и вас могут убить? Вы трус, Розенберг! Матери застреленных мальчиков должны были ненавидеть вас за это! Если бы вы погибли, осталась бы добрая память, а так... Вы были потрясены тем, что произошло в лесу на ваших глазах, Розенберг! И вас начала мучить совесть...

Длинный, требовательный звонок междугородной станции прервал полковника. Он резко рванулся к трубке...

Да, именно этого звонка ждал Виталий Иннокентьевич! Рига отвечала на его вопросы. Сначала полковник напряженно слушал, потом улыбнулся, раза два кивнул, соглашаясь. Наконец поблагодарил и теперь уже не спеша положил трубку.

Когда он вновь обратился в сторону Розенберга, его крупное, слегка загорелое лицо было спокойно, а лесник, тот сидел как на иголках.

– Вы сказали про меня верно, – прервал лесник свое молчание. – Но, – он хлопнул себя по левой стороне груди, – что у меня здесь, это мое дело. А ваше дело наказывать за службу у немцев.

– Все – наше дело! – отрезал полковник. – Ишь, хитрец! Раньше люди грехи молитвами замаливали, а он решил себя тюрьмой успокоить!.. Отсижу, мол, сколько дадут, и совесть чиста! И вроде бы уже ни в чем не виноват перед ней... Только из этого ничего не выйдет! В тюрьму мы вас сажать не будем.

– Почему? – вырвалось у лесника. То ли обрадовался он, то ли огорчился...

– А потому, что не за что. Мне только что сообщили, что вашей фамилии в списках нет. Вас когда-то жестоко обманули, чтобы всю жизнь держать на поводке.

– Как нет? – спросил лесник с недоумением.

– А вот так! Мелковат для такой компании. В тех списках люди солидные, даже семейные, не вам чета! Так что оставайтесь наедине со своей совестью, пусть до конца жизни она будет вашим судьей... Вы свободны, Розенберг! Майор Савин вызовет вас для дачи свидетельских показаний, а теперь идите. Лейтенант, проводите его.

26

Солнце уже вовсю хозяйничало в кабинете. Полковник снял пиджак, остался в клетчатой рубашке. Если в пиджаке он походил на дипломата, какими их изображают в кино – респектабельный, непроницаемо-вежливый, – то теперь это был просто добродушный хозяин. Он, довольно потирая большие аккуратные руки, остановился, снова прошелся по кабинету.

Савин не задавал вопросов, ждал, когда Сторожев заговорит сам.

– Как мне в вашем присутствии, Александр Степанович, сообщили из Риги, это списки шпионской сети, оставленной гитлеровцами по Прибалтике. Передаю вам буквально, как мне было сказано по телефону: документ большого оперативного значения. Списки напечатаны в двух экземплярах. Об этом указано в них же. У нас – экземпляр номер два. Первый, видимо, утерян или уничтожен при бомбежке, иначе за этим так не охотились бы. Для западных спецслужб документ представляет большой интерес, потому что большая часть указанных в нем лиц жива. На них можно было воздействовать путем шантажа, дойди этот список до запланированного адресата. И, кроме того, гитлеровские вербовщики, стараясь связать изменников Родины по рукам и ногам, вносили в список и членов семьи. Включая детей, которые, как вы понимаете, сегодня уже взрослые люди и также могли бы стать объектом шантажа. Отсюда и наш интерес к спискам, вам это излишне говорить, вы вели не одно и не два дела на притаившихся гитлеровских прислужников.

В общем, Рига поздравляет с успешным завершением важного этапа дела, которое вы ведете, Александр Степанович, и я от души поздравляю вас. А теперь поговорим о Серфике.

– По-моему, его надо брать, – отозвался майор. Он проинформировал полковника о деталях, которые были тому неизвестны, а именно: описал сцену с Бронниковой в каюте, сигнал платочком Серфику с теплохода; рассказал и о том, как обознался подошедший к Серфику парень, когда бородач и Бронникова сидели на скамейке.