Своя Беда не тянет

– Ни папка, ни муж ее, ни сном, ни духом. Не дай бог, узнают, что из семьи и жену и деньги уводил. Кранты мне, и детям моим, и маме, и жене, и маме жены... Мы с Веркой умно делали. Все эти салфетки-простынки ведь подлежат обязательной стерилизации, а у Васьки ее участка стерилизации никогда не было. Он все в Москве заказывал. А у меня этот участок уже год, как простаивал. Вот Верунчик, как директор по развитию, и подписала со мной договорчик на стерилизацию их продукции. Да еще часть каждой партии продавалась под моей маркой. Все честно, без криминала, только если Грибанов с зятьком об этом узнают, мне в этом городе не жить. А Верка... Она меня всю жизнь любила. А помочь любимому человеку – разве не благородно? Это вы, газетчики, во всем грязь видите. Давайте так, вы мне ваши материалы, я вам три тысячи зелени, и разойдемся, как в море корабли. Дело не очень интересное, частное, видите ли, дело. – Он достал из кармана пухлый конвертик и продвинул его мне по столу двумя пальцами. Я щелчком отбила конвертик обратно.

– А я, видите ли, совсем не по этому делу, – сказала я.

Мишин покраснел как свежесваренный рак и с патетикой крикнул:

– Как не по этому? А по какому? Что вы имели в виду, заявив, что у вас есть доказательства по делу Грибанова?

– Ничего не имела. Понт это был чистой воды. Под делом Грибанова я подразумевала убийство его младшего сына Игоря.

– Вы с ума сошли, – прошептал горе-любовник. – Его убил какой-то бомж, об этом все новости передали. При чем тут вообще я?!

– Ни при чем, – искренне согласилась я и встала.

– Катастрофа, – закрыл лицо руками Мишин. – И что вы теперь будете делать с тем, что я вам рассказал? Возьмите деньги. Больше у меня нет, дома дети, мама, жена мамы...

– Успокойтесь, все останется между нами. Вы правы, это не очень интересное дело, слишком частное.

Он опять схватил сигаретную пачку, но теперь заглянул в нее так, будто точно знал, что она пустая. Я швырнула ему на стол свой «Житан», пусть подавится крепким куревом.

– Можно, я задам вам один вопрос не для прессы, а для своего личного, женского опыта? Если бы вы знали, что папа у Веры займет такой нехилый пост в администрации города, вы бы женились на ней, а не на своей жене?

– Да идите вы со своим женским личным опытом! Если бы, да кабы... да во рту росли грибы...

– А откуда вы меня знаете?

– Господи, да вы же моду завели в газетенке своей статейки с фотографиями авторов давать. А что еще в этом городишке интересного почитать? Только криминал. Кто же вас не знает? Внешность – Хакамада отдыхает, фамилия – Черномырдин просто Иванов.

– Ясно, – прервала я его политизированные ассоциации.

Из бара я вышла, повторяя про себя девиз сегодняшнего дня: «Дура я, дура!»

Машина еще не успела остыть, и я поехала, сама не зная куда. Дура я, дура. Нужно было хоть деньги зеленые у него забрать, все не зря бы съездила. Чувство у меня было такое, будто я купила дорогую новую шмотку и в первый же день вляпалась в ней в какую-нибудь дрянь. Вроде бы и постирать можно, но настоятельно хочется выбросить. Из всего произошедшего следовало, что ... дура я, а не Пинкертон. Понеслась по первой наводке сомнительной девицы, которая, наверняка, преследовала какие-то свои цели. Наверное, муженек ее имел какие-то счеты с Мишиным, и она захотела с моей помощью потрепать ему нервы. Ну и ладно, господин Мишин заслуженно попотел, потратился на два коктейля, жаль только, что узнал меня с первого взгляда. Я всегда была против идеи, недавно посетившей Полянского, помещать рядом со статьей фотографию автора. Но на мои возражения он орал, что «пиарил, пиарит и будет пиарить» и свою газету и своих авторов. Многие редакционные дамочки были не прочь засветиться в выгодном ракурсе на страницах родного издания, только мне казалось, что если ты хоть чуть-чуть серьезно хочешь писать на криминальные темы, твоя физиономия, а лучше и фамилия должны оставаться за кадром. Сегодня я в этом убедилась.

Что дальше? Есть хороший вариант потрясти плохиша Глазкова, а также расспросить хорошенько бдительную бабу Капу, но надеюсь, у Бизона хватит мозгов, чтобы самому этим заняться. Я же вернулась к первоначальной мысли поговорить с этой Лялькой.

Я набрала Серегу, но он не ответил, наверное, мял очередную блондинку. У него правило: когда работает, отключает телефон. Тогда я решила все сделать на свой страх и риск. Если мне что-нибудь приходит в голову, то лучше этому не сопротивляться. Я ни разу не пожалела, что следую своему старому принципу: «Лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано».

В городе было одно место, где наблюдалось сильное скопление цыган – автомобильный рынок. Чернявые тетки в цветастых юбках и ярких платках сновали между машинами, вершили свой странный, нечистый бизнес, предлагая погадать на судьбу и на удачу томящимся в ожидании продавцам и заполошным покупателям. Цыганок было так много, что их гомонок перекрывал разговоры автолюбителей, а вели они себя так нагло и по-хозяйски, что в голову невольно приходили мысли о приличных взятках милиции, чтобы их не касались никакие правила и законы.

Я с трудом нашла место на платной стоянке возле автобарахолки, заплатила охраннику за час, и пошла бродить по бесконечным рядам машин, выставленных на продажу. Плана действий у меня не было, сценария разговора – тоже. Я надеялась, что ко мне пристанет какая-нибудь цыганка, а я уж ей объясню, что мне очень нужна Лялька с ганджубасом. Но цыганская братия почему-то не спешила приставать с услугами к длинной девушке со скучающим лицом. Они сновали вокруг, гомонили, но обращались совсем к другим людям. Я поразмышляла над этим феноменом: ведь, по идее, я блестящая мишень – молодая, одна, без обручального кольца, но со старинным бабкиным перстнем на пальце, явно с неустроенной личной жизнью и лишними деньгами, раз болтаюсь среди продаваемых машин. Я поразмышляла над этим фактом и пришла к лестному для себя выводу, что, наверное, в моих глазах прорва ума, раз даже этим одноклеточным понятно, что такая не сдерет с себя золото и не отдаст под гипнозом последние деньги за обещанное счастье в личной жизни. В общем, все пошло не по плану. В общем, я сделала странную штуку – пристала к цыганке сама. Я достала сто рублей, и, вытянув ногу, поставила подножку летящей навстречу мне молодой ромалэ в невообразимо пестрой юбке и вязаных кофтах, одетых одна на другую. Она с трудом удержалась на ногах и завопила с темпераментом холерички:

– Швабра! Оглобля! Раскидала костыли по дороге, я чуть не на...

Я сказала: «Извините» и протянула ей сотню. Она не договорила, улыбнулась и хотела улизнуть с деньгами.

– Эй, а погадать? – преодолевая брезгливость, я схватила ее за замызганный рукав. Цыганка встала, как лошадь, которой резко натянули поводья.

– А оно тебе надо? – без акцента спросила она.

– Слушай, – наклонилась я к ее уху. Меня просто раздирал профессиональный интерес, – а по каким таким признакам видно, что мне это не надо?

– Ты похожа на ОБЭП, РУБОП, СЭС, ОМОН и УБН в одном лице.

Я расстроилась. А какая женщина не расстроится, услышав о себе такое? Каждая рассчитывает, что сначала в ней видят женские прелести, а потом профессию.

– Но если есть охота, – продолжила цыганка, – давай, погадаю. Пятьсот рублей.

– Дороговато.

– За риск. Больно физиономия у тебя знакомая. Ты по ящику интервью не даешь?

– Нет, это Хакамада дает, перепутала ты. Вот тебе еще пятьдесят, пойдем за тот киоск, ты мне все изложишь.

Цыганка сцапала полтинник и порысила за указанный мною киоск, подметая длинной юбкой грязный, затоптанный снег.

– Ну, что хотела? – спросила она, когда мы оказались в безлюдном пространстве между забором и длинным рядом киосков.

– Погадать, – стояла я на своем. Она пожала плечами. И кто сказал, что цыганки красавицы? Больших страхолюдинок в природе не существует, разве что женщины каких-нибудь африканских племен. В двадцать они выглядят на сорок, в сорок – на шестьдесят. Они из другого теста, и мне неохота знать, из какого.