Закон десанта – смерть врагам!

— Ресторан далеко? — буркнул первый.

— Пятый вагон, — отчитался Вадим.

— А у тебя какой?

— Тринадцатый.

— Блин… Станция-то скоро?

— Скоро. Минут через десять.

— Уже лучше, — притормаживая, почесал затылок рыжеватый, — Как называется станция?

— Раз… — и тут Вадим сообразил, что название станции в голове как раз не уложилось. Он густо закашлялся. Коренастый перестал мурлыкать. Рыжий уставился с вялым любопытством. — Разгуляево, — прокашлявшись, сообщил Вадим.

Ответ проверяющих господ, в принципе, устроил. Коренастый замурлыкал дальше, рыжеватый кивнул и вошел в узкий предбанник с титаном. Машинально приложил к нему ладонь, отдернул. Криво морщась, заглянул в каморку проводника. Поезд тряхнуло. Коренастого, проходящего мимо расписания, прижало к окну. Он отлип, внезапно заинтересовался, притормозил, приложил палец к конечной станции, выделенной жирно, и побежал по строчкам. Мурлыканье прервалось на высокой ноте. Освещения в «предбаннике» явно не хватало. Служивый сощурился, ткнул нос в расписание и зашевелил пухлыми губами.

— Блин, сигарета потухла, — обнаружил рыжеватый. — Хреновая примета.

— Разгуляево, говоришь? — с интересом покосился на Вадима плотный.

По спине поползла холодная змейка. Как ни напрягай память, а не смог бы он вспомнить название станции.

— Угу, — обреченно кивнул Вадим. Не пора ли готовиться к обороне?

— А написано — «Разбалуево»…

— Опаньки, — изумился рыжий, выдвигаясь из клетушки.

— Вот и я говорю, Васян — по виду проводник, а названий станций не знает.

— Так это самое же, мужики… — смущенно забормотал Вадим, — Запамятовал, сяськи-мосяськи… Я недавно на этом маршруте, за аморалку перевели… Всю жизнь до Адлера молотил…

— А посмотри на него хорошенько, Васян, — пытливо таращась проговорил коренастый. — Боюсь ошибиться, но сдается мне, что этот фраер только шарит под гомосека — никакой он не гомосек. Баб любит. И форма на нем как-то провисает… А ну-ка, фраер, сними пилотку, — коренастый многозначительно расстегнул кобуру и плавно, по-кошачьи, начал приближаться. Рыжеватый, плотоядно ухмыляясь, повторял его телодвижения.

Чутких слов для продолжения диалога Вадим уже не подобрал бы. Оставалось пятиться на середину вагона, заманивая «ревизоров» как можно дальше, — чтобы Борька оказался у них в тылу.

— Да куда ж ты собрался, дорогой? — коренастый вынул пистолет и поманил Вадима пальчиком. Глаза зажглись нехорошим светом.

— Цыпа-цыпа, — хрюкнул рыжеватый, проходя мимо второго купе.

На этом и завершилось их победоносное шествие. Борька на верхней полке, к счастью, не спал. От отчаяния, или злость помогла, но сумел он нужную энергию сконцентрировать в пятке. Последняя совершила молниеносный выпад, вонзилась рыжему в ухо. Парня швырнуло виском на угловатый крепеж боковины. Он мигом потерял сознание. Коренастый обернулся, но пятки уже не было — взору предстало бесчувственное тело, сползающее на пол, стальные поручни-подставки и облезлый титан в голове вагона. Секундного замешательства было достаточно: Вадим прыгнул на врага. Толчок в спину вывел из равновесия, пяткой под копчик — и злодей, теряя пистолет, полетел по коридору. Простора для маневра не было, руки цеплялись за поручни и, вместо того, чтобы служить защитой от падения, лишь усугубляли дело. «Проверяющий» ударился челюстью об пол, Вадим тут же оседлал его, оттянул за волосы — и повторно приложил об пол, круша не только челюсть, но и лобную кость, хрящи и сам головной мозг. Как же трудно убаюкать злость…

Пытаясь приподняться, ощущая невероятную усталость, Вадим запутался в ногах лежащего, потерял равновесие и задел ранимым темечком стальной каркас верховины, с которой давно ободрали обшивку. Боль была незначительная. Но много ему уже и не требовалось: сознание помутилось…

Дальнейшие события Кольцов помнил кусками — как-то выборочно. Он ходил, бегал, разговаривал с людьми, но в голове клубился туман, решительно не позволяя воспринимать собственное «я» и оценивать события в комплексе. Толчок — Вадим подпрыгнул, и облепленная паутиной головка вылезла из ящика: «Опять граница?» — «А ведь могли закончить миром», — бормотала Жанна, неведомо кого имея в виду. Она сползла с полки и стала метаться по тесному купе — полшага назад, полшага вперед. «Не успеваем познакомиться с людьми, — сокрушался Борька, стягивая с проводника свои штаны, — как они либо в коме, либо в ящик играют… Да сиди ты смирно, Чиполлино хренов, а то и тебе навешаю…» Ахнула тетка из соседнего отсека. Пробуждался народ. Время шло, поезд замедлял ход — приближалось злосчастное Разгуляево-Разбалуево… Вадим сорвал с себя опостылевшую форму, облачился в старье любезного Альберта Константиновича, начал ползать по полу, собирая пистолеты — мощные 9 мм, 18-зарядные, с зализанными формами творения конструктора Сердюкова — «Гюрза». Вытряхнул из карманов «проверяющих» запасные обоймы — двухрядные магазины с шахматным расположением патронов и рядами отверстий, позволяющими определить количество боезапаса… Вручил пистолет напарнику, второй толкнул за пояс. Вереницей — в тамбур, дверь настежь… Мелькали редкие огни захудалой деревушки. Запасные пути, забитые ржавыми цистернами и старинными теплушками. Фонари через сто метров. Далекий перрон, залитый рассеянным светом. Контур водонапорной башни на фоне синего неба…

Поезд еле тащился. Скрипели ступени, сокращающие расстояние до земли. Борька десантировался первым — спиной вперед, с полусогнутыми ногами. Прыгнул Вадим, солдатиком нырнула Валюша, которой уже безразлично было, куда нырять: в воду, в гравий… Жанна рухнула Вадиму в объятия, не успев отвернуть голову, да и не собираясь это делать, — он чувствовал ее горячее дыхание, и глаза — блестящие, крупные, достойные составить конкуренцию фонарям на столбах, — ослепляли…

Насыпь, буераки, чавкающие мостки над вечным бездорожьем, репейник где не надо, неспящие собаки, гавкающие из подворотен. Переулок выводил к водонапорной башне, похожей на обкусанную шахматную ладью. Колодец с барабаном и визжащим на ветру ведром. В бездну полетели надоевшие громоздкие автоматы, и жить стало легче, даже как-то веселей, а когда у цоколя водонапорной башни обнаружился мирно спящий в «Газеле» Кирилл, безудержный экстаз овладел людьми. Плевать, что будет — хай живе что есть!

— Держите, юмористы, — протянул водила фонарь, — да полезайте всем гуртом в кузов — там мешки, угнездитесь как-нибудь, целую ночь трястись будем. Уморились, поди. Но учтите, господа-товарищи: тормознут гаишники на трассе — платите вы…

Бог берег в эту ночь своих несознательных неверующих — ни бандитов, ни гаишников. Душный кузов, мешки, поддоны, люди вповалку… Трясло лишь первые сто километров. Затем грунтовка влилась в трассу федерального значения, и пришел мертвый сон — с храпом и отсутствием сновидений.

Наступило утро, которого так ждали. Через щели в углах просачивался серый свет. Пробудились от хлопка двери. Вадим лежал на чьей-то ноге, за пазухой покоилась чья-то рука (судя по ощущениям, не Борькина).

— Приехали, затворники, — ворчливо сообщил Кирилл, распахивая дверцу.

— Это и есть наш родной город? — недоверчиво проговорил Вадим, созерцая пышные красавицы ели и подтянутые корабельные сосны.

— Станция Крахаль, конечная, — невозмутимо пробубнил Кирилл. — Околица вашего родного города… Извиняйте, мальчики-девочки, но в город вас не повезу — дураков нема. Да и надо вам самим-то в город? Вы в таком прикиде дойдете до первого милицейского патруля.

— Нам нельзя до патруля, — ужаснулась растрепанная Жанна (это ее рука покоилась за пазухой Вадима), — без протокола отправят на съедение.

— Точно, — согласился, заразительно зевая, Борька. — Как сказал великий А. Хичкок, мы не против полиции — мы просто ее боимся.

Прощание было не таким уж трогательным. Водила получил вознаграждение, пожелал удачи, пообещал передать привет общей знакомой и быстро умчался.

За лесом просматривался рабочий поселок оловянного комбината: островок цивилизации — где имелся десяток пятиэтажек, телефоны-автоматы, универмаг с секцией одежды и, возможно, банкомат (только у Вадима в корочках паспорта не было банковской карты). Вот только жаль, что до открытия оставалось еще три часа. Но желающих разбежаться по домам как-то не наблюдалось, невзирая на соблазн — не осталось больше глупых.