Выскочка из отморозков

Борьке никогда не доводилось блудить по лесу. Страшно стало еще и потому, что он был один. Парень присел на корточки под елкой, внезапно услышал шорох над головой, выскочил из–под дерева, обливаясь холодным потом, и увидел на елке белку, она с любопытством разглядывала парня, ничуть не боясь.

— Вот дурак, нашел кого испугаться? — рассмеялся парень и пошел к пеньку, который замерял последним. — Спокойно, только спокойно! — уговаривал сам себя, идя от пенька к пеньку. Кое–где, ему казалось, он видел свои следы. И шел торопливо, в лесу начинало темнеть. — В натуре, заблудился! Тьфу черт! — ругал парнишка самого себя и закричал во все горло: — Дед Данила! Люди! Эй! Отзовитесь!

Прислушался, затаив дыхание, но в ответ ни слова.

— Шлейка! Иван! — орал Борька.

Лес мрачнел. Деревья сливались с сумерками, качали кронами, будто осуждали и грозили парню за необдуманную смелость.

«Во влип! Не–ет, вот вернусь в зимовье к Даниле, больше никогда не пойду один в лес. Тут и насмерть забрести можно». Увидел впереди болото, и по плечам прошел озноб.

Он несколько раз слышал от Данилы, что на болоте проходит граница его участка с соседским.

«Хорошо, что не ночью сюда попал, уже мог не увидеть, а болото шутя засосет любого». Он отдернул ногу. Повернул спиной к болоту:

— Дед Данила!

— А–а! — показалось или послышалось в ответ. Он поспешил на голос, спотыкаясь на каждом шагу.

— Нет! Ни за что не буду работать в лесу, а жить и подавно! Тут только тот, кто в шкуре, дышать может, а людям делать нечего! Лучше в городе пойду мыть машины, — бурчит себе под нос и ругает отчима: — Меня так в лес выталкивал. Там хорошо и сытно! Чего ж сам не остался, в город сбежал? А меня сюда, под бок к зэкам и зверям, отправил? Ладно, дай в город вернусь, все тебе, гаду, припомню, заботчик сраный! Подойди ты теперь ко мне со своими советами! Так пошлю! Любой норе рад будешь, козел!

Сколько он шел, звал, кричал, пока наконец не услышал отдаленное:

— Борька–а!

На зов он летел сломя голову. Когда увидел костер, готов был плакать от радости. Ну и что, если вокруг него сидели зэки, они — люди, они кричали, звали его и очень обрадовались, когда парень пришел.

— Садись к огню и разуйся. Скорей ноги отдохнут, А знаешь, нам завтра жратву привезут. Видишь, второй конвоир возник. Курево привезут и хлеб, задышим, как паханы. А на сегодня колись ты! Сам Бог велел тебе поделиться с нами!

Вытащил из пачки сигарету дрожащими пальцами.

— Беркут, чего яйцы сушишь? Вали сюда вместе со стариковским выпердышем. Похаваем, и пусть пылит в зимовье! — позвал долговязый Шлейка.

Борька взял из рук Ивана миску с каким–то хлебовом. Уж чего только не напихали сюда люди, чтоб хоть немного согреть животы. Были здесь листья кислицы, заменявшие щавель, разные грибы, корни дикой саранки. Зэки ели, не присматриваясь к содержимому.

Охранник вытащил из миски корень лопуха, облизал его, выбросил через плечо, не оглянувшись. В ту же минуту кто–то захрустел за спиной, зачавкал. В лесу никакая еда не пропадала.

— Кто там хрюкает? — испугался Борька.

— Лесной бугор! А по–деревенски — ежик! Он ничем не брезгует. Хавает все подряд! На зиму жир копит. Жаль, что нам такое не дано. Спи всю зиму на боку и не дергайся!

— Нет! Я так не уломаюсь, кенты! Уж если всю зиму канать, то в Сочи иль Гаграх, только не здесь и не на шконке! — запротестовал Беркут.

— А по мне, один хрен, где кайфовать, лишь бы на воле!

— отозвался Шлейка и уставился в огонь тихо, задумчиво.

Только собрался Иван отвести Бориса в зимовье, как на голову упали первые тяжелые капли дождя.

— Придется тебе заночевать у нас. Иначе за пять километров пути не только до нитки, до самых мудей вымокнем. А мне еще и обратно идти. Считай, спать уже не придется. Утром сам увидишь тропку либо я отведу. Теперь вот лезь в будку. Там пусть не очень чисто, зато тепло и сухо,

— подтолкнул Иван Бориса и, позвав всех остальных, побежал от гаснущего костра, пригибаясь под хлесткими струями дождя.

Зэков было пятеро. Каждый, прежде чем войти в будку, выхватил из–под нее по нескольку поленьев. Быстро запихнули их в железную печурку. Кто–то развел огонь. Он постепенно охватил все поленья. Пламя разгорелось, окрепло, загудело. Буржуйка потрескивала, краснела, наливалась забытым теплом.

— Ну, как дома! Только вот мамки рядом нет! — вырвалось невольное у низкорослого рябого мужичонки.

— Да что ты, Гришка? Иль в доме у тебя «буржуйка»? — удивились зэки.

— Мы с мамкой самогонку гнали. Считай, всю жизнь из–за нее в сарае прожили. Все на новый дом копили. От зубов отрывали, а вот доведется ли в нем жить — неведомо! Может, так и загнусь в тайге, — скульнул мужик жалобно.

— Гриш! Слышь, разгильдяй, вонючка подлая! Ты в другой раз мусорам самогонку не сбывай. Толкани фартовым. Файные бабки поимел бы.

— А как в потемках отличить, кто бухнуть вздумал? Легавые или свои клиенты? Их всех только маманя в лицо знала.

— Почему ж тебя посадили?

— Я все на себя взял. Зачем мамке в зону? Она б в ней давно спеклась. Я, может, и одюжу, ворочусь. Хрен с им, что дом старый. Поживу в ем зато вольно!

— Так тебя за самогонку посадили? — изумился Борис.

— За нее! За то, что торговал ею, у государства водочную монополию подмочил, отнял, стало быть. Потому что моя была крепче и вдвое дешевле казенной водки. У меня сруками отрывали. И могли серед ночи клиенты прийти. Ну, кто–то позавидовал и сообщил легавым. Може, клиенты, кому мамка в долг давать перестала. Тоже всякие водились серед них…

Борьку в жар бросило. Вспомнил, и Степановна в лихую минуту продавала самогонку, чтоб купить хлеба. «А вдруг и ее ментам засветят?»

Аж виски вспотели и спросил, дрогнув голосом:

— Надолго посадили за самогон?

— Три года!

— Много! Сколько ж самогону нашли?

— Молочный бидон! Почти сорок литров. Так и просили на свадьбу. Я и обрадовался хорошим клиентам. Отдал им бидон, протянул руки за деньгами, они мне шлеп наручники, застегнули и пинком со двора. Вот тебе и разжились, — застонал мужик, за сердце схватился. — Две зимы еще осталось. Дал бы Бог силы выдержать и не загнуться в зоне.

— Ты хоть что–то поимел, успел навар взять.

— Какой там? Ведь мы помалу гнали. То впервой бидон собрали. До того — копейки получали. Не успели размахнуться.

Борька сжался в комок. Он считал, что в тюрьму сажают отпетых бандитов и убийц. Тут же деревенский мужик. На его месте мог оказаться тот же Никита или Евгений, да и сам Герасим. Борька знал, что никто из них никогда не покупает водку, гонят свою, правда, никому не продают. Но ведь соседи могут придумать и нагородить всякое.

— Тебя за самогонку, а меня и вовсе ни за что в зону запихнули. Сосед, куркуль проклятый, разобрал по кирпичу старый дом. На его месте другой, из нового кирпича стал строить. А старый возле моего забора сложил. Я так и понял, что он ему не нужен. Взял и обложил тем старым кирпичом свой домишко. Да так красиво и ровно получилось, как по линейке вся кладка удалась. А у соседа стена одна обвалилась. Я–то тут при чем? Сам нанял хреновых мастеров. Но в своей беде меня обвинил. Написал заявление в милицию, что я у него стройматериалы украл. И вместо старого новым его кирпичом свой дом обложил. Полтора года меня таскали в милицию. Я со зла весь соседский кирпич с дома снял. Положил обратно к забору. Но суд закрутился.

И меня обвинили в подмене кирпича. А посадили за то, что обвалившаяся стена могла засыпать соседа насмерть…

— Так ведь не засыпала!

— А он дом достроил? Довел до ума?

— Брехня, такого не бывает. Иль врешь, либо не договариваешь. За это не судят! — не поверил Иван.

— Ну, сосед просил меня помочь с кладкой стен. Я отказался, времени было мало. Тогда потребовал, чтоб оплатил кирпич, и такую загнул цену, что мне новый привезти дешевле было б…

— Короче, заелись два говноеда! Не сумели стрехаться. Знать, оба — гнилые параши! — отвернулся Беркут.