Тунгусский Робинзон

— Иди ко мне, служивый! Я тебя чуть уму разуму научу, а то ты по незнанию можешь и на член нарваться! Самое главное в тюрьме — быть настоящим мужиком и на провокации всяких приблатненных идиотов не поддаваться. А уж если невмоготу будет, то можешь и рыло разбить. Драться-то, наверное, умеешь? — спросил дед вкрадчиво.

Лютый встал рядом и удивился прозорливости старого вора, который словно из воздуха черпал информацию.

— Ты, батя, откуда знаешь, что я служивый? — спросил Сергей.

— Ты на рожу свою посмотри. На ней, как на этой стене боевой устав отпечатан. На правом плече хронический синяк от автомата. Тело твое имеет офицерский загар, руки до локтей и рожа черная, а все остальное, как у покойника белое. Я могу даже сказать, кто ты? Ты хочешь этого? — спросил дедок, окинув взглядом Сергея.

— Скажи, батя, — с любопытством и заинтересованностью попросил Лютый.

— Если ошибусь малость, ты поправишь. Ты — офицер. В таком возрасте солдатами не служат. Судя по загару — ты с юга, то бишь с Кавказа. Синяк на плече говорит о том, что для тебя автомат, как для писателя ручка. А по глазам видно, что на твоей совести трупов больше, чем у всех вместе взятых убийц на этом централе. Ты, парень, глянь на свой указательный палец правой руки. У тебя даже отпечатки и те совсем стерты курком. Судя по костяшкам на твоих руках, я могу сказать, что ты крут и не одному хачику челюсть сломал. Даю гарантию, сегодня кто-то познакомится с твоими кулаками, и я им не завидую, — сказал дед с видом опытного следователя.

Дверь в баню открылась, и Лютый оказался в большом мрачном помещении. Белый кафель был покрыт странным коричневым налетом, а это говорило о том, что он никогда не мылся. Под черным потолком горело только три лампочки. Народ не спешил входить в помещение, а расползался вдоль стен, видно зная особенности местной помывки. Откуда-то сверху хлынул кипяток. Мгновенно вся комната наполнилась густым тяжелым паром. Через несколько минут температура воды упала до нормальной. В один миг вся масса обнаженных людей бросилась под лейки. Сергей от деда старался не отходить. Для него это был не просто дед, а настоящий гид по местным «достопримечательностям».

Уже в бане старый каторжанин совсем неслышно посоветовал:

— Браток, никому ничего не говори, особенно, что ты офицер, ты меня понял!? Здесь в тюрьме не любят служивых. В каждом таком зеки видят мента. Ты понял!?

В углу душевой засопел «петушок». Его охи и ахи выдавали в нем пассивного голубого, который в данную минуту находился в состоянии оргазма. Сергей обернулся на звук и увидел, что тот стоит буквой «Г», держась руками за стенку, в то время как кто-то сзади из активных гомосеков своим «шомполом» чистит ему «дуло». Никто из любителей подобного секса не хотел упускать такого шанса. «Разгрузиться» до «хаты» для некоторых было последней возможностью, ибо «петухи» после помывки улетали в отдельные петушиные камеры, где достать их было уже невозможно.

Только сейчас при виде этой картины Сергей по настоящему осознал, что он находится в тюрьме, где царят волчьи законы. Здесь выживал сильнейший и умнейший. Остальные или становились прислугой блатных, или тихими мужичками, которые корпели в промышленных зонах, зарабатывая себе на ларек, чай и выплату исков.

С одной стороны, Сергею повезло, что он попал в «тройники», а не в общую камеру. Тройники были рассчитаны на четырех человек и поэтому больше девяти арестантов туда не сажали из-за отсутствия места.

Дверь камеры открылась, и Сергей впервые вошел в совсем другой мир. На него глядели шесть пар глаз, которые словно рентген желали просветить его сущность.

Со слов деда Лютый уже был в курсе, что в тюрьме были камеры нескольких видов. В одних сидели «беспредельщики», в других — «суки», а в третьих, в пресс-хатах, физически крепкие ребята делали ментовскую работу. Они под любым предлогом заставляли каяться тех, кто молчал на следствии, не желая давать признательные показания. Уже после трех дней отсидки в такой камере появлялись первые показания, и эти сведения ложились на стол операм. Ментовские суки иногда годами кочевали из одной тюрьмы в другую, отбывая, таким образом, свой срок. За несколько лет они разу не попадали в зону, потому что многие зеки их знали в лицо и тогда за их жизнь никто не дал бы ломаного гроша. Оплатой за оперативную деятельность таких «лжеоперов» был фактор не только досрочного освобождения, но и получение довольно сытных передач. Хороший умный агент был на вес золота. Зная об этом, менты на подарки никогда не скупились. Иногда огромное удивление у арестантов вызывал тот факт, что возращение сокамерника со свидания или допроса сопровождалось устойчивым запахом водки или пельменей. Такой запах в условиях тюрьмы был просто нескрываем.

— Добрый вечер вашей хате! — сказал Сергей, переступив порог камеры.

Арестанты дружно засмеялись. Сергей прошел и, увидев свободное место на шконке, бросил на нее матрац, а сумку с вещами засунул под нижнюю нару. Как только он устроился, то услышал за своей спиной:

— Эй, бродяга, может нужно спросить, чье это место?

Не поворачивая головы, Лютый достойно ответил, как счел нужным:

— А что, ты завхоз местного общежития или ты по всей киче места распределяешь? — спросил Сергей и обернулся на голос.

Там, в углу на нижней наре, сидели трое заключенных. По их наглым и лоснящимся от жира лицам было видно, что они держали всю камеру в страхе. Урки пили чифирь с конфетами и наблюдали за Лютым.

— А ты, что сильно крутой? — спросил смотрящий за хатой. — Или ты, браток, решил сексуальную ориентацию поменять?

Мужики, сидевшие по нарам, засмеялись.

— А ты на него глянь, Зеленый, он с лагеря видно съехал под раскрутку. Клифт на нем хозяйский, а вот бацацыры вольные. Я такие у ментов видел, когда меня СОБР топтал.

— Хозяйский клифт лейбу имеет с номером отряда, а у этого нет. Значит, братва, нам или мусорка подогнали, или это вообще какой залетный дядя. Рыло у него автоматное. Ну, так кто ты такой и по какой статье чалишься?

— С какой целью, бродяги, интересуемся? Не с целью ли оперативной обстановки? — ответил Сергей.

— А ты, что, гнида, нас за «сук кумовских» держишь? — спросил один из арестантов с явно выраженным чувством собственной переоценки.

— Вопросы, братки, у вас какие-то кумовские, — спокойно ответил Лютый и, присев на край нары, закурил.

— А ты, что на блатной «козе» катаешься? Может тебя на парашу определить, чтобы ты по утрам вместо будильника кукарекал? Ты понял, гнида? — сказал один из каторжан, кошмаря Лютого.

Сергей понаслышке знал о подобном «теплом приеме» в таких камерах. Да к тому же он был готов к подобной встрече.

Блатной, как на шарнирах подошел к Сергею и, выделываясь, словно актер на сцене театра стал наезжать на Лютого. Без всяких эмоций, словно в рабочем порядке, Лютый привстал с нары и своим берцем с оборота рассадил любопытному челюсть. Тот рухнул на пол. Двое других вскочили с нары, бросив на тумбочку недопитый чифирь, и кинулись в драку. Лютому понадобилось всего три секунды, чтобы урки заняли место на полу рядом с первым.

Не торопясь, он скинул с нижней шконки на пол матрац, а вместо него положил туда свой. Остальные мужики при виде смены власти в хате, даже как-то приободрились и повеселели. Сергей, заправив шконку, лег на одеяло и, взяв с тумбочки кружку с чифиром, сказал:

— Что сидим, мужики? Налетай, я угощаю по случаю изменения статуса заведения.

Арестанты потянулись к Сергею, и расселись рядом с ним на шконке. Лютый сделал два небольших глотка, и передал кружку на круг, чтобы и другим хватило.

Когда побитые «авторитетные каторжане» пришли в себя, мужики уже выпили весь чифирь и, дымя сигаретами, рассказывали Лютому о тюремных порядках, которые в каждой камере почему-то разные, а в этой особенно.

— Ну что оклемалась, «блатота сраная»! Я не разрешал вам плевать в мою ранимую душу. Кто возражает, то может хоть сейчас съехать с хаты. С сегодняшнего дня прошу называть меня Сергеевич, потому как люблю к себе уважение. Кто захочет оспорить мое решение, прошу хоть сейчас на спаринг. Еще хочу предупредить. Кто захочет портить мне нервы или решит потешить себя в кулачном сражении, лучше уходите с хаты сами. Иначе, вас шныри вынесут на ледник вперед копытами. Я, мужики, парень нервный, а терять мне нечего. Мне и так вышка светит, — сказал Сергей, приврав для куража.