Дикий

На залепленном грязью указателе читаю название населенного пункта. Проезжаю насквозь. Поселок чистый, дома с белыми стенами. За поселком снова шоссе. Поглядываю на карту и на указатели, торчащие на обочине.

Все правильно — вот мост, за мостом рынок. Славянский базар. Бабки на тележках катят дары полей, из грузовика два худющих кавказца выгружают дыни. Обычная ленивая послеобеденная торговля. Я паркуюсь возле рынка между двумя «Нивами» и несколько минут сижу осматриваюсь. Все тихо. Нет, все вокруг громко — матерятся грузчики, торгуются тетки, несколько пьяных валяются возле кривого забора. На меня и мою машину никто вроде не обращает внимания.

Я покупаю стакан семечек у болтливой тетки и спрашиваю, как проехать к нужной мне улице. Тетка, грудастая, словно Мэрилин Монро, скручивает из газетного обрезка кулечек, пересыпает туда семечки из стакана, протягивает, забирает деньги и минут пять рассказывает мне о неизвестной мне Клавке, дала ей, мол, мешок семечек, поскольку сама картошку копала, а та, зараза, продала, а денег не вернула… Клавка живет, оказывается, на той улице, о которой я спросил. Пришлось выслушать историю до конца.

Забираюсь в машину и продолжаю лузгать семечки. Лузгаю и лузгаю, никак не остановиться. Вот она, моя казацкая кровь. Открываю дверь и выбрасываю кулечек. Врубаю двигатель и еду к менту.

Проезжаю улицу и паркуюсь. Для парковки приходится отъехать далеко, за несколько перекрестков. Это не Краснодар или Сочи, тут новые машины и новых людей запоминают. Полгорода, наверное, вроде той тетки с семечками. Наконец я решаюсь выйти из машины. На мне кожаная куртка — таких тысячи, джинсы — таких миллионы, кроссовки — таких хоть жопой ешь. Смотрюсь в зеркальце на прощание. Лицо загорелое — такие у всех, щеки впали, а скулы заострились, — тут все мордатые, но ничего. Волосы почти черные, топорщатся по-птичьи — обычные волосы. Непонятно то, о чем не хочется думать, — я же светлый шатен; чего это почернел? Но волосы — дело пятое. Если не нравятся, их можно и состричь. Главное — это мое лицо, похожее на любое другое мужское лицо славянской, южнославянской национальности.

Иду по улице, засунув руки в карманы куртки. Жаль, семечки выбросил. Кой-где в садах возятся люди, сгребают листья, жгут их. Дома низенькие за заборами, крепкие. Кое-где из труб поднимается дымок.

Иду вдоль заборов по глинистой дорожке. Скользкие лопухи растут у канав и вялая трава.

Прохожу мимо ментовского домика. Такой же, как и другие, но не совсем такой. Богатое крыльцо и новые кирпичные пристройки говорят о материальном благополучии. «Новый русский». Новый русский наркомент. Одна из пристроек во дворе — гараж. У мента машина есть. Но и жена, и двое шкетов дошкольного возраста. В доме я его делать не стану. У других славян тоже дети имеются, их наркотой начинают теперь травить со школьной скамьи с помощью таких наркоментов…

У меня на ментов аллергия. Кайфуют, гады, от власти над людьми. Есть, наверное, и среди них люди с понятиями, только я таких не встречал…

Фасад у мента классный, а задами прошел мимо дома — там гнилая калиточка. В самый раз. Улочки здесь тесные, все знают друг друга. Если засесть в тачке и начать отслеживать мента, то через полчаса полроты теток соберется. А это хуже спецназа…

Думать, короче, надо. Для того башня, то есть башка, и дана мне. Лечу по трассе домой — и думаю…

Вика встречает меня на крыльце с «вальтером» в руке.

— С ума сошла! — сержусь я. — Денисыч зайдет. Или местный мент!

— Ты мне его сам дал, — отвечает Вика. В лице ее снова загорелась знакомая по Сочи птица. — Тебя нет, Лехи нет. Вокруг дома «Жигули» ездят, высматривают.

Мозг работает не хуже движка БМВ. Мне двадцати секунд хватит, чтобы достать из тайника пистолеты и пару гранат.

— Какая модель «Жигулей» крутилась?

— Я в моделях плохо разбираюсь.

— Что делали? Останавливались? Выходили? Лица запомнила? Возраст, национальность, одежда?

Вика пожимает плечами, отвечает даже весело:

— Нет, не выходил никто. А то бы я им вмазала!

Точно — Бонни и Клайд. Вике, в общем-то, идет оружие. Я забираю у нее «вальтер» и говорю как можно вежливей:

— У тебя пистолет не заряжен. Обоймы нет.

Она обиженно выхватывает пистолет, а я и не сопротивляюсь.

— Почему нет? Ты меня безоружной оставил! — злится Вика и вытягивает руку, целясь в петуха, который важно, как наркомент, подходит к крыльцу. — Они могли меня убить! Или даже изнасиловать!

Она нажимает на курок, и неожиданно раздается негромкий, но хлесткий короткий выстрел, и петух валится на землю. Он судорожно скребет грязно-желтыми лапами и бьет крыльями.

— Блядь! — ору я. — Что ты делаешь, дура! В стволе же патрон был!

Я прыгаю на петуха и сворачиваю ему голову. Заметаю следы и ругаю Вику. Кажется, выстрела никто не слышал — «вальтер» бьет тихо. Но соседи петуха, конечно, хватятся. Вика нервно смеется, уткнувшись головой в подушку. Первое убийство она совершила. Я вхожу в спальню и ложусь рядом с ней. Она перестает плакать и начинает дышать. Дышим вместе и вяжем узлы из рук и ног. Теперь мы одно и то же.

— Ну что, бизнесмен хренов, — говорю я Лехе, когда тот появляется в доме, — фермером скоро станешь!

С ним и Инна-русалка. Стоит, стесняясь и опустив глаза.

— А что, — смеется бодигард, — может, и ты, босс? Поработаем на земле! Как там Абдулла говорил: «Хороший дом, хорошая жена. Что еще надо человеку, чтобы встретить старость?»

Инна-русалка краснеет и дергает парня за рукав пиджака.

— Леха, перестань насмехаться, — бормочет она бодигарду, а нам с Викой предлагает: — Мои родители приглашают вас в гости. Папа и мама будут рады познакомиться.

Мы соглашаемся и идем. Вечер холодный и сухой. В станице тихо, только кое-где брешут собаки. Говорливая женщина лет пятидесяти встречает нас и приглашает в дом.

— Надо будет тебя с моими родителями тоже познакомить, — шепчет мне Вика.

Старые песни, думаю я. Старые как мир. Посреди ядерной войны женщины будут ползать между развалин и знакомить уцелевших мужчин с уцелевшими родителями, будут пытаться вить гнезда и откладывать яйца, рыдать будут, но не перестанут высиживать яйца…

Скоро появляется и хозяин дома — степенный дядька с несколько оплывшей фигурой. Мы садимся за стол, и нас потчует хозяйка всякой домашней вкуснятиной, а хозяин заводит скучные разговоры о сельском хозяйстве и о политике. Но эта скучная беседа мне нравится, нет в ней мяса, никто в ней не разлетается вдребезги, все тихо и тепло.

— Вы не пьете, и мне это нравится! — доносится до меня реплика хозяина. — Сейчас молодежь хлещет и среди бела дня. Никаких принципов.

Я соглашаюсь покорно — нет принципов, нет Советского Союза, нет единого экономического пространства, нет уверенности в завтрашнем дне, нет честных людей в столице. Я соглашаюсь покорно — надо работать на земле честно и не обращать внимания, надо ухаживать за могилами отцов и быть человеком…

На следующее утро я забираю Леху с собой, и мы выезжаем в Славянск на «Жигулях». Не стоит пугать жителей городка чернокрылым БМВ. Я велю Лехе остановиться на минуту возле рынка и покупаю кулек семечек. Бодигард рулит дальше, и скоро мы останавливаемся, чуть не доезжая до нужной улицы.

— Семечки возьми, — приказываю, — иди и лузгай. Только иди по другой стороне улицы.

— Понято, босс.

Иду прогулочным шагом великовозрастного бездельника. Наискосок от ментовского дома заброшенный колодец со скамеечкой. Я сажусь на скамейку и начинаю возиться со шнурками. Шнурки на кроссовках, мол, порвались. Вот и присел парень. В поле зрения возникает Леха с семечками, проходит дальше по улице.

Из-за облаков показывается солнце, и становится веселее. А вот мент из дома не выходит. Может быть, прозевали?.. Поднимаюсь со скамейки и начинаю отряхивать джинсы от несуществующей грязи. Иду в сторону Лехи. Останавливаюсь на перекрестке и начинаю разглядывать дома, ища табличку с номером. Ищет, мол, человек нужный дом и сразу найти не может, поскольку строения частные и не все хозяева содержат эти самые таблички в должном порядке… Вижу боковым зрением, как распахивается калитка у мента и он сам, в форме с погонами, вываливает на улицу с мусорным ведром в руке. Сворачивает в проулок и скоро возвращается все с тем же ведром. Тут бы и замочить мента на мусорной куче — секундное дело! Но нет. Пусть поживет наркомент. Мне не жизнь его нужна, а информация. Жизнь мента — это так, приложение…