Слепая ярость

В каком-то отупении бородач смотрел, как джип по какой-то немыслимой кривой удаляется в глубь плантации. Но вот мотор заглох, и машина беспомощно остановилась.

Но где же, черт подери, этот слепой?

Вот пробирается один из его приятелей, а вон — другой. Сейчас они должны встретиться, а слепой — он же должен быть как раз там, в точке их пересечения.

Ник действительно был там. Притаившись, он внимательно ловил каждый звук. Ага, вот проламывается сквозь кукурузу один из этих деятелей. Так, а вон там и другой — идет осторожнее, крадучись. Примерно ярдов через десять сойдутся… Так и есть.

— Ну что у тебя? — донесся до Ника голос одного из его преследователей.

— Нет его ни хрена! — отозвался другой. — Как сквозь землю провалился, зараза…

— Дай-ка сигаретку.

— Погоди, надо же выудить этого калеку… Давай расходимся и идем зигзагом…

— О'кей.

— Сейчас мы его выкурим…

— Ну, еще бы…

Ник чутко вслушивался в шаги преследователей. Действительно, расходятся… Ник сместился вперед — теперь он на одной линии с ними.

— Стреляй! — громко крикнул Ник и упал ничком.

С крыши сарая Ибаньес увидел, как пара его сообщников резко развернулась друг к другу, и один из них, рефлекторно нажав на спуск, уложил своего товарища наповал.

— Ох, идиоты… — простонал бородач.

Стрелявший бандит шмыгнул в гущу зарослей и притаился. На кукурузном поле не шевелился теперь ни один стебель, оно выглядело совершенно безжизненным, но Ибаньес-то знал, что где-то там притаились двое, настороженно выслеживающие друг друга.

— Сейчас я подстрелю этого слепого, как куропатку, — проворчал Ибаньес, поудобнее прилаживаясь к ложу «ремингтона».

Он медленно вел стволом вдоль рядов посадок. Пусть только шелохнется — мигом получит пулю…

— Дядя Ник! Дядя Ник, помогите мне! — донесся снизу, из сарая, отчаянный голос Билли.

— Молчи, паршивец! — прикрикнул Ибаньес.

И тут он увидел, как ярдах в тридцати колыхнулись кукурузные верхушки. Ибаньес мгновенно среагировал, выпустив три выстрела в сторону подозрительного места. И сразу же убедился, что попал: мужская фигура судорожно приподнялась во весь рост и тут же рухнула навзничь, подминая под себя посадки. Но вот только был это не слепой, а последний помощник Ибаньеса…

В ярости Ибаньес полностью разрядил магазин «ремингтона», паля куда попало. Он что — заколдованный, этот калека?

А Ник тем временем, ориентируясь на звук выстрелов бандита и крики Билли, уже-вплотную подобрался к сараю. Ибаньес вел свою беспорядочную пальбу прямо у него над головой: Нику было слышно, как жалобно поскрипывает ветхое сооружение при каждом движении гангстера. Он ощупал сваи, на которых стоял сарай, и, выбрав ту, что потоньше, с маху перерубил ее своим крепчайшим клинком. Лачуга угрожающе затрещала, покосилась и наполовину обрушилась. Изрыгая проклятья, Ибаньес скатился на землю.

Бородач едва успел с кряхтеньем подняться на ноги, а перед ним уже стоял Ник со своим клинком на изготовку.

— Будь ты проклят! — крикнул Ибаньес и, подхватив с земли здоровенный кол, занес его над головой Ника.

Но вьетнамский клинок перерубил его дубину, словно жалкую щепку: Еще один удар — и бок Ибаньеса ожгло нестерпимой болью: Он упал, ожидая последнего, смертельного удара, который готов уже был последовать, но тут Ник услышал жалобный крик Билли.

— Дядя Ник, спасите!..

Заслышав его зов, Ник круто развернулся на пятках, а Ибаньес, увидев, что внимание противника отвлечено, счел за благо притвориться мертвым…

— Дядя Ник…

Ник кинулся к полуразвалившейся лачуге и, парой ударов ноги проломив ветхую стенку, извлек из-под обломков Билли. Мальчик был цел и невредим, и только щека его была ссажена упавшей доской.

— Все нормально, малыш, все нормально, — бормотал Нику ощупывая тело мальчика в поисках возможных повреждений.

— Они ушли, дядя Ник? — всхлипнул Билли.

— Да, паренек, они ушли, — сказал Ник. — Постреляли немножко и ушли.

Билли в страхе оглянулся по сторонам. Кругом и впрямь не видно было ни души.

Исчез и Ибаньес — только цепочка кровавых пятен показывала путь его отступления в кукурузные заросли…

Костер весело потрескивал, даря тепло и разгоняя ночную тьму, но Билли чувствовал себя не очень уютно и потому теснее прижимался к Нику.

— Тебе не холодно, малыш? — заботливо спросил Ник.

— Нет, ничего.

— А что ж ты так дрожишь?

— Ну… Так просто…

— Ты не бойся, страхи уже позади. Если кто-то нас еще и хочет преследовать, то он нас потерял, — успокоил Ник. — Будем и дальше идти параллельно дороге на Рино — нам уже немного осталось… А сейчас отдохнем несколько часов до рассвета и уже совсем скоро увидим твоего папу. Совсем скоро…

— А вдруг… — сказал Билли и запнулся.

— Что, малыш?

— А вдруг он будет не рад мне? — дрогнувшим голосом спросил Билли.

— Ну что ты… Ведь ты же его родной сын — и, наверное, единственный.

— Ну и что — единственный? — грустно сказал Билли. — Когда он ушел от нас с мамой, он ведь совсем не думал, что я у него — единственный.

— Откуда ты знаешь, что он об этом не думал? — возразил Ник. — Может быть, очень даже много думал. И наверное, ему было скверно без тебя.

— А у вас нет детей, дядя Ник? — спросил вдруг мальчик.

— Нет, — покачал головой Ник. Но, подумав немножко, добавил: — По-моему, нет.

— Это как же, — не понял Билли, — вы не знаете наверняка, есть ли у вас дети или нет?

Ник нехотя кивнул.

— А разве так бывает? — удивился мальчик.

— Бывает… Иногда бывает. Ему сейчас уже лет двадцать, моему сыну. Если, конечно, он вообще есть. А может быть, это и дочь…

«Странные они, эти взрослые, — в недоумении подумал Билли. — Как-то они умудряются запутывать самые простые вещи…»

Ник порылся в сумке.

— Вот — у меня еще шоколадка осталась. Погрызи, — предложил он.

— Спасибо, — сказал Билли. — О, «сникерс», я такие очень люблю…

— Зубы у тебя от них не болят?

— Не-ет! — уверенно сказал Билли. — Я таких хоть сорок штук зараз могу съесть!

— Да уж я не сомневаюсь, — хмыкнул Ник.

Билли откусил кусочек шоколадки и вдруг тихо заплакал, размазывая слезы по лицу.

— А мама… Мама… Она уже никогда… — лепетал он срывающимся голосом.

— Что делать, малыш, что делать… Вот моя мама тоже умерла — и мне без нее очень и очень грустно. Так уж устроена жизнь, Билли. Вот и мы с тобой когда-то умрем. И вопрос только в том — заплачет ли кто-нибудь о нас с тобой или нет…

Билли захныкал еще сильнее.

— Ты плачешь — и это хорошо, — задумчиво сказал Ник. — Сильные люди никогда не боятся плакать.

— А вы плакали когда-нибудь, дядя Ник? — спросил Билли сквозь слезы.

— Если бы я мог… Раньше плакал, теперь — нет. Но я плачу в мыслях…

— Я тоже так буду, — упрямо сказал мальчик, шмыгая носом.

— Ну, конечно… Я думаю, ты вырастешь сильным парнем, добрым и храбрым.

— Обязательно, дядя Ник.

Ник погладил Билли по голове:

— Вот какая отличная головка… Будет умная головка, будет много знать… Отец тебе многое расскажет, многому научит.

— Да? — с надеждой спросил Билли.

— А как же иначе, малыш…

— Но он же бросил меня, покинул…

— Я думаю, он не тебя бросил, а себя.

— Как это так? — удивился Билли.

— Понимаешь… Человеку трудно быть самим собой, и он часто от себя убегает. И думает при этом, что сам себя таким образом ищет, а потом оказывается, что никуда и не нужно было идти, что все уже и так было.

— Нет, не понимаю, — честно сказал Билли. — Что-то слишком это сложно для меня.

— Да это и для взрослых тоже сложно, — улыбнулся Ник. — Потому-то они так часто и путаются в жизни — трудная это штука, брат.

— А что в жизни самое главное, дядя Ник? — робко спросил Билли.

— Не знаю… Может быть, главное — не бояться. Не бояться других. Не бояться самого себя. Не бояться плакать. Ну и так далее.