Охота на пиранью

нырнула в ящик стола, очень узкий, скорее уж не ящик это был, а доска, присобаченная параллельно столешнице на небольшом расстоянии, без большого замаха ударил ребром ладони, метко, н а п о в а л.

Нину снесло со стула, шумно упала на пол. Из руки выпал, прокатился по полу небольшой пистолет, блестящий и красивый. Мазур присмотрелся – ну да, «Дрель», поздний внучек «Марголина», десять патронов, пуля без оболочки, на близкой дистанции влепит так, что мало не покажется... Самовзвода вот только нет. Впрочем, патрон оказался в стволе, курок взведен.

Хозяйственно сунув трофей в карман, Мазур без особой нужды потрогал тело, присев на корточки. Мог и не проверять – перелом шейных позвонков, финита. Грустно глянул на рацию, словно ребенок на недоступное лакомство, вышел в кухню.

Ольга, как раз поставившая сковородку на старомодную чугунную подставку, обернулась и без эмоций спросила:

– Готова?

– Ага, – сказал Мазур. – Доигралась, сучка...

– Садись, поешь. Времени ж мало, я так понимаю?

Усаживаясь за стол, Мазур внимательно посмотрел на нее – и не обнаружил никаких оснований для беспокойства. Это не транс, не душевная черствость, и поехавшей крышей тоже не пахнет ничуточки. Она наконец в ж и л а с ь, полностью приняла правила игры, навязанные окружающим миром. Любой человек с военным опытом тысячу раз такое наблюдал. Рано или поздно в голове у новичка что-то щелкнет, и он начинает жить с ясным осознанием нехитрой истины: не ты затеял эту кровавую игру, но, если хочешь выжить, плюнь на сантименты и действуй так, чтобы сдох не ты, а враг. Те, кто на другой стороне, для тебя теперь не люди, а шахматные фигурки – кто льет слезы по взятой ладье? Не ты ж начал...

И все же на ее лице застыла легкая, непреходящая печаль. Вот теперь-то Ольга как две капли воды была похожа на своего двойника – с картины Боттичелли «Возвращение Юдифи из лагеря Олоферна». Она и раньше это сходство знала, специально показывала Мазуру альбом с репродукциями, и он без малейшего лукавства соглашался, что она вылитая Юдифь, – но тогда не хватало чего-то неуловимого. Теперь оно появилось и подобие стало полным. Невеликий дока в живописи, Мазур считал эту картину гениальной – позади поспешает волокущая голову Олоферна служанка с тупо-радостной физиономией, а Юдифь шагает медленно, чуть ли не плетется с мечом в руке, ей вроде бы, согласно исторической правде, полагается ликовать, но прекрасное личико в дымке неуловимой печали, которую невозможно истолковать и понять...

Он плюхнул себе на тарелку зажаренный до коричневой корочки кусок маралятины. Рука, потянувшаяся к банке с солеными болгарскими огурчиками, чуть промедлила. Он вдруг сообразил, что х о т е л убить Нину. Без всякого садизма или смакования, но с явным нетерпением ждал, когда она полезет за пистолетом, чтобы мгновенно появилось некое законное основание, чтобы все выглядело честным боем.

Ни о чем он не жалел, не желал переиграть, убил бы еще раз, столь же хладнокровно. Дело в другом: впервые в жизни ему