Прогулка (СИ)

Его рукой водила злобная, мстительная, похотливая, чужая воля, противная настоящему христианину. Он решил тогда, что эта дуэль даст ответ на все вопросы, развяжет тугой узел, скрученный из судеб трех человек: Пушкина, его жены и барона Геккерна.

6.

Через несколько дней после разговора с Бенкендорфом о дуэльном деле Пушкина они встретились вновь. Царь был одет в мундир австрийского гусара, стоял в доломане светло-голубого цвета, расшитого золотым шнуром. По его виду -- глядел хмуро, грозно, Александр Христофорович понял, что Николай не в духе.

-- Я прочел тот гнусный пасквиль, отправленный Пушкину, -- сообщил император, поворотясь к Бенкендорфу, -- это просто возмутительно! В нем усматриваются откровенные намеки на мою особу. Ежели за всей интригой стоит старый Геккерн, то этого каналью следует немедля выслать из пределов России. Как мне стало известно, Пушкин получил сей пасквиль сразу после свидания своей жены с Дантесом на квартире Полетики? Ты знал об этом?

Несмотря на преданность государю и верную службу, граф чувствовал за собой определенную вину во всей этой истории. Он покровительствовал Дантесу, благодаря ему, молодого человека зачислили в кавалергарды сразу на офицерскую должность, без должных испытаний. Взамен, за оказанную услугу он получал от Жоржа сведения о настроениях в полку, так сказать, из первых рук. Но сейчас, Александр Христофорович выглядел в глазах государя не должным образом -- у Николая Павловича была хорошая память, и он помнил обо всех лицах, протежировавших молодым офицерам в армии. Связь графа и французского барона, пусть даже для пользы дела, от государя, без сомнения, не укрылась.

Кроме того, Бенкендорф не докладывал государю о свидании госпожи Пушкиной и Дантеса, тот узнал сторонним путем.

От переживаний Бенкендорф немного похудел, и синий жандармский мундир висел на нём мешковато.

-- Мне сообщила о свидании княгиня Вера Вяземская, моя хорошая приятельница, -- начал отвечать Александр Христофорович, -- но я, Ваше Величество, не придал её разговору особого значения. Она сказала, что Пушкина прибежала второпях. Якобы, Дантес завлек её в квартиру к Полетике, размахивал пистолетом и угрожал застрелиться, если та не отдастся. Я почел это за сплетню. Моя вина!

-- Вот-вот, твоя! И надобно с тебя хорошенько взыскать за то! Дантес, как мне видится, изобразил целый спектакль, сыграл фальшивую, манерную пиесу. К чему было зазывать Пушкину, замужнюю даму, на квартиру под обманным предлогом? К чему брать пистолет? Угрожать застрелиться и при том -- не застрелиться! Так поступают только слабые люди, а не офицеры. Я полагаю, он имел целью опорочить именно меня и, похоже, он был не одинок в своём намерении. Я имею в виду, его, так называемого, папашу. Но, возможно, был еще кто-то. Возможно автор пасквиля -- не старый Геккерн. Тебе точно неизвестен, Александр Христофорович, сей автор?

Царь вдруг с подозрением глянул на своего главного охранителя, отчего у графа всё похолодело внутри, а светло-голубые глаза, казалось, остекленели.

-- Государь, -- осторожно ответил Бенкендорф, -- прямых доказательств у нас нет. Сам покойный считал, что в составлении пасквиля замешана дама -- мне донесли слова приятеля Пушкина Соллогуба, который распространялся об этом в салонах.

-- Дама? Занятно!

В голове Николая Павловича возникли образы тех дам, которые могли сплести подобную интригу. Он допускал, что эпиграммы и пасквили могут вращаться в свете, задевать и высмеивать человеческие пороки. Они обычно касались кого угодно, и не трогали его напрямую. Бывало, что вместе с Бенкендорфом император читал их, смеялся, удивлялся точности изображения известных всем личностей.

Особенно остры были эпиграммы Пушкина. Как он писал о дочке Кутузова мадам Хитрово: "Она всё так же гола, но не так же мила". Или нечто подобное. Это было смешно. Эпиграмма сразу вспоминалась при виде мадам Элизы Хитрово, когда казалось, что её выпирающие прелести могут сию минуту вывалиться из довольно смелого декольте.

Но в пасквиле отправленном Пушкину, затрагивался он, император. Затрагивалась его честь. Они намекали, что Наталья Пушкина -- его любовница, насмехались, сравнивая её с Марией Нарышкиной любовницей почившего брата. Это было возмутительно, недопустимо!

Николай Павлович до разговора с Бенкендорфом считал, что пасквиль распространил старый Геккерн, потому Пушкин и направил ему вызов в ноябре. Старый "грек" входил в кружок мужелюбимых "греков" и очень ревновал Дантеса, а ревность среди них распространенное явление. Так ему догладывал Бенкендорф.

Старая каналья мог пуститься в подобную интригу, но дама?

-- Какое же имя назвал Соллогуб? -- осведомился с любопытством Николай Павлович.

-- Пушкин сказал ему, что подозревает графиню Нессельрод.

-- Как, графиню? -- император искренне удивился, -- я думал, она занимается только своим салоном и более ничем. Более ничем! -- повторил он со знанием.

-- Всем известна вражда, бытовавшая между этими особами. Государь, вы помните эпиграмму на её отца, министра финансов Гурьева? Её приписывали Пушкину.

-- Конечно, помню, на память не жалуюсь! Значить графиня отчего-то возомнила, что может покушаться на царскую особу, -- я говорю обо мне и моем, блаженной памяти брате, -- рассылая гнусные пасквили? Ты, Александр Христофорович дал им слишком много воли! Почему не доложил мне, что графиня Мария интригует? Я очень недоволен!

Император отошел к столу, за которым трудился.

-- Почему я ничего не знаю? -- вспылил он и с силой ударил кулаком по столу, с него упал какой-то толстый фолиант, по паркету рассыпались бумаги, -- ежели ты, возомнил себя лицом, смеющим руководить мною, то это полный вздор!

Александр Христофорович сделал умоляющий жест, пытаясь отрицать упреки, которыми государь осыпал его. Но Николай Павлович повернулся спиной, своим недовольным видом показывая, что аудиенция окончена.

-- Я хотел бы вам еще донести о князе Трубецком, -- не уходил граф.

-- Что с ним?

-- Намедни они катались с государыней на пошевнях и санях. С ними были кавалергарды, фрейлины, Орлов и Раух. Трубецкой вел себя недопустимо вольно, я ему сделал замечание.

-- Катались на санях... Знаю я эти катания! -- отвечал Николай, все так же не оборачиваясь.

Он, конечно, знал, о чем говорил.

Катание в это время, до великого поста, было одним из главных развлечений помимо балов. Запрягались резвые тройки, к которым привязывались простые салазки. В сани и салазки садились дамы в мехах, кавалеры, и кавалькады, сопровождаемые громким веселым смехом, стремительно неслись по улицам. На крутых поворотах, где-нибудь на Каменном острове, были приуготовлены кучи снега, куда на полном ходу кучер мог внезапно вывалить ездоков из салазок. Никто не знал, на каком повороте и когда это случиться. Однако многие, особенно дамы и молоденькие девушки, ожидали это мгновение с затаенным нетерпением, с замиранием сердца.

В атмосфере общего веселья и неразберихи можно было украдкой целоваться, обниматься или прошептать на ушко слова любви. Он сам такое проделывал с Варей Нелидовой. Но ему не хотелось, чтобы этим занимался молодой кавалергард Трубецкой с его супругой.

-- Я поговорю с государыней, -- после некоторого раздумья сказал император, поворачиваясь к Бенкендорфу, -- пора ей образумиться!

Он посмотрел на часы, открыв верхнюю золотую крышку -- утренний день был расписан по часам. Сегодня день приема Нессельроде и, вероятно, последний уже ждет в приемной, а Бенкендорф был призван во внеурочное время.

На прощание царь кивнул головой, и граф покинул его кабинет.

Пока в зале не появился министр иностранных дел, Николай наклонился и поднял с пола толстую книгу -- это был учебник "Основы геометрии", который с началом строительства железной дороги, он намеревался повторно прочесть. Он изучал его в молодости, в те далекие времена, когда учитель Ламздорф бил их с братом Михаилом линейкой по рукам.