Великий тес

— Долг за мной! — напомнил. — А с собой нет ничего, чтобы возместить. — Провел рукой по пряжке шебалташа: — Хочешь, золото отдам вместе с кафтаном?

Пантелей замахал руками:

— На что они мне? А рухлядь все равно бы сгнила или сгорела. Вспомнишь в молитвах — и ладно!

Иван шумно вздохнул, склонился к Ермогену:

— Благослови, что ли, в дорогу?

Приняв благословение от монаха, он махнул стрельцам. Всадники взяли трех свободных коней в повод. Похабов еще раз гневно блеснул глазами на ослушников, поддал пятками под бока лошадке и двинулся в обратную сторону.

Куржум ни о чем не спрашивал, равнодушно глядел по сторонам и не проявлял любопытства, почему сына привезли четверо казаков, а его в обратную сторону сопровождает один.

Бояркан с тремя косатыми молодцами терпеливо ждал их на поляне у реки. Вблизи табора было много сухостойного леса, но его люди валялись возле тлеющего кизяка. Мирно паслись стреноженные кони, сытно пахло печеным мясом.

Встретившись, братья никак не показали своих чувств чужим и неравным им людям. Бояркан, лежавший на боку, сел и поджал под себя толстые ноги. Сухощавый, как тунгус, Куржум опустился рядом с ним. Помолчав, братья заговорили с таким видом, будто расстались утром.

Спешился Иван. Отвязал от седла пищаль, положил ее у костра стволом к лесу. Сел напротив братьев. Привычным движением бросил на колени саблю в ножнах. Угрюма князцы не подзывали, и он сидел в стороне с молодцами охраны.

— Вот и собрались! — по-русски сказал Куржум. Его тонкие губы язвительно искривились. В больших черных глазах замельтешили недобрые огоньки. — Не знаю, добра или зла больше от казаков, но ваши головы на ваших плечах, и это уже хорошо!

Бояркан грузно кивнул. Глядя на тлеющий огонь, вдумчиво, как старший, заговорил. Куржум стал переводить для Ивана:

— Брат сказал, мы не можем пригласить тебя на пир. Родственники убитых обидятся.

— Не до пиров! — согласился Иван. — Пошлите со мной до острога пару молодцов. А то кто-нибудь отрубит голову, — горько усмехнулся и провел ладонью по пряжке шебалташа. — И с брата Бояркана ни за что слетит его голова. Или удавят, как говорил один баюн, — перекрестился, вспомнив старого песенника под Тобольском. — Да и брода через Мурэн я не знаю.

Атаман Перфильев выбежал из острожка за надолбы, едва узнал среди всадников Ивана Похабова. За ним с ружьями выскочили полдюжины казаков. Иван спешился.

— Все живы! — поспешно успокоил товарища. Почувствовал, как тот подрагивает от догадок и переживаний. Приглушенно пробормотал: — Только удержать при себе не смог! Втроем бежали в дальнюю службу.

— Бросили! — выдохнул Максим и сжал рукоять сабли так, что побелели суставы пальцев.

Иван замялся, пожал широкими плечами. Думал, как ответить.

— Много грехов покрывал я брательнику. Прогневил Господа! — вспылил атаман, блеснув глазами. — Пусть только вернется, воренок! Выпорю! А Ивашек под кнут! — Он помолчал, остывая, скрипнув зубами, выдохнул со стоном: — А у нас беда! — Вздулись желваки на скулах в стриженой бороде. — Фролку Шолкова пограбили и убили!

За полторы недели, что проездил Иван в бекетовское зимовье, к острогу ни разу не подступали ни тунгусы, ни буряты. Дозор атаман выставлял только на ночь. Днем на сторожевой башне маячил один казак. Пользуясь миром, все остальные с утра до вечера стучали топорами и ставили острожины. Еще издали Похабов отметил про себя, что Максим времени не терял и хорошо укрепился.

Семейка Шелковников распродал почти весь казенный товар. Со всякой мелочишкой выезжал в улусы и кочевья вызнать нужды здешних людей. Ему было известно, что Фролка с кем-то сговорился о встрече, вышел из острожка налегке и пропал. Тело его нашли три дня назад. Он был раздет и обобран. Может быть, упал с крутого берега и убился, а мертвого обобрали. То ли убили и ограбили? Ни слухов, ни следов пока нет.

Перекрестился Иван, оглянулся на сопровождавших его косатых молодцов. Отпустить их без угощения значит обидеть. Ввести в острог — высмотрят то, что им знать нельзя.

— Надо бы как-то одарить и отблагодарить! — кивнул на балаганцев.

— У меня для гостей есть место доброе! — повеселел от тягостных дум атаман. — В виду острога, за надолбами. — Он поманил рукой молодого казака и приказал: — Баню затопи! Пришли ясырку. Скажи, чтобы мясо варила на костре! Да атаманше скажи, чтобы налила вина во флягу!

Атаман подошел к сопровождавшим Ивана молодцам. Спешившись, те сидели на корточках, не выпуская из рук уздечек. Перфильев взял повода трех коней, повел их к коновязи. Здесь, за надолбами, в тени низкорослых несрубленных берез был длинный стол из полубревен с низкими скамьями из валежин.

— Баня-то им зачем? — удивленно спросил его Иван.

— Баня тебе! — коротко ответил Перфильев. — Им угощение!

Оставив возле гостей казака с ясыркой, Максим повел товарища в свои покои. У приказной избенки его ждала Анастасия. Среди работных, ставивших острожины, он приметил незнакомых людей. Спросил:

— А это кто?

— Воровскую ватагу поймал, — властно усмехнулся Перфильев. — Много их тут ходит. Остановить, по малолюдству, трудно. А этих Бог привел прямо в руки. С промыслов плыли. Где были, говорят путано. Последняя грамотка получена в Тобольске пять лет назад. Сулили дать десятину мне. — Атаман бросил на товарища плутоватый взгляд: — А я заставил их острог строить. Отпущу с тобой в Енисейский. Так будет верней.

На Ореховый Спас, в конце августа и в конце года по христианскому счислению, березняк да осинник ярко выкрасили берега. По кромке воды плыл ранний опавший лист. В остроге отгуляли праздник, а на другой день после соборной молитвы Иван Похабов с целовальником Семейкой Шел-ковниковым да с воровской ватагой промышленных людей поплыли вниз по реке.

За две недели, что продержал промышленных атаман, неприязни между ними и служилыми поубавилось. Простились они как друзья. Пока виден был острожек на горке да люди на берегу, в стругах помалкивали. Как скрылось все из виду, промышленные запели.

Перед Шаманским порогом, как раз возле прежней засеки у могилы Вихорки, плывущие встретились с полусотней казаков под началом Василия Черемнинова. Пятидесятник вернулся с Лены от Бекетова вестовым, отгулялся и теперь шел знакомыми местами на перемену Максиму Перфильеву.

Старых служилых в отряде было не больше десятка, остальные — переведенцы из Красноярского острога, брошенного и срытого по царскому указу.

— Браты Максимку не жалуют, — предупредил Черемнинова Похабов. — Всю зиму в осаде просидел.

— Бойся не бойся!.. — выругался пятидесятник. — От судьбы не уйдешь.

За устьем Илима два легких струга Похабова стали нагонять отряд служилых, они останавливались на местах их ночевок, спрашивали про них у тунгусов на урыкитах. По всем приметам, впереди плыл сотник Бекетов со стрельцами. Он спешил домой с дальних и многолетних служб. Иван пересаживался с кормы на весло, погонял промышленных, но догнать стрельцов так и не смог.

Струги прошли мимо каменных быков на устье Ангары, мимо плещущих волнами отмелей и долгой песчаной косы, вышли в спокойные, медлительные воды Енисея. На острове ниже устья путники опять застали брошенный табор с не выстывшей еще золой костров.

— Отпусти ты нас, христа ради! — жалостливо взмолился передовщик воровской ватаги. В пути от Братского острога сын боярский да целовальник сдружились с промышленными, поняли их беды и заботы.

В ту сторону, встреч солнца, ватажка обходила казачьи станы и секреты от самого Тобольского города так, как везла за собой припас ржи втрое. Сверх пятнадцати пудов ржи на человека и сам Похабов не раз брал десятину. Рожь берегли, потому что уходили не на год и не на два. Передовщик хотел отдать цареву десятину в Тобольске, откуда имел наказную грамоту пятилетней давности.

У Так надежней! — согласился Иван. — Да только как я вас отпущу? Перфильев в описи указал, что плывем мы с промышленными.

— Скажешь, сбежали! — простецки взглянул на сына боярского передовщик. — Что для государя десяток соболишек? А для овдовевших семей за Камнем — спасение. Треть ватаги погибла на промыслах. Кто от зверя, кто от тунгусского самострела. Были и стычки.