Княжеский отпуск (СИ)

- Зачем это вам? - удивилась Фимка.

- Поговори мне ещё! А ну, быстро веди к ней! - крикнул он.

Фимка молча его повела. Выйдя с парадного входа, обогнули правое крыло особняка, прошли мимо брошенных могильных камней, и остановились около маленькой дверки, ведущей в полуподвал.

- Стучи! - сказал князь.

Фимка постучала. Дверь сразу открылась, будто их ждали. На пороге стояла старуха.

- Вот - к вам, Матрёна Тимофеевна, - сказала Фимка шёпотом, опустив глаза в землю.

- А, ну заходи, батюшка, заходи. А ты, милая, ступай себе с Богом, - старуха махнула рукой.

Он вошёл в маленькую тесную комнатку.

- Садись, батюшка, чайку попьём.

Князь сел на жалкий маленький стульчик, стоявший возле чёрного грубо сбитого стола. Старуха налила ему в кружку мятного чая и, что-то бросив туда, пока Сергей Петрович с любопытством озирался по сторонам, села напротив него на, такого же вида, стул. Она сидела и молчала, ожидая, пока гость сделает пару глотков прохладного напитка. Князь достал из кармана золотые часы с дарственной надписью, посмотрел на время: стрелки показывали ровно три часа. Он отхлебнул чаю, в котором болтались две-три клубничные ягодки, и тут будто очнулся от короткого сна - голова была совершенно без мыслей. Князь поглядел на старуху - та молча смотрела на него тёмными глазами. Его голова была как в тумане, будто не чай был в кружке, а крепкое вино. Тут он снова достал часы и, посмотрев на стрелки, не поверил глазам - прошло десять минут после того, как он отхлебнул из кружки.

Посидев ещё не много и окончательно придя в себя, он спросил:

- Откуда ты знаешь ту странную историю, и кто ты вообще такая?

- Да, вот уж, знаю: люди сказывали. А кто я такая - простая русская баба.

- Ага, простая, - сказал князь, опуская глаза в пол.

- Да какая уж уродилась: в нашем роду все простые, - она говорила так спокойно, будто ничего не произошло.

- Откуда ты пришла?

- Издалека, батюшка: камни монахов искала, да вот решила, покамест, здесь передохнуть.

- Это я уже слышал.

- Так чего ж тебе ещё надобно? - удивилась она.

- А мне надобно знать про тебя всё!

- Ишь ты, какой прыткий - всё ему знать надо: я сама про себя толком-то ничего не знаю - не изведала ещё души своей, - в её словах сквозило не прикрытое ехидство, - да и вспомнить могу не много, хочу лишь сказать главное: уезжать тебе отсюда надо - нехорошее здесь место, тёмное.

- То есть, как уезжать? На меня весь дом, всё имение оставили! Нет уж, дудки! Что я потом графу скажу? - удивился он.

- Это уж не моё дело, какие у тебя с ним разговоры будут, да и будут ли вообще, а одно верно - уезжай, пока не поздно.

Он опять начал горячиться:

- Так в чём же дело-то?

- Да в том самом, батюшка: ты, когда сюда ехал, по дороге хоть одну церквушку видал?

- Нет, не видал, вернее, не помню. Да я особо и не смотрел - степь одна, да и только, - князь пожал плечами.

- Вот то-то и оно, что степь. А высматривать купола и не надо - они сами в глаза бросаются.

Князь по-прежнему не понимал к чему она клонит.

- Плохое здесь место, - продолжала она, - на триста вёрст вширь, да в даль. Все земли здесь тёмные, неприятные. Ты что же думаешь, граф просто так отсюда уехал? - прошипела она, приблизив лицо и посмотрев из-под низу в его глаза.

- Как он мне сказал, надоело, мол, жить на одном месте, домой хочу - в Киев.

- Ага - домой, ага - место надоело! - старуха захохотала, но тут же утихла и добавила. - Он только забыл сказать, что жить ему надоело именно в этом месте, - она не отрывала от чистых серых глаз князя своих тёмных очей.

Князь отлепился от чужого взгляда и посмотрел по сторонам, поёживаясь от пришедшего невесть откуда холода. На стене висели пучки трав, а на двух старых полках, обросших паутиной, аккуратно пристроились маленькие глиняные горшочки. В углу - старая кровать, с брошенным на неё таким же древним рваным одеялом. Над столом - маленькое грязное оконце, размером с форточку: днём оно пропускало столько света, что обедать нужно было со свечкой. Унылая тёмная комната, тоскливые серые стены, усеянный редкими опилками земляной пол. "Точно склеп какой-то", - подумал князь.

Старуха всё прочитала по его тоскующему лицу.

- А мне нравится, - сказала она, - всё лучше, чем жить под открытым небом. Я хозяину благодарна. Он человек добрый, хотя и мог озлобиться на весь мир. Сам посуди: вдовец, уж лет десять как, и двоих детей своих, Степушку и Никитушку, похоронил в тот же год, как овдовел. Хотел он, было, их здесь схоронить, на пригорке, рядом с садом цветущим, да ни один поп не захотел сюда ехать, отпеть чтоб. Вот и решил он отвезти детишек поближе к городу, где их отпеть можно, да там, на кладбище, и оставил. Ты ж, наверное, видел те два камня, что во дворе стоят - так это их камни. Но он их так и не поставил: чего-то не до того ему было. А здесь, на пригорке, хоронят только солдат, да дворню, и все не отпетые. Так, поди, и ходят тут, неприкаянные, между небом и землёй... Ты чего побелел-то весь, батюшка: чаёк, что ли плохой, али как? Да ты не пужайся, милый - это ж всё сказки, - тут она опять чуть не рассмеялась. Но князь не обратил внимания - он сидел как не живой, будто кукла, набитая опилками. А старуха продолжала:

- И умерли они все как-то быстро. Сначала жена всё за голову хваталась, мучилась болями, потом детки вслед за ней ушли, от тоски, наверное, по матушке своей. Степушке три года в ту пору было, а Никитушке - не полных два. Ни один лекарь не мог понять, что с ними случилось. Ну а потом и сам хозяин захворал: старые раны ныть начали, да и новые напасти появились - прихрамывать не хорошо стал... Тёмное это место, злое.

Она замолчала. Князь поднялся, собираясь уйти, но та его остановила:

- Ты погоди, батюшка, послушай меня: в лес-то больше не ходи - ничего хорошего там не найдёшь, утянет он только и всё. Лучше в степи гуляй, на сусликов смотри - они, всё ж, безобидные твари. А лес - он что: одни деревья, да кусты, да плутания бесполезные.

Он спросил:

- А почему сюда попы ехать не хотели: райский уголок, вроде, тут - тихий, уютный?

- Ну почему не хотели? - удивилась она, - один, вот, захотел и приехал, полчаса в доме провёл, да что-то вдруг как засуетится - обратно засобирался. Только выехал за ворота, тут же ему сделалось так дурно, что еле отходили. Он, видимо, и решил братии своей церковной совет добрый дать насчёт всего этого "райского". А попы, слышь батюшка, поумнее нашего брата будут - они слушать умеют, друг друга особенно.

- Странно всё это, - пробормотал князь, - и почему так сложилось? Не понимаю.

- А и понимать тут нечего: говорили люди, что, мол, в своё время царица-матушка Екатерина, упокой Господь её душу, указ издала, по которому велено было собрать всех ворожей с ведьмаками и сослать их в эту губернию: невзлюбила она их, видать, насолили ей.

- Чем насолили?

- Да кто их знает: подробностей-то всех не расскажут, но люди говорили, что будто некий человек предрёк ей точный смертный час, а потом и другие то же самое болтать стали, как сговорились все, и по деревням разнесли. Потом всех начали сюда пригонять, видать, при царском дворе знающие были люди, понимали, куда усылать надо. Место это особое - тянет к себе всю темень.

- А ты здесь, значит, монашьи камни ищешь, - сказал князь, испытующе глядя на неё.

- Ищу, милок, ищу, - закивала она.

- Что за камни?

- А монастырские. Где-то в этом краю монастырь был в давние времена, вернее, его хотели здесь основать, но не вышло - видно, опять же, место не дало.

- И часовню ищешь, которую тоже не построили?

- Ищу, ищу, - снова закивала она.

- Так зачем тебе искать то, чего нет и не было? - усмехнулся он.

- Ну, это уж моё дело, милок. Больше я не буду ничего говорить - ступай себе с миром, - сказала она, и что-то блеснуло в её глазах. В ту же секунду князь почувствовал тошноту и новый приступ головной боли, которая, как хищник, сидела затаясь внутри до нужного часа. И этот час наступил: она вылезла из потаённого места и толкнулась в виски, лоб, затылок. Князь схватился за голову и сжал зубы. Полумрак в комнате насытился ещё более тёмными красками, и стало совсем черно, будто выкололи глаза. В полной темноте невидимая рука крутанула его через левое плечо и вытолкнула наружу в яркий солнечный свет.