Забайкальские зарисовки (СИ)

Рыбаки, позавидовали моему улову, переключили своё внимание на пойманных мною окуней, срочно стали готовить шулю от похмелки. Спасённого "утопленника" оставили кашлять на берегу. Пока шуля готовилась в ведре из нечищеной уложенной "стоймя" плотными рядами рыбы, все страдальцы с похмелья с воодушевлением стали палками и руками рыть песок в поисках спрятанных вчера бутылок. Одну так и не нашли, перекопав пространство соток в десять.

К обеду пересчитал участников нашей поездки по списку и одного не досчитался. Долго искали, пересчитывая наличие рыбаков..., насчитывали то больше..., то меньше. В голову лезли всякие мысли....

...Кто-то вспомнил, что ночью отсутствующий мешал петь песни. Орал невпопад истошным голосом и его "отташили" подальше в лес. Чтобы не мешал..., и привязали к дереву, чтобы не вернулся.

Бросились искать и обнаружили страдальца, покрасневшего на солнце, уже не поющего, а что-то мычащего от облепивших рот муравьёв. Рядом муравьи восстанавливали разрушенный муравейник. Подхватили страдальца под руки и притащили на берег. Несчастный как увидел воду, вырвался, долго хлебал её, упав в озеро. Налили сто грамм и он, счастливый, уполз от солнца под машину и больше не вылезал.

Ловить рыбу никто не собирался, а кое-кто не терял надежды найти пропавшую бутылку водки. Продолжали копать и пытали меня, сколько же штук я закопал. Бутылка, которая чуть не утопила беднягу-рыбака, видимо не принималась во внимание, и разыскивалась до сих пор, а без неё была недостача пустой тары.

Все ходили вокруг меня кругами, и "канючили", чтобы разрешил съездить в ближайшее село за "продуктами ". Отправил двоих и посчитал оставшихся, так как уже опасался, что могу не доставить домой всех живыми. Расстроился, обнаружив, что уехало в село вместе с двумя, ещё десять молодцев за "куревом".

Остальные начали готовить лодки к вечернему клёву.

Вечером я уже почти не рыбачил, а больше присматривал за своими рыбаками..., время от времени, пересчитывая людей..., и лодки

Вернулись к утру.... Слава богу, ВСЕ !..

Докладывали, что попали на бурятский праздник сабантуй. Селяне радушно приняли нежданных гостей. Обильно угощали бухулёром и тарасуном. Потом играли в футбол с местными командами и утверждали, что у всех выиграли. Местные девушки никак не отпускали "футболистов" даже после окончания танцев до утра, а кто-то из местных молодок, предусмотрительно спрятал ключи от машины.

Я уже десять раз пожалел, что согласился на эту рыбалку и чувствовал, что пора ехать домой. На озере разыгралась волна, и погода портилась, но ехать домой без рыбы никто не хотел.

Где-то у соседей-рыбаков выпросили бредень. Гурьбой завели бредень в волнующееся озеро и, хлопая палками по воде, стали загонять рыбу. Ветер срывал белые гребешки волн, окатывал и хлестал бесстрашных рыбаков водяной пылью. Волны накрывали загонщиков с головой. Протащили бредень вдоль берега метров триста и с трудом, дружно, выволокли на берег мотню, всю забитую шевелящимися водорослями.

Зародившиеся было надежды на богатый улов, не оправдались. Из мотни с матами выполз несчастный участник вчерашнего хора, снимая с себя прибрежную траву. Вместо ожидаемого мешка рыбы на песке запрыгали три полосатеньких окуня. Собрались, было снова завести бредень....

Тут уж терпение моё лопнуло.

После этой поездки общество рыболовов-любителей перестало существовать, и я больше никогда не вывозил народ на рыбалку.

Всё свободное время пропадал на Читинке, освоил ловлю ленков и крупных чебаков на лягушку. Рыба в семье не выводилась, холодильник был заполнен.

Подружился с местным любителем таёжной жизни Антонычем , который в любую погоду на выходные уходил в тайгу, ночевал там и возвращался в понедельник к началу работы. Зимой останавливался в зимовьях, хотя охотником не был, любил природу ушами и глазами. Знал все местные достопримечательности, тропы, перевалы, ключи, ягодники.... Зная стоянки зверя и дичи, иногда соглашался быть проводником для охотников. Над ним посмеивались коллеги котельщики, а аппаратчик по прозвищу "Хитрый глаз", поговаривал, что нашёл старик золото в тайге и моет втихаря, скрывая от всех свой фарт. Поэтому пропадает всё свободное время на сопках в течение многих лет.

От Антоныча я узнавал последние лесные новости, и когда пора посещать тайгу за ягодами или грибами. Наши совместные походы в Лапочкину падь, Шерстнёву падь, в три зимовья, и на гору-маяк были двухдневные с ночёвками у костра. Антоныч научил правильно с удобствами располагаться на отдых, не торопился как на пожар, а больше созерцал окружающее нас пространство, замечал важные мелочи при ориентировании. Обычно шли по тропе, не разговаривая, от зимовья к зимовью всё время на подъём к перевалу. Небо низкое, - можно руками потрогать... Я шёл за Антонычем, полностью полагаясь на его знания, и приветствовал частые привалы. Ему было уже много лет, а ходил легко, не задыхаясь от высотного разряженного воздуха. Когда что-то его удивляло, говаривал:

- Ити-твоё-нати!.. - Эх, мА, душа поёт, а сердце плачет!

- Ну чё моя паря. Чаёвничать будем? - и, видя, что я устал, отправился в заросли за водой к весело щебетавшему в смородиновых зарослях ключу.

Скоро вернулся и распорядился:

- Чай варить будешь! Соседка молока дала. Чай забеливай и пошвыркаем, с комошным сахарком..., а я вокруг посмотрю...

Ноги мои гудели с непривычки, а ещё "чапать и чапать до сиверов на третье зимовьё" - говорил мой спутник..., и погружаюсь в дремоту....

Голос проводника вернул сознание:

- Харэ, рано ухандокался инженер.

- Мароковать будем .... Дальше тайга горела, ещё шаит..., тропы не видать.... Через маяк пойдём.... Теперича как туды попасть то? В сопках заморочачило... по куруму не пройти..., ног лишимся.

Я не знал ответов на его вопросы, да они ему были и не нужны. Отдыхал в тепле костра, прихлёбывал белёный чаёк..., и наслаждался этим разговором Антоныча с самим собой.

Как-то в порыве добродушия назвал его Дерсу Узала.

- Обиделся! Заморгал белёсыми ресницами, пряча светлые, словно выгоревшие на солнце голубые глаза. Его всегда улыбчивое, беззубое лицо, покрытое чуть рыжеватой щетиной, сейчас выражало крайнюю степень огорчения....

- Ну, ты чо, моя паря. Всяко высрамил... - и впредь просил иностранными словами не выражаться.

Тогда я спросил, видел ли он фильм по телевизору "Тропою испытаний"?

Его ответ меня не удивил:

- Чё по телевизору кажут, кака-то муть голуба, срам один..., здеся способней душа отдыхает.

...Не заходя в ближние зимовья, идем в облаках через маяк, самую высокую вершину на этом участке хребта, обходя каменные реки-курумы. Избегаем скользкие, от напитанных влагой лишайников, валуны. Видимости никакой. Снизу потянул промозглый ветерок, по местному - хиус. Рвал в клочья облака. Стало холодно.

- "Как, Антоныч, выбираешь путь и не блудишь?"

- Всяко быват...прошлым годе, кружил в грозу вокруг горы без счёту, и ночью по звезде вышел, - и добавил, сходя со звериной тропы:

- Пойдём посюда... вишь пропастина. Какой-то гад, кулёму - петлю поставил на зверя, и не снял.

- "Ты пачё так делаш? - Срамина!!!". Ругал он неведомого браконьера:

- "Ни себе, ни людям!".

Зрелище не из приятных. Бока изюбря удавленного в петле распухли и источали жуткий запах.

К вечеру добрались.... Избушка пряталась в основании каменной реки в густом молоденьком соснячке. Можно пройти рядом и не заметить. С угла, из-под бревна бил ключ, с чуть рыжеватой, судя по водорослям, водой, и тут же прятался под мох. Дверь подперта слегой и по всему видно давно не открывалась. Водичка оказалась на удивление чистой, студёной и ломила зубы. Стали готовить зимовьё к ночи, напилили дров, растопили металлическую печку, прогрели, и проветрили сырость. Вымели мусор, оставшийся после охотников с зимы. Посмотрели подвешенный к потолку гоманок с припасами для бедствующих путников. Всё было на месте: - спички, соль, перловка, пшено, вермишель, сухари, сахар.