Любовь с первой строчки (СИ)

Только в библиотеке ничего не менялось. Те же простуженные, закутанные в шарфы библиотечные дамы, так же услужливо вынимали для меня из запасников редкие издания (на три дня, не больше!)

Листая "Неву" и "Звезду", искала глазами имя любимого писателя, и если находила новую публикацию - радовалась как собственной победе. Но безудержное желание звонить, говорить с ним, видеть его - уже не охватывало меня как прежде. Я прочла "Гаврилиаду", "Анабасис", "Кремлевский амур", "Харон". В Анабасисе Чулаки описал чувства, страдания бродячего пса так пронзительно, изнутри, словно перевоплотился, словно сам побывал в его шкуре.

После прочтения "Харона", осталось щемящее чувство безысходности. Чтоб разобраться в этой работе, нужно прочесть роман не один раз, медленно и вдумчиво. Итак, "Харон"..

Считаю этот роман последним из лучших произведений, вставшим в ряд с такими шедеврами, как "У Пяти Углов", "Прощай, Зеленая Пряжка!", "Вечный хлеб", "Прекрасная земля". Главный герой, врач хосписа, ежедневно сталкивается с человеческими страданиями и со смертью. Устав задавать себе бесконечные вопросы "почему так несправедливо?!", он сидится за письменный стол и пишет рукопись, в которой берет на себя роль Бога и делает "как надо". Роман получается двуплановый. На первом плане обычная жизнь обычного человека, его работа, неудачи, огорчения. На втором плане - фантазии, проекты, немыслимые полеты.

".. Я принял на себя функции Бога - но я желаю исполнять обязанности Бога, оставаясь зрячим, не уподобляясь слепой судьбе. Я желаю целенаправленно истреблять людей плохих - преступников и опасных сумасшедших - и в то же время сохраняя хороших людей, предотвращая их смерть от рака и инфаркта..."

Нет, не становится совершенным и гибнет переделанный по своему образу и подобию фантастический мир. Наверное потому, что мир, в котором нарушена гармония, уравновешивающая добро и зло - обречен. Уходит в неизвестность земной доктор Савич.

"..Потому-то я и чувствую себя здесь безнадежно чужим - словно галактический странник, нечаянно заброшенный некогда на Землю. Заброшенный и забытый.. И пытающийся хоть немного культивировать окружающих дикарей..."

Из-за неразрешенных проблем, обреченно загнанных в тупик, тяжелых психологических нагрузок на работе, бессилием перед смертью и невозможностью что-либо изменить - в романе чувствуется атмосфера назревшей трагедии. Разъедающая душу вина из-за гибели любимой кошки -- довершает психологический срыв.

Он вообразил, как бродит по ночам, подходит к самым темным личностям с робкой просьбой:

- Убей меня

Или совсем уж вежливо:

- Если вам не трудно, застрелите меня, будьте любезны.

- А зачем?

- Ну, так мне будет удобнее.

- А куда стрелять, в сердце или в затылок?

- Право же, все равно. Как вам больше нравится. Полагаюсь на ваш вкус.

Но любезных исполнителей не находится:

- Вали-вали отсюда! Тихарь нашелся. Мусор переодетый! До чего смешные менты пошли..

Жарким августовским днем 1998 года я ехала по Невскому проспекту, сидя за рулем своего ярко-малинового, лакированного, словно детская игрушка, Гольфа. Душно и пыльно, окно с моей стороны открыто. Поток машин продвигается очень медленно, больше стоим, чем едем, слушаю музыку, глазею по сторонам. Вот какой-то лихач нагло выруливает с Рубинштейна на Невский, ловко продвигаясь между авто, словно расталкивая их. Но чем-то еще привлекает меня этот высокомерный, лиловый Вольво. Внимательно вглядываюсь в пассажира на переднем сиденье. Похоже, это Чулаки! На время теряю Вольво из вида, и вдруг вижу эту машину рядом, слева от меня. Действительно, на переднем сиденье сидит мой кумир, которого я не видела уже лет восемь! Начинаю размахивать руками, жать на сигнал, но слева никакой реакции... Продолжаю клаксонить, жестикулировать, и наконец, водитель Вольво заметив мои знаки, обращается к писателю, тот открывает боковое стекло, и, прижимая плотнее очки к глазам, близоруко щурясь, произносит: "Анечка.." Тут же Вольво срывается с места, теряясь из вида, а я.. мысленно улетаю вслед за ним...

Слышу, как сзади дружно сигналят машины, просто разрываются от вопля. Кому это они, что случилось? Э, да оказывается мне! Впереди меня свободное пространство. Я стою на свободной полосе, интересно, сколько времени?

Прошел месяц или полтора, прежде чем я позвонила в квартиру на Рубинштейна. Меня ждала новость. Безликий, то ли мужской, то ли женский голос невнятно и нетрезво проскрипел: "Переехал". Куда - неизвестно. Тут же начала набирать номер телефона Союза Писателей. Еще новость, да какая: мой кумир занимает должность Председателя Петербургского отделения писателей и по вторникам ведет прием. Раньше Союзу писателей принадлежал красивый особняк на Шпалерной, но он сгорел при невыясненных обстоятельствах, и теперь литераторы ютились в нескольких комнатах третьего этажа на Невском 7/9, куда я и отправилась во вторник.

Забегая вперед скажу: со слов Михаила Михайловича на освободившееся место главы Союза Петербургских писателей он выдвинул свою кандидатуру сам. Но вот как об этом пишет Валерий Попов в своих замечательных воспоминаниях (журнал Звезда 2007 годN 5):

"...Вова Арро, устав от тяжелого бремени председательства, а также обидевшись на некоторых ближайших сподвижников, вдруг начавших цепляться к нему по мелочам, решил до окончания второго срока сложить с себя высокие полномочия, которые были завоеваны нами с таким трудом и таким восторгом совсем, казалось, недавно, и вот... он собрал в редакции "Звезды" наиболее авторитетных коллег, и после короткого совещания осталась одна кандидатура -- Чулаки. Сначала боялись идти к нему из-за его сложного характера, готовясь к трудным пространным разговорам. Но Чулаки даже не стал слушать никаких разъяснений, почти сразу же глухим своим голосом сказал "да" и умолк, видимо, считая всякие разъяснения излишними. Гонцы ушли озадаченные. Вроде ради этого самого и приходили, но все равно он сумел озадачить их.

Вскоре в шикарном председательском кабинете писательского дома произошла передача полномочий. Взволнованный Арро, с благословения своего совета, поздравил Чулаки с новой ответственной должностью. Чулаки казался гораздо менее взволнованным, чем Арро, и произнес лишь самые необходимые слова, причем без всякого выражения, после чего умолк, не ощущая при этом никакого дискомфорта. Члены совета ждали от этого акта значительно большего и озадаченно переглядывались: "Все? А как же?.." А вот так! Новый начальник их явно больше не задерживал, более того -- казалось, забыл о них! Арро все-таки задержался, не веря в происходящее... ну не может так быть! Все-таки он отдал должность, которая так много значила для него -- и для всего Союза писателей! Сколько бурных собраний, сколько интриг и вражды -- и совсем новую удалось создать жизнь... надо же что-то сказать друг другу душевное? Чулаки явно не склонен был к излияниям -- он сидел молча и невозмутимо.

-- Слушай, Миша... можно мне позвонить? -- произнес единственное, что пришло в голову, Арро, стоя в кабинете, который еще четверть часа назад был его.

Чулаки не ответил и не кивнул, вовсе не среагировал, словно в комнате он был один. Арро вышел в отчаянии и как нормальный человек сильно тогда напился, столкнувшись с одной из неразрешимых загадок: кому же он отдал власть?

Примерно так же обошелся Чулаки и с остальными. С времен борьбы с силами реакции осталась привычка к бурному общению, кабинет при Арро гудел. Теперь -- некоторые еще залетали по привычке туда, бурно "взрывались", но, встретив отрешенный взгляд нового хозяина, осекались. В конце концов кто-то, не выдержав, сказал, что за время перестройки и борьбы они привыкли тут к коллегиальному принятию решений -- собирается ли Чулаки продолжать в этом духе? "Нет", -- после долгой паузы последовал глухой ответ, без каких-либо разъяснений и эмоций. Кончилась прежняя вольница, эпоха бури и натиска, началось... что?........."