Живой пример

Люси повернулась, убрала пластырь и вату обратно в шкаф и закрыла кухонную дверь, чтобы отгородиться от оголтелого топота и паровозного пыхтенья, проникавших сюда сверху.

— Так вот в чем дело, — сказала она. — Вот почему ты весь вечер боялся остаться со мной наедине. Только потому, что ты знал больше, чем я, и не хотел, чтобы я догадалась. Может, ты даже подозревал меня?..

— Ты сама, Люси, должна опротестовать итог этих выборов.

— Почему?

— Из принципа: так будут соблюдены правила игры, а новые выборы решат окончательно, кто будет представителем студентов.

— А если я этого не сделаю, Виктор? Если я оставлю все, как есть, именно потому, что мы знаем Китсоса? Его добродушную наивность, его уступчивость — все, что привлекает к нему симпатии людей, но нам пользы не принесет? Неужели ты считаешь, что, избрав Китсоса, мы отдадим наше дело в надежные руки?

— Нет, не считаю, и все же я за то, чтобы мы соблюдали принцип.

— Даже если тогда все останется по-старому?

— Да.

— Даже в том случае, если выборы практически останутся безрезультатными?

— Даже в этом случае.

— Значит, для спасения принципов надо отказаться от целого ряда улучшений, о которых я уже позаботилась и могу твердо их гарантировать?

— Да, Люси, потому что мы не можем жертвовать правилами ради выгоды.

— Где это сказано? Ты не думаешь, Виктор, что, раз принцип забирает себе такую власть, от него надо время от времени отказываться, хотя бы для того, чтобы он так слепо нами не командовал?

— Ты забываешь, Люси: принцип — это уговор, который мы должны неукоснительно соблюдать, чтобы каждый мог отстаивать свои права.

— Хорошо, — сказала Люси, — тогда сделай это, позаботься о том, чтобы уговор был соблюден и мы еще раз выдвинули своим представителем слабодушного человека.

— А ты этого не сделаешь?

— Нет, — ответила Люси, — я этого не сделаю, я не могу в данном случае поступить вопреки своим убеждениям.

— Даже теперь, узнав, что тебя избрали по ошибке?

— Только нарушая этот принцип, — решительно заявила Люси, — только время от времени его нарушая, мы сможем что-либо изменить. Я знаю одно, Виктор: студенты выбрали меня своим представителем, и я постараюсь добиться всего, чего они от меня ждут. Большинство тоже не всегда право, и бывает так, что мы способны ему помочь, лишь перестав с ним считаться. Этого ты, наверно, от меня не ожидал?

— Нет, Люси, признаться, не ожидал.

Виктор взглянул на свой палец, согнул его так, как будто нажимал на спусковой крючок, и взял с кухонного стола наполовину очищенный апельсин.

— Оставь, — сказала Люси, — я тебе его очищу.

Дом задрожал: на одеревеневших ногах вниз по лестнице с грохотом повалили грузные созданья. Не люди, а мебель, подумала Люси, так, наверно, уходили бы из дома бросившие службу столы, шкафы, стулья. Но эти не уходили, они только спустились вниз; дверь в кухню вдруг отворилась, и гном, волочивший за собой шнур, поднял с полу вилку и стал оглядывать стены в поисках розетки.

— Зарядиться, зарядиться, — сказал он. — Нам пора зарядиться — батарейки сели.

Следом за ним в кухню ввалились остальные, они щелкали зубами, угловатыми движениями словно заталкивали себе что-то в рот, хныкали, делая вид, что падают с ног от истощения.

— По-моему, им требуется горючее, — сказала Люси.

— Идите сюда, — позвал Виктор и подвел голодную толпу фантастических существ к столу, где лежали хлеб, сыр, копченая колбаса и маслины. Виктор следил не только за тем, чтобы каждому досталось всего понемногу, но и за тем, чтобы они ели, как им положено по роли, — то есть механически, без всякого удовольствия, даже с отвращением. Похоже, что им надо зарядиться. Люси налила всем вина — спокойно, деловито, словно заливала горючее в моторы; однако при всей безрадостности этой трапезы гости как будто постепенно оживились. Еще несколько человек собрались уходить, на этот раз Люси тоже вышла с ними на улицу, безропотно стерпела объятья чудовищ, выслушала их заверения, что в реторте, оказывается, может быть очень весело, после чего тени, пошатываясь, удалились.

Виктор молча направился в дом, словно не замечая Люси, а главное, словно забыв, о чем они условились на сегодняшний вечер. Когда она заговорила с ним первая, он обернулся к ней с обычной своей отталкивающей корректностью, с той неприятной натянутостью, которой всегда пытался замаскировать свои чувства.

— Что теперь? — спросила Люси. — Скоро все уйдут.

Он высоко поднял плечи — жест, означавший: решай сама.

— Ситуация тебе ясна, поступай, как считаешь нужным.

— Странно, у меня мороз по коже, — заметила Люси, — будто кто-то режет ножом по стеклу. А у тебя?

— Не пойму, о чем ты говоришь, — ответил Виктор.

— Когда все остальные соберутся уходить, я попрошу Китсоса, чтобы он захватил меня с собой, нам по пути.

— Он тебя, конечно, доставит домой в целости и сохранности.

— Значит, ты предпочел бы, чтоб я ушла?

— Неудобно надолго бросать гостей, — отговорился Виктор, — кроме того…

Дочитав до конца, Валентин Пундт делает паузу, невыносимо долгую паузу, он сидит неподвижно, опустив глаза, — так он взволнован; возможно, своим видом он хочет показать Хеллеру, насколько сильно воздействие этого текста, однако Хеллер, ухвативший бутылку люнебургского «Кукареку» и теперь самочинно наполняющий обе рюмки, Янпетер Хеллер прерывает это глубокомысленное молчание, ему представляется куда более важным сперва освободить из плена Риту Зюссфельд.

Чтобы не помешать чтению, она застыла у дверей и последнюю треть новеллы слушала, уставясь неподвижным взглядом в пол, с погасшей сигаретой во рту, подавляя надвигающийся приступ кашля. Хеллер весело машет Рите, чтобы она входила; может, коллегам и не положено это замечать, говорит он, по такое выражение ей очень идет — он хочет сказать, выражение смущения, нечистой совести.

Рита Зюссфельд разводит руками, она готова признать что угодно, лишь бы ей на сей раз простили ее вину — она больше не будет. Кроме того, текст ей известен и, если понадобится, она сможет принять участие в голосовании, говорит Рита и направляется на свое место. Она выкладывает бумаги, поправляет зеленую эластичную ленту, теперь не хватает только сигареты.

— Пейте на здоровье, господа, я потом.

Мужчины опрокидывают рюмки, Хеллер весело, а Пундт хмуро, задумчиво и даже несколько театрально, словно он никак не может вынырнуть на поверхность из мира Люси Беербаум, а поскольку его коллеги не спешат высказать свое суждение о предложенном им варианте, он желал бы для начала сказать кое-что сам.

Итак, если теперь возникнет вопрос, если спросят его лично, зачем людям нужен вдохновляющий пример, он будет в состоянии ответить с полной уверенностью:

— Затем, что он помогает осознать недостатки и выдвигает лозунг, девиз для их устранения, да, и еще он показывает, как иной раз бывает необходимо нарушить священные правила! Живой пример учит нас, — продолжает Пундт, — каждый должен делать не что ему вздумается, а систематически исполнять свой долг перед самим собой.

Пундт умолкает, но ему никто не возражает, точнее, пока не возражает, — и он поясняет свою точку зрения, монотонно, рассудительно. Он тут читал кое-какие письма, можно сказать, письма из бездны; автор — его сын, адресат — человек, служивший ему примером, почти что ровесник Харальда. И эти письма подтверждают его мысль: живой пример указывает нам, что у нас не все благополучно. Что необходимо что-то предпринять. Что мир — это не раз навсегда закопченная данность, нет, он может быть изменен. И вот исходя из этого убеждения он, Валентин Пундт, и выбрал данную главу из биографии Люси. По какому-то недоразумению избранная представительницей студентов, она подвергает сомнению власть принципа, восстает против застарелого, а потому никем еще не пересмотренного предрассудка; она инстинктивно берет сторону большинства, которое, может быть, вовсе и не голосовало за нее, — вот вам уже педагогическая максима: нельзя сдаваться, даже если твое первое усилие оказывается бесплодным.