Зигфрид

Харри Мулиш

Зигфрид

1

Когда шасси самолета гулко ударились о бетон посадочной полосы, Рудольф Гертер очнулся от глубокого сна без сновидений. Крылатая машина с ревущими моторами сбросила скорость и, описав плавный круг, выехала с посадочной полосы. Венский аэропорт. Гертер, слегка покряхтывая, выпрямился в кресле; он снял туфли и с гримасой боли на лице стал массировать пальцы на левой ноге.

— Что с тобой? — спросила сидевшая рядом высокая женщина, на вид намного его моложе. У нее были рыжие заколотые наверх волосы.

— У меня свело указательный палец на ноге.

— Что-что у тебя свело?

— Указательный палец. — Он улыбнулся и заглянул в ее большие зеленовато-карие глаза.

— Разве не странно, что все части тела имеют названия, скажем, ноздря, ушная раковина, локоть, ладонь, только два пальца на ноге по обе стороны от среднего пальца их не имеют? Про них почему-то забыли. — Он снова улыбнулся. — Поэтому я окрестил их указательным и безымянным. К вашим услугам последователь дела Адама, давшего всему имена, — прошу любить и жаловать. — Он внимательно посмотрел на нее и добавил: — Впрочем, и Мария не так уж далеко ушла от Евы.

— С тобой не соскучишься! — улыбнулась она.

— Такая уж у меня профессия.

— Приятный был полет, господин Гертер? _ поинтересовался старший стюард, который принес им пальто.

— Да, только вот зря выпил лишние четверть бутылки эльзасского, когда пролетали над Франкфуртом. За каждый выпитый бокал вина мне теперь приходится расплачиваться лишними десятью минутами сна.

Они летели бизнес-классом и поэтому из салона выходили первыми. Гертер посмотрел в радостные, широко раскрытые глаза выстроившихся в ряд членов экипажа; на пороге кабины пилотов появился командир авиалайнера.

— До свиданья, господин Гертер, желаю вам хорошо провести время в Вене, — сказал он с широкой улыбкой на лице, — и спасибо за вашу замечательную книгу.

— Я лишь выполнил свой долг, — усмехнулся в ответ Гертер.

На месте получения багажа Мария отцепила одну из тележек в ряду, пока Гертер с перекинутым через руку пальто стоял, прислонившись к колонне. Пышная шевелюра, обрамлявшая его лицо с острыми чертами, формой напоминала языки пламени костра, а белизной — пену морского прибоя. На нем был зеленоватый твидовый костюм и жилет, который, казалось, служил для придания формы его длинному, узкому, почти прозрачному телу. После двух онкологических операций и инсульта физически он чувствовал себя собственной тенью — но это лишь только физически. Его холодные серо-голубые глаза были устремлены на Марию, которая, словно охотничья собака на лисьей охоте, сосредоточила все свое внимание на резиновых шторках, пропускавших то сумку из телячьей кожи фирмы «Гермес», то медленно выползающий следом за ней бедный, перевязанный веревкой сверток. Мария, такая же, как и он сам, длинная и худая, была на тридцать лет его моложе и в тридцать раз сильнее. Мошным рывком она подхватила с ленты транспортера их чемоданы и одним махом погрузила их в багажную тележку.

Когда сквозь автоматические двери они прошли в зал прибытия, взгляд их заскользил по длинному ряду табличек и транспарантов: «Хилтон Шатл», «Д-р Оберкофлер», «IВМ», «Г-жа Марианна Грубер», «ФИЛАТЕЛИЯ 1999»…

— Никто нас не встречает, — промолвил Гертер. — Все так и норовят загнать меня в угол и посмеяться надо мной.

Он чувствовал себя скверно.

— Господин Гертер! — Маленького роста особа, с первого взгляда видно, что беременная, подошла к нему и, улыбаясь, протянула руку. — Я вас, разумеется, узнала. Вас все узнают. Я Тереза Рёэль из нидерландского посольства. Второе лицо после посла.

Улыбнувшись, Гертер наклонился и поцеловал ей руку. Здорово — второе лицо, и на последних сроках беременности! Это было продолжением того, что ему так нравилось в Голландии: неизменно жизнерадостное настроение. На всех бесчисленных литературных и литературно-политических конгрессах и конференциях, на которых ему довелось присутствовать, нидерландские делегации отличались приподнятым духом. Если немцы и французы по вечерам собирались вместе и с кошмарной серьезностью обсуждали, какой стратегии им следует придерживаться на следующий день, то голландцы были беспечны как дети. Даже в Совете министров в Нидерландах, как поведал ему один знакомый министр, то и дело раздаются взрывы хохота.

Посольская машина ожидала их прямо напротив выхода; шофер, физиономию которого украшали огромные, подкрученные кверху седые усы, предусмотрительно держал дверцы машины открытыми. По сравнению с Амстердамом было холодно. Сидя на заднем сиденье, Гертер обсуждал со вторым лицом программу своего пребывания. Мария, которую он представил как свою подругу и спутницу, сидела вполоборота к ним рядом с шофером и, таким образом, могла принимать участие в разговоре — она делала это не только из интереса, но еще из понимания, что слушать ему сейчас, когда слуховой аппарат усиливает гул мотора, труднее, чем обычно. Время от времени он поглядывал на Марию, и она как можно более незаметно повторяла слова госпожи Рёэль. Стремясь облегчить его участь, она проводила основательную селекцию сказанного. На сегодня было запланировано одно лишь короткое телеинтервью для программы «Новости искусства», которую должны были показать вечером, но у него еще было вполне достаточно времени, чтобы распаковать вещи и немного освежиться. На утро следующего дня были намечены интервью с представителями трех ведущих газет и еженедельников, затем обед у посла и вечером лекция. В четверг он мог полностью располагать своим временем. Представительница посольства передала ему бумаги и несколько газет с обзорами его творчества — все это он сразу же вручил Марии. Он лишь чуть-чуть повел бровью, и она поняла, что дальнейший разговор в основном прилете поддерживать ей.

Центр города встретил его грандиозным, монументальным объятием Рингштрассе. Он не часто бывал в Вене, но всякий раз, приезжая, чувствовал себя здесь своим. Его семья была родом из Австрии, очевидно, человек хранит в своих генах даже память о тех краях и городах, в которых никогда не был. Повсюду он видел множество людей и машин. Низкое ноябрьское солнце придавало предметам четкие контуры; последние осенние листочки на ветвях деревьев можно было пересчитать каждый в отдельности — стоит лишь подняться мощному порыву ветра, как все они исчезнут. Когда проезжали скверик с ярко-зелым газоном, укрытым опавшими золотыми листьями, он показал на них и промолвил:

— Вот и я теперь очень часто чувствую себя похожим на них.

Возле величественного здания Оперы машина свернула направо на Кернтнерштрассе и остановилась возле отеля «Захер». Госпожа Рёэль извинилась, что не сможет присутствовать завтра на обеде и на лекции, но пообещала, что в четверг вечером сама заедет за ними и отвезет в аэропорт.

У стойки администрации в многолюдном холле его встречали с радостным изумлением, как человека, которого в этом дорогом отеле ждали уже очень давно. Гертер принял все высказанные комплименты добродушно, но из-за того, что для самого себя он так и не стал тем, за кого уже десятки лет его принимали другие, подумал: «Вся эта помпа была бы хороша для восемнадцатилетнего юноши, никому не известного и без гроша в кармане, который сразу после окончания войны пытается написать свой первый рассказ. Но возможно, — неспешно размышлял он, двигаясь за носильщиком по устланным темно-красными ковровыми дорожками длинным коридорам, украшенным портретами в тяжелых позолоченных рамах кисти художников девятнадцатого века, — может быть, в действительности не такой уж я скромник, а совсем даже наоборот, может быть, я и в самом деле не изменился: в том смысле, что был всегда именно тем, кого во мне теперь видят другие, даже тогда, когда жил в комнатушке на чердаке с морозными узорами на стеклах».