По ту сторону грусти (СИ)

Она робела и стеснялась своей уличной одежды, хотя перед переходом отобрала всё самое образцовое, выстиранное и выглаженное.

Да. Всё - так, потому что нужно ловить волну. Любую, даже неистовую, пугающую, после прорыва плотины. И при этом желательно не думать, чтоб не расстраивать помехами потоки энергий - поэтому Алеся даже не знала, куда она, собственно, шагает, выходя из подъезда.

Ей было неуютно в этом зловещем стерильном царстве, как любому здоровому человеку (ну хорошо, прибавим слово "относительно").

Но главное, что Алеся увидела его. В тот самый момент. В той самой обстановке, от которой сжималось сердце. И ещё она боялась, что кто-нибудь войдёт, это вам не сон, где реальность сравнительно пластична и разворотлива.

Но первую секунду Алеся застыла, и с яркостью проступила в воздухе строгая, тихая композиция звуков, приглушённых, как шаги у постели больного. Такой невесомый аппаратный гул, иногда деликатное попискивание каких-то датчиков - она б, конечно, предпочла ничего о них не знать, но всякий раз, как её захватывала аура героя, она с необъяснимым влечением, жутковатым педантизмом погружалась в мир его горестей. Она проводила личное исследование, и вот как-то само собой оказывалось, что она начинает гораздо глубже, чем нужно, разбираться в таких вещах, как рак желудка, воздействие мышьяка на организм, болезни сердца и их лечение, заболевания почек и гемодиализ, наконец.

Её словно бы тянуло узнать, "как ещё может умереть Патриция Хольман", если не от пули - интересно, как может разрушиться тело человека перед тем, как душа перейдёт последний рубеж? Но военные ранения тоже, кстати, завораживали. Крови не боялась. От чужих страданий сознательно, с демонстративным жёстким равнодушием открещивалась. Вот именно, от чужих.

А сейчас она ощутила, что у Юрия Владимировича не сильно, но тягуче, тоскливо болит голова. Он прикрыл глаза, стремясь расслабиться и прогнать эту боль, даже задремал, но не смог.

Алеся подошла неслышно, кладя на его лоб мягкую ладошку, шёпотом позвала:

- Юрочка!

Андропов почему-то совсем не удивился. Открыв глаза, он произнёс:

- О, надо же. Только задремал, и уже вижу тебя во сне. Ну наконец-то.

Алеся не знала, что сказать, просто погладила его по голове. Ну, и про то, что это не сон, опять тактично промолчала. Но ей было очень важно прийти к нему "на самом деле", пусть рискованно.

- Я уж думал, а вдруг больше не придёшь, - тепло продолжал Андропов, - но как-то вот не верилось, что раз - и исчезнешь, хотя уже два месяца прошло. Но я ждал.

- Два?

Алеся была готова со стыда сгореть.

- Ну да, время быстро летит. Ты уж прости, что в такой обстановке, как-то у меня фантазии не хватило заснуть в более симпатичное место, - извинился он.

- Ничего, ничего, ну что ты! Это я некстати прямо во время процедур, - пробормотала Алеся.

- Неправда. Кстати.

Он ощущал, как под её прохладной ладонью растворяется заунывная головная боль. Надо бы улучить момент и поцеловать её милую руку. Андропов улыбнулся своим мыслям, и Алеся немедленно отозвалась, тоже с тенью улыбки:

- Интересно бы узнать, о чём ваши думы. Как вы себя чувствуете, мой князь? - спросила она и поцеловала его в лоб.

- С каждой минутой всё лучше и лучше! - шутливо отрапортовал Андропов. - А в вашем обществе поневоле улетучится любая хворь!

Вот это класс, он подхватил её игру с обращением на "вы"! Очень естественно. И это несмотря на то, что у них выканье обозначает противоположные вещи. Да, и на князя, что характерно, не обиделся.

- Я очень рада.

Вот только выглядел усталым, хотя бодрился и был явно настроен по-боевому и... как это вообще по-русски? "Зацята". Настроенность на борьбу. Мало того, победу. Упорное, со сжатыми зубами противостояние. В нём читалась мощь и угроза, нечто вроде глухого рыка авиационного или танкового мотора - который, к сожалению, сбоит...

Время летит.

- Знаешь, Юра, вот ты про время сказал...

Алеся поглаживала Юрия Владимировича по волосам и старалась не смотреть на подсоединённый катетер - там, где он жалом нырял под кожу.

- Ну?

- Неловко спрашивать, но какой сейчас год?

- Ничего неловкого, ты ведь не отсюда, - невозмутимо пожал плечами Андропов. - А год восьмидесятый. Буквально недавно наступил, кстати.

Вот оно что, всё тогда ясно. Понятно, откуда это напряжение, бьющее через край: она ли не помнила, она ли книжек не читала, что именно в этот период в Политбюро, за спиной дряхлеющего, всё более невменяемого Брежнева, начиналась тихая схватка за власть. Тогда же выдвинулось и "малое Политбюро", или триумвират, удивительно напоминавший их с Владой и капитаном компанию drei Kameraden... Она ещё недаром замечала, что Юрий Владимирович стал меньше шутить и больше хмуриться, иногда раздражался - она, правда, тоже за словом в карман не лезла, но они оба спохватывались, извинялись и отходили на свои позиции, а дальше продолжали беседу как ни в чём ни бывало. И заметно это было не только ей, но и сослуживцам. Правда, наблюдения эти были до приключения в Вильне - там он, кажется, был ошеломлён, захвачен, забыл обо всех проблемах, личных и государственных... кроме проблем с самочувствием, конечно, но Алеся тогда очень прилично справилась.

- Вот так, - продолжал Андропов, - и мне просто не верится, я ведь с тобой уже больше трёх лет знаком. Странноватое ощущение: так, будто совсем недолго, и так, будто полжизни... А знаешь, что забавно получается? Сейчас вот, например, зима, а мы с тобой виделись в основном весной и летом - но оно и правильно, во сне ведь какая разница, что за окном, да и вообще?

Очень ёмко - "да и вообще". И именно, что разницы никакой. Потому что душой отдыхаешь.

Алеся опустила глаза, и от нежной радости у неё чуть не закружилась голова. Как же здорово.

Зато она свою душу искромсала тупыми портновскими ножницами, устроив это непонятное, дурацкое расставание: ну чего же она так испугалась после Вильни? Теперь даже неважно, какую дефиницию подобрать тогдашнему смятению. Важно то, как она мучительно счастлива от этой встречи, пусть она происходит не в романтическом кафе на берегу Вили, а в больничной палате.

Хотя ничего страшного не происходит. Пока.

Восьмидесятый год.

Её обдало страхом и тоской, как горькой морской водой, прокатилось где-то внутри больное нытьё, душевное и телесное.

Впрочем, обдало и прошло. Жизнь продолжается. И пока продолжается, надо встречаться, надо... успеть? Она не захотела пугаться подуманного слова и заглушила его репликой:

- Юрочка, я очень рада, что ты меня приснил. - Она уже приучила его к своим белорусизмам - вставляла их стилистически и нарочито, как считала более точным. - Но всё-таки давай и ночью сегодня встретимся? Ну пожалуйста! Я соскучилась.

- Знала бы ты, как я соскучился! Даже по твоим вредностям на грани фола, за которые Бобков тебе должен по мягкому месту надавать.

- Ой, ну, Филипп Денисыч симпатяга, но уж лучше ты! - хихикнула Алеся.

- Ну и что, не хулиганище? Поймал тебя на слове!

- Ты расслабляйся уж давай, можешь ещё с две минутки прикорнуть, - примирительно мурлыкнула Алеся, - а когда глаза откроешь, всё как рукой снимет.

- А ты ведь именно так и снимаешь, разве нет? - вздохнул Андропов, снова смежив веки, но уже безмятежно.

Вернувшись домой, Алеся была наполнена ощущением чуда. И озорным триумфом: "шалость удалась". И волнением за Юрия Владимировича - томительным и пряным таким чувством, но это чувство не хотело быть трагическим. И желанием с ним не расставаться - решительным, как шашкой сплеча. И, конечно же, предвкушением: поиграть с кошкой, попить чаю с молоком, записать стихотворение, почитать книжку - и спать. Спать! Жить!

Но для этого она была слишком натянута и звонка от возбуждения. Несмотря на поздний час, хотелось всего-всего, ужасно прекрасного и условно героического, бегать, прыгать, летать, ворваться в гущу латиносной вечеринки или вражеского отряда... Ах, полнота бытия - это чудесно. Только не тогда, когда оно подступает уже к самым краям и выплёскивается на асфальт.