Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

Мечислав с Ангелом были самые что ни на есть настоящие нелюди. Поэтому, когда они заволокли в карету полумертвую, истекающую кровью Еленку да уложили возле трупа мужа, вопрос, что делать с ней, для них не стоял. Весь вопрос был в другом, кому первым, а вернее вторым, после хозяина, опоганить ее едва живое, но по-прежнему прекрасное тело. Дворецкий начал было расстегивать штаны, в общем-то, Мечислав вполне мог уступить первенство Ангелу, но он уже решил сделать подлецу-приятелю подарок – застрелить его, когда тот займется княгиней и будет совершенно беззащитен.

– Хорошая смерть тебя, сволочь, ждет. Сдохнешь прямо посреди блаженства. Если пистолет не подведет, так одной пулей вас с колдуньей прикончу, – наивно думал пан. Однако, увидав, как трясущийся от нетерпения казак, с ненавистью глядя на него, потянулся к пистолету, Казимежев наперсник понял, что малоросс может поступить с ним точно так же. Озадаченный своей догадкой Мечислав порешил сделать все по совести, которой у них не было, и предложил:

– Давай жребий, что ли, кинем, чтобы спор решить наш полюбовно.

Спор сей разрешили Гжегож и Марцевич. Одновременно распахнув обе дверцы, они ворвались в карету. Казак успел схватиться за оружие, но вахмистр сумел отбить направленный на него пистолет. Слегка поморщившись при звуке выстрела, хорунжий приказал ведь обходиться без пальбы, он деловито ухватил Юрка за чуб, перерезал ему горло и вышвырнул корчащегося в предсмертной судороге душегуба в распахнутую дверь.

У Гжегожа кинжала не нашлось, а размахивать гусарским палашом в тесноте кареты было несподручно. Впрочем, представший перед ним Мечислав даже не пытался оказать сопротивление. Узнав Шептицкого, которого они с хозяином давно уж записали в покойники, княжеский холуй со страху напустил в штаны да заплетающимся языком пролепетал:

– Это вы, пан ротмистр?

Более сказать он ничего не смог. С ним хорунжий поступил именно так, как в свое время не решился обойтись с Воловичем. Ухватив Мечислава за толстую шею, Гжегож не разжал пальцев до тех пор, пока не услыхал противный хруст переломанных хрящей, а длинный, как у змея, язык дворецкого не свесился до подбородка. Не имея больше сил смотреть на искаженный позорной смертью лик удавленного, Шептицкий ослабил свою железную хватку, приподнял за шиворот обвисшего Казимежева пса и пинком под зад отправил вслед за Ангелом.

Ярослав тем временем уже подсовывал под голову Елены свою пушистую, лисьего меха шапку. Увидав, что сотворил Казимеж с принцессой их рыцарского братства, хорунжий опустился перед нею на колени. Еленка тотчас же открыла глаза. Вымученно улыбаясь своими алыми губами, она тихо прошептала:

– Дядя Гжегож, – и прижалась к своему спасителю. – Я знала, знала, что ты опять за мной придешь.

Приближающийся топот копыт встревожил Гжегожа. Еще не зная, свои это или чужие, он приказал Марцевичу:

– Ежели что, попытайся уйти, лошади у канцлера знатные, а мы с Ежи вас прикроем.

Тревога оказалась напрасной – это Озорчук, услышав Ангелов выстрел, поспешил на помощь. Когда перед полковником предстало омраченное страданием лицо Шептицкого да лежащие по обе стороны кареты трупы, он ухватил хорунжего за отвороты кунтуша и воскликнул:

– Елена, что с ней?

– Жива она, а об остальном лучше не спрашивай, – стараясь не глядеть ему в глаза, ответил хорунжий.

По-хорошему, надо было уходить. Еленку они всетаки освободили, шуму большого не наделали и вполне могли беспрепятственно покинуть Варшаву. Вряд ли бы ночная стража осмелилась остановить карету канцлера с сопровождающим ее отрядом шляхтичей. Ну а если бы осмелилась, так ей же хуже. Но, услышав доносящиеся из кареты рыдания друга, Гжегож понял, что никуда не уйдет. Конечно, можно затаиться и ожидать удобный случай, чтобы расправиться с Вишневецким, только это теперь не для него. Он и так уж подарил Иуде пятнадцать лет жизни, за которые тот успел стать одним из могущественнейших вельмож Речи Посполитой, а он, блистательный ротмистр Шептицкий, первый рыцарь королевства – трясущимся безвольным пьяницей. Кабы не полковник, так уж давно б издох где-нибудь под забором, в чем, пожалуй, и уверен Вишневецкий, судя по тому удивлению, с каким признал его этот выродок Мечислав. Нет, за дочь Яна надо отомстить безотлагательно. Гжегож просто-напросто уразумел, что иначе он не сможет дальше жить.

– Хватит, покуражился Казимеж, более ты никого не обесчестишь, не убьешь, – подвел итог своим безрадостным мыслям хорунжий.

Решив пусть даже ценою собственной жизни покарать злодея, Шептицкий забрал у Ежи свои пистолеты и направился к калитке.

– Ты куда? – опять забыв о чинопочитании, сердито вопросил Марцевич.

– Казимира убивать, – преспокойно, словно речь зашла о чем-то само собой разумеющимся, ответил Гжегож. Не проронив ни слова, воинский холоп шагнул вслед за ним. Ярослав лишь обреченно махнул рукой и последовал их примеру. Бросать товарищей на погибель было не в характере отчаянного вахмистра. Увидев это, все остальные двинулись за предводителями.

Уже шагая по аллее, Шептицкий почуял за спиной тяжелую поступь своих солдат, обернувшись, он, еле сдерживая слезы, приказал троим самым старым воинам:

– Останьтесь с полковником.

Когда те ушли, хорунжий, памятуя, что дорогие, с кремневым замком пистолеты во всем отряде есть только у него, распорядился:

– Зажгите факелы, чтоб побыстрее пистоли запалить. Теперь таиться не имело смысла, и Гжегож решил идти напролом.

30

Как только Мечислав унес Елену, Вишневецкий повалился на постель. Страх понемногу отпустил его черную душу, раскинувшись на ложе, которое еще хранило тепло прекрасного женского тела, он неожиданно почуял зависть и ощущение большой утраты.

– А жаль, славная жена была у тебя, Станислав. Я б с такой давно уже корону на голове носил, – прошептал Казимир.

Какая-то неведомая сила толкнула князя к окну. Несколько минут злодей глядел на освященную холодным лунным светом аллею, по которой унесли его очередную жертву. Когда из-за ограды раздался одинокий пистолетный выстрел, Казимеж понял, что это пан прикончил красавицу-колдунью и, превозмогая боль в пораненных губах, снова прошептал:

– А жаль.

Он уже собрался ударить в колокольчик, чтоб вызвать лекаря, как вдруг калитка распахнулась, в сад вошел высокий человек, а за ним еще десятка три вооруженных людей. При свете факелов, которые зажгли ночные гости, Вишневецкий без труда признал литовских шляхтичей.

– Озорчук пожаловал, – ужаснулся трусоватый нелюдь, однако, приглядевшись к по-юношески стройному предводителю литвинов, сразу же уразумел – это не полковник. Хотя при всем при том готов был клясться чем угодно, что раньше где-то уже видел этого офицера.

Истошно вопя:

– Стража, ко мне, литвины подлую измену затевают, – князь выбежал из спальни и столкнулся с Морожеком. Кое-как сообразив, что перед ним главный его телохранитель, Казимир вцепился в Зигмунда обеими руками, брызгая кровавою слюной, он жалобно запричитал:

– Задержи их, ради бога, они уже сюда идут, убить меня хотят.

Как только где-то вдалеке ударил выстрел, начальник стражи сразу побежал к Вишневецкому, чтоб доложить о поднятой Мечиславом тревоге да получить дальнейшие распоряжения. Вид смертельно перепуганного, пораненного повелителя дал ему понять – дело предстоит нешуточное. Морожек был довольно смелый, опытный воин. Выбежав из княжеских покоев через черный ход и увидав идущих к замку мстителей, он не растерялся, а приказал своим бойцам встать за деревьями по обе стороны аллеи. Но все же ему было далеко до Шептицкого. Причудливо сочетавшиеся в Гжегоже чувственность и отчаянность проявлялись наилучшим образом в бою. Еще не видя затаившегося врага, хорунжий сердцем ощутил его смертельно опасную близость. Не останавливаясь, прямо на ходу, Гжегож перестроил свой отряд в две шеренги, чем сделал его малоуязвимым для удара из засады. Как только впереди блеснули в лунном свете стволы вражеских мушкетов, он скомандовал: